Таммара Уэббер - Легко

Вспомнив картинку того, как Лукас открыл мне вчера дверь, с подозрением на лице, очки, трансформировали его в кого-то официального, тогда как пижама производила противоположный эффект. Я прочистила горло.

— Они отлично выглядели на тебе. Очки. Я имею в виду, ты бы мог носить их все время, когда хочешь.

— Они немного мешаются с моим шлемом и на занятиях по таэквондо.

— Ох, да, я представляю.

Мы снова замолчали, до его класса и моей перенесенной репетиции по контрабасу оставалось сорок минут.

— Я могу нарисовать тебя сейчас, — сказал он.

Без какой-либо причины, мое лицо загорелось.

К счастью, он полез к себе в рюкзак, достал альбом и открыл его на чистой странице. И, перед тем, как поднять на меня глаза, достал из-за уха карандаш. Даже если он заметил изменения в цвете моего лица, он не прокомментировал это. Не говоря ни слова, он откинулся назад на стуле, положил альбом себе на колени и стал рисовать. Карандаш в его руках рисовал легкие, изогнутые линии, давая понять, что Лукас знал, что делал. Его глаза двигались от меня к странице альбома и обратно снова и снова, а я тихо сидела и попивала кофе, наблюдая за его лицом. За его руками.

Быть чьей-то моделью было каким-то интимным. Один раз я, за дополнительную оценку, вызвалась быть моделью для класса искусств на первом курсе. Не имея никакого таланта в рисовании, я наивно предполагала, что это будет легкой возможностью получить добавочные баллы, чего я не знала, так это то, что мне придется сидеть весь урок на столе перед всем классом, давая тем самым возможность молодым парням без зазрения совести пялиться на меня в течение целого часа, и это было, как минимум, не комфортно. Особенно, когда Зик, парень Джиллиан, начал мой портрет с моей груди. Он в открытую пялился, и показывал плоды своего рисования своим соседям, тогда как я краснела и пыталась игнорировать его комментарии о сосках, вырезе моей рубашки и о том, как бы он хотел, чтобы я вообще от нее избавилась, или, по крайней мере, расстегнула насколько пуговиц.

— Большинство артистов начинают с головы, — сказал мистер Вачовски, когда глянул ему через плечо. Зик и остальные парни захохотали и привлекли внимание остального класса, и я покраснела еще больше.

— О чем ты думаешь?

Я не собиралась рассказывать ему эту историю.

— О школе.

Его волосы скрыли складку на его лбу, которая, я знала, была там, когда он хмурился, потому, что он сжал губы.

— Что? — спросила я, думая об изменении, которое принесли эти два слова.

Окруженные разговорами, музыкой и механическими звуками, царапанье стержня по бумаге было не различимо в этом кафе. Я наблюдала за танцем карандаша в его руке, думая о том, какую часть меня, он рисовал, и какие части хотел бы нарисовать. Каким он был в шестнадцать лет? Рисовал ли он тогда? Тусовался ли с парнями его возраста? Был ли влюблен? Было ли его сердце разбито какой-то ветряной девчонкой?

Были ли у него на запястьях эти шрамы или это случилось позже?

— Ты сказала, что была с ним три года. — Он произнес это еле слышно, смотря в альбом, пока его карандаш летал туда-сюда по странице. В тоне его голоса не было вопроса. Он считал, что я думала о Кеннеди.

— Я не думала о нем.

Он снова сжал губы в линию. Ревность? Я почувствовала себя виноватой от того, что мне хотелось, чтобы он ревновал.

— Какой для тебя была школа? — спросила я, и мне сразу же захотелось забрать вопрос обратно. Его глаза впились в мои, и рука замерла.

— Я думаю, совсем не такой, какой она была для тебя. — Его глаза все еще изучали мое лицо, но он больше не рисовал, а выражение его лица было напряженным.

— Ох? Как так? — я улыбнулась, надеясь изменить эту нашу позицию балансирования на краю, либо перекинуть нас через край.

Он пристально на меня смотрел.

— Ну, во-первых, у меня никогда не было девушки.

Я подумала о розе на его сердце, и поэме на его левой стороне. Мне не хотелось, чтобы эта любовь была недавней.

— Правда? Ни одной?

Он покачал головой.

