Хармони Верна - Леонора. Девушка без прошлого

Ган взглянул на Мирабель, потом на доктора, и нервы его сдали.

– Разумеется, слишком слаба! И я не собираюсь забирать ее с собой, ради бога!

За столом повисла тишина.

Миссис Карлтон сжала ладонь мужа, в глазах ее была мольба. Он вздохнул в ответ и обратился к Мирабель:

– Можно оставить девочку здесь?

Жилы на крепкой шее Мирабель вздулись и стали похожими на стебли сельдерея.

– Мне жаль девочку, я переживаю за нее, но я должна управлять гостиницей. И не могу ухаживать за ребенком.

– Моя жена позаботится о ней. Временно. – Он сделал упор на последнем слове, а когда взглянул в полное надежды лицо жены, взгляд его смягчился. – За комнату мы заплатим. Так пойдет? Хотя бы на время.

– Конечно. – Мирабель расслабилась. – До тех пор, пока вы платите.

Миссис Карлтон счастливо улыбнулась и одобрительно поаплодировала кончиками пальцев.

– Утром я позвоню констеблю. – Доктор взял листок бумаги и протянул его Гану. – Нам необходима информация на случай, если полицейские захотят с вами поговорить.

Ган посмотрел на бумагу и ручку – для безграмотного человека в них было мало толку – и отодвинул обратно.

– «Байлен Майн» в Мензисе. Управляющим там Джон Мэтьюз. Он поможет разыскать меня.

В комнате снова воцарилось молчание.

Ган не хотел задерживаться – груз ждал, часы тикали, подгоняя его. Если поставка задержится, его уволят. Другую работу ему не найти – кому нужен хромой калека? И все же он не мог заставить себя подняться и уйти, оставив девочку. Он нерешительно потер заросший щетиной подбородок. Девочка будет жить – неужели этого недостаточно? В конце концов, он сделал все, что мог. Эти люди позаботятся о ней. Его задача выполнена.

Все взгляды были направлены на него. Ган проглотил комок, подступивший к горлу:

– Тогда я пошел.

– А как же ваш пирог? – спросила Мирабель.

– Я оказался не так голоден, как казалось.

Доктор встал.

– Мы свяжемся с вами, если у полиции возникнут вопросы.

Ган взглянул в сторону темного коридора, ведущего к лестнице наверх, и внутри у него все сжалось.

– Ничего, если я попрощаюсь с ней?

– Конечно, – сказал доктор. – Только не разбудите.

Ган поднялся по лестнице и, скрипнув петлями, открыл дверь в спальню. Девочка спала, подложив под щеку маленький кулачок, светло-каштановые волосы рассыпались по подушке. Ее кожа горела в месте ожогов, которые после мази стали еще ярче. Печаль сжала Гану горло. Одновременно его переполняло чувство благодарности за то, что она осталась жива. Его молитва – если существовал Бог, который мог ее услышать! – была краткой. Он надеялся, что в дальнейшем ее дни не будут так суровы, что жизнь ее не будет бессмысленна и что ожоги не оставят шрамов.

Ган вышел так же тихо, как и вошел, и тяжело спустился по прогнившим ступенькам. Выходя, он коротко кивнул доктору, чувствуя себя еще бóльшим чужаком, чем когда впервые зашел сюда.

Он вышел в вечернюю прохладу на главную улицу Леоноры и уже переходил дорогу, когда Мирабель окликнула его:

– Погодите минутку! – Она подошла шаркающей походкой, раскачивая широкими бедрами, точно вьючная лошадь. – Я принесла остаток вашего пирога и пирожки с мясом. – Мирабель вручила ему корзинку, накрытую марлей. – Подумала, что вы, может быть, проголодаетесь.

– Вы очень добры, Мирабель. Действительно очень добры.

Она коснулась руки Гана и заглянула ему в глаза.

