Войдя в роскошное помещение под руку с Джоном, я ахнула от восторга. Гигантский зал, усыпанный лепестками роз, травами и ароматной серой амброй, был ослепительно красив. Каждый дюйм каменных стен, разделявших два длинных ряда ажурных окон, был покрыт гобеленами, драгоценные камни которых отражали свет факелов и тысяч свеч, стоявших на пиршественных столах. Сверкали серебряные кубки, тарелки и солонки, вазы были наполнены экзотическими апельсинами, лимонами и цветами, привезенными с юга Испании. Знаменитая консольная крыша, теперь ярко освещенная, казалось, опиралась на спины парящих ангелов, вырезанных на каждой арке; эти ангелы смотрели вниз, словно благословляя всех вошедших. Мое внимание привлек висевший за королевским столом тяжелый гобелен, над которым я трудилась после своего прибытия ко двору. Вышитый на нем призыв «Возлюби своего врага» был виден со всех концов зала. Стоявшие в нишах статуи царственных предшественников Генриха сурово напоминали йоркистам, сидевшим с одной стороны, и ланкастерцам, сидевшим с другой, что и те и другие – одна семья.
Поднимаясь на возвышение, где мне предстояло сидеть рядом с королевой, я заметила испепеляющий взгляд Сомерсета, пришедшего с другой стороны, чтобы сесть рядом с королем Генрихом. О его предпочитавшемся браке с сестрой короля Якова больше не упоминали, но теперь это для меня значения не имело. «Не стоит ворошить прошлое», – подумала я, великодушно улыбнулась ему и сделала реверанс. Когда после небольшой паузы герцог учтиво поклонился, я почувствовала, что стоявший рядом Джон напрягся, и сжала его руку. Мы поднялись на возвышение и запили свои места. Раздался сигнал труб, в зал вошли король с королевой и, кланяясь направо и налево, двинулись к своим тронам. Генрих сиял, а Маргарита едка улыбалась.
Внезапно мне в голову пришла гнетущая мысль: «Король – мир, а королева – война». И это был день моего обручения. Душе хотелось праздника, и я прогнала темные облака, грозившие моей радости. Как всегда, я ела с аппетитом и пила досыта. Скоро нам с Джоном предстояло покинуть двор и начать совместную жизнь. Оставались лишь кое-какие формальности, которые нам предстояло соблюсти завтра утром.
Когда я в присутствии королевы подписывала брачный контракт в Вестминстере, у меня дрожала рука. Это была последняя подпись, которую я должна была поставить перед отбытием в Рейби – родовой замок графов Солсбери. Отъезд был назначен на следующий день, потому что Невиллов ждали на севере неотложные дела, а Джон не хотел оставлять меня во дворце на милость Сомерсета. Поскольку в таком состоянии от нас с Урсулой не было никакой пользы, укладывать наши нехитрые пожитки мы доверили домашним слугам Солсбери.
Однако перед расставанием с Вестминстером я должна была закончить кое-какие дела. Во-первых, поблагодарить королеву, которая обеспечила мое счастье.
– Государыня, пока я жива, уголок моей души всегда будет отдан вам. Так же, как мои молитвы, – сказала я, опустившись перед ней на колени, на мои глаза навернулись слезы. – Вы хранили меня, как ангел, и сделали мне самый дорогой подарок на свете: любовь… Я никогда этого не забуду.
Маргарита вздохнула, сцепила изящные руки и уставилась вдаль со странным выражением боли, словно ее тяготило какое-то горе. «Вот она, та самая бедная тень, которой я боялась стать, – внезапно с пугающей ясностью подумала я. – Тень, которой предстоит вечно жить в мире, лишенном цвета и звука. Конечно, когда-то она любила – то ли Сомерсета-отца, то ли Сомерсета-сына, то ли какого-нибудь знатного француза. Но у этой любви не было права на существование, потому что Маргарита являлась особой королевской крови и обязана была выйти за короля даже в том случае, если жених был безумен и соблюдал целомудрие. Поэтому всю свою любовь и надежду она отдает сыну. И в память об утраченном любви дарит другим то, чего никогда не было у не самой. Наградой ей становится радость, которую она испытывает, устраивая чужие браки и видя чужое Счастье». Мое сердце сжалось от жалости. Королева взяла меня за руку и подняла.