— Я был… неуправляем, так сказать. Спал с девчонками. Но безо всяких отношений. Постоянно пропускал занятия. Тусовался с местными и приезжими туристами. Часть ввязывался в драки, в школе и вне нее. Был отстранен или исключен столько раз, что иногда, проснувшись утром, я не был уверен, нужно мне было идти на занятия или нет.

— Что случилось?

Его лицо побелело.

— Что?

— Я имею в виду, как ты поступил в колледж и стал этим… — я указала на него и пожала плечами — …серьезным студентом.

Он уставился на карандаш в его руках, царапая по стержню ногтем большого пальца, затачивая его.

— Мне было семнадцать, я был готов покончить со всем этим и работать с отцом на лодке до конца своих дней. Один раз, я был на вечеринке со своими друзьями. Мы развели костер на берегу, что всегда привлекало детей туристов — и все они хотели повеселиться. Один из моих друзей был диллером. Ничего такого — просто таблетки для вечеринки. Он продавал подороже, чтобы мы могли взять немного себе и не платить ничего его дистрибьютору. Той ночью его сестра увязалась за нами. Она запала на меня, но ей было всего четырнадцать. Сама наивность. Не мой типаж. Она не смерилась с моим отказом и стала флиртовать со спонсорами нашего веселья, так сказать. Ее тупоголовый братец был под кайфом и не следил за ней. Я был не лучше, но когда парень, с которым она танцевала начал тянуть ее дальше на пляж, она выглядела так, как будто пыталась вырваться из его хватки. Я помню, как налетел на него, но остальное в тумане. Мне сказали, что я сломал парню челюсть. Был арестован и, скорее всего, оказался бы в тюрьме, если бы Хеллеры не приехали в гости на той неделе. Чарльз сделал что-то и весь этот кошмар закончился. Он и мой отец поговорили и следующее, что я помню, меня записали в класс боевых искусств. Я был достаточно туп, чтобы видеть, что это было неправильно, я просто был рад возможности научиться лучше выбивать дух из людей, поэтому не протестовал. Чего я не ожидал, так это того, что это поставит меня на правильный путь, впервые за долгое время. Перед тем, как он уехал, Чарльз прочитал мне длиннющую лекцию. Мне не нравилось его разочаровывать. — Он пристально на меня посмотрел. — До сих пор не нравится.

Мы глотнули кофе, и я ждала, придерживая язык, зная, что должно быть что-то еще.

— Он сказал мне, что я выбрасываю на ветер свое будущее, что я был лучше, чем наркотики и драки. Он сказал, что моя мать смотрит на это, и спросил, чего я хочу, чтобы она гордилась мной или стыдилась меня. Затем, он пообещал, что поможет мне поступить в университет, привлечет все свои связи, если я только попытаюсь. Он знал, что я искал выход из этого, и он дал мне второй шанс.

От его слов по моей коже пробежал холодок.

— Он умеет это делать.

Он едва заметно улыбнулся.

— Да. Это точно. И я им воспользовался. Мой выпускной класс был еще более-менее, но до этого я просто убил свой средний балл. Я не знаю, как ему удалось сделать так, чтобы меня приняли, даже условно. Естественно, отец не может платить за это, поэтому все эти странные места работы. Я плачу аренду за квартиру, но я не смог бы снять и койку в чьем-нибудь гараже за то, что он с меня берет.

— Он как твой ангел-хранитель.

Поднимая свои светлые глаза на меня, он сказал:

— Ты даже не представляешь. 

В замешательстве, я моргнула на Эрин.

— Что ты имеешь в виду, она, наверное, не будет давать показания?

Моя соседка кинула свой телефон на стол. Хлопнула дверью холодильника, достав из него бутылку воды. Скинула свои ботинки, и, схватив один в руку, швырнула его через комнату, гле он отскочил от стены у ее кровати и приземлился в центре.

— Они добрались до нее. Кеннеди, Диджей и Дин. Уговорили ее — или почти уговорили ее, что они позаботятся о Баке. Что это бросит плохой свет на братство и всю греческую систему, если она даст показания.

— Что?

— Они заставляют ее чувствовать себя виноватой за то, что ее изнасиловали! — Я никогда раньше не видела Эрин такой взвинченной. — Это полная фигня! Я звоню Кейти.

Я встала и пересекла комнату, взяв ее за руку, чтобы не дать ей набрать номер.