– Милая Изабель, ты не представляешь себе, какое удовлетворение нам доставляет твоя радость… А теперь свадебный подарок…
Камеристка принесла позолоченную шкатулку, которой Маргарита хранила свои драгоценности. Пока королева перебирала их, они тихонько позвякивали. Наконец она достала кольцо в форме лебедя, глазом которому служил сапфир. Лебедь был эмблемой ее сына, Эдуарда Ланкастера.
– Прими его в знак нашей любви. Ты была украшением нашего двора, и мы будем скучать по тебе. А теперь ступай с Богом.
Я поцеловала протянутую ею руку.
Но вскоре жалость к одинокой королеве была забыта. Сев перед Джоном на его пегого Саладина, я уютно прижалась к мужу и закуталась в складки его плаща, из Вестминстера мы отправились в приорат Снятой Троицы у Старых ворот, где остановилась сестра Мадлен. Когда в октябре двор переехал в Ковентри, она отправилась в приорат Маррик, но вернулись в Лондон накануне «дня любви». Я хотела попрощаться с ней.
Мы ехали вдоль реки мимо мастерских ювелиров, изготовителей арф и гобеленов по многолюдным кварталам, застроенным жилыми домами наполовину из кирпича, наполовину из дерева. В моем дремотном состоянии лондонские улицы казались вполне сносными, и мне было жалко прощаться с ними. Мой взглядупал на Руфуса, который бежал рядом с таким гордым видом, словно ему принадлежал весь город. Я толкнула Джона локтем:
– Он ищет Перси, верно?
– Ты что, смеешься? Да он учует каждого из них за милю, – ответил он.
– Неужели он никогда не устает ходить пешком? – спросила я.
– Иногда устает.
– И что тогда бывает?
– Разве я не рассказывал? У него есть собственная лошадь.
Я невольно расхохоталась, а когда справилась с дыханием, сказала:
– Конечно, ты шутишь.
– Нет, не шучу.
– Значит, Руфус умеет ездить верхом?
– Лучше, чем вы, миледи.
Я ткнула его локтем в живот. Мы смеялись всю дорогу до приората Святой Троицы и сестры Мадлен.
Пока за монахиней ходила послушница, мы ждали в светлице. В маленькой комнате горело несколько свеч, почти не дававших света. Из мебели здесь были только стол с раскрытой Библией и два грубо сколоченных стула. Шелест рясы заставил нас посмотреть на дверь. Старая монахиня с улыбкой переступила порог.
– Сестра Мадлен, – прошептала я и сделала реверанс, испытывая радость и печаль одновременно радовалась я тому, что вижу ее, а печаль была вы звана пониманием того, что мы видимся, скорее все го, в последний раз.
– Ну, милая, твое сердечное желание наконец исполнилось, – добродушно сказала она и улыбнулась Джону. – А что скажете вы, молодой сэр?
Джон опустился перед монахиней на колени и поцеловал ей руку.
– Спасибо, сестра Мадлен. Я буду благодарен вам до конца своей жизни.
Я уставилась на него, не веря своим ушам.
– После того как отец обратился к королеве с просьбой разрешить наш брак, сестра Мадлен сделала то же самое. Ее ходатайство имело большое значение, потому, что королева очень дорожит советом той, которая была ее няней.
Надо же… Оказывается, сестра Мадлен сыграла в моей жизни куда более важную роль, чем я думала. Я ещё раз низко поклонилась ей.
– Alors… – Закончить фразу ей помешал приступ кашля. Сестра отвернулась, справилась с дыханием и слабым голосом продолжила:
– В этом не было ничего особенного. Я просто напомнила королеве, что ее любимый и преданный слуга лорд Типтофт, граф Вустер, приходится тебе дядей. Поскольку он сам хлопотал за тебя, это принесло свои плоды.
Мы опустились на колени; он взяла нас за руки, прошептала молитву ци перекрестила. – Моп enfant, пусть ваш любовный союз поможет объединить Ланкастеров и Йорков… In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti.[29] – Монахиня улыбалась, но ее глаза были полны слез. Она протянула руку, коснулась моих волос, и я поняла, что на моем месте сестра Мадлен видит кого-то другого. Потерянное дитя. Дитя с темными волосами. У меня сжалось сердце. Женщины уходили в монастырь по разным причинам. Когда жизнь брала слишком много, И давала слишком мало, существовал Дом Господень, где могли дождаться конца те, чья жизнь кончилась… Сестра подняла нас. Поддавшись порыву, я обняла сестру Мадлен и долго не отпускала, зная, что больше никогда ее не увижу.
– Я буду писать вам, та chere-aimee[30] сестра Мадлен, – дрожащим голосом сказала я.