– Она бы умерла, если бы вы ее не подобрали. – Она сжала его пальцы. – Вы спасли жизнь этой маленькой девочке.

Ган, уставившись в землю, коротко кивнул. И снова к горлу подступил все тот же странный комок.

– Спасибо вам за все, Мирабель.

Она, похоже, почувствовала его состояние, потому что ободряюще похлопала его по руке, молча развернулась и ушла.

Несмотря на черное как смоль небо, сонные улицы освещала луна, которая словно заряжала своей энергией высыпавшие следом звезды. Сегодня спать некогда – всю ночь Ган будет ехать в Кукини в надежде, что груз все еще ждет его, а отдохнет уже завтра во время дневной жары.

В повозке Нили с присвистом храпел под грудой одеял. Переход от изнурительного зноя к жестокому холоду был здесь таким же резким, как между светом и тьмой. А Ган приходил в оцепенение и от первого, и от второго.

Услышав его шаги, Нили проснулся и протер глаза.

– Как девочка?

– Хорошо. – И снова этот зудящий комок в горле.

Ган протянул ему корзинку с едой.

– Слава богу! – Нили схватил корзинку. – Я чертовски проголодался. – Он немного помолчал и спросил: – Хочешь, чтобы я правил верблюдами?

– Нет, мне спать не хочется. Отдохни до утра.

Нили с грудой одеял скрылся под тентом. Ган присвистнул и хлестнул верблюдов. Они сдвинулись с места, а в ушах его снова прозвучал голос Мирабель: «Вы спасли жизнь этой маленькой девочке». Он позволил этим словам многократным эхом повториться в сознании. Что-то проснулось внутри него. Вы спасли жизнь этой маленькой девочке… На губах его появилось подобие улыбки, поникшие плечи расправились, в теле радостно пульсировала жизнь. Повозка как раз проезжала мимо меблированных комнат. В комнате девочки горела лампа. Вы спасли жизнь этой маленькой девочке… Что-то в его душе, давно разрушенное и глубоко спрятанное, вдруг всплыло из тьмы и замерцало в отблесках этого света.

Проснулась она оттого, что было жарко, солнце пекло ей лицо. Но жар этот был другим. Он следовал за ней, прятался под одеяло и обжигал при каждом, даже самом незначительном движении. Да и место, где она находилась, тоже было другим. Тело ее лежало не на земле и корнях, а покоилось на мягких подушках, но стоило ей пошевелиться, как они превратились в битое стекло.

Она медленно открыла глаза, боясь яркого света, но оказалось, что щуриться незачем. Солнца вообще не было – только комната, не слишком светлая, не слишком темная. Девочка коснулась своей щеки и почувствовала резкую боль. Больше она ее не трогала.

Она провела рукой по гладкой белой простыне. Под покрывалом угадывались ее ноги. Здесь было окно с задернутыми занавесками. У стен стояла мебель, высокая и темная. Проснувшись окончательно, она лежала, чувствуя обжигающую боль и стараясь не шевелиться.

Дверь скрипнула, и на постель упал треугольник света. Светловолосая женщина бесшумно прошла по ковру и присела на край кровати.

– Как тебя зовут? – Не дождавшись ответа, она указала на себя. – Эльза. Меня зовут Эльза. Можешь повторить? Эль-за. – Ответа не последовало. Эльза провела рукой по белой простыне. – Ничего, все хорошо. Это придет. Со временем. Нужно время. – Слова ее напоминали тиканье стоявших рядом с кроватью часов.

Эльза осторожно протянула руку, и девочке захотелось крикнуть, чтобы она не прикасалась к ожогам. Но женщина только пригладила ей волосы и заправила их за ухо – прикосновение это было легче дуновения ветерка.

– Встанешь? – спросила Эльза. – Сможешь это сделать?

Девочка отбросила одеяло. На ней была ночная рубашка, доходившая почти до голых ступней. Она повернулась набок и, превозмогая жжение, опустила ноги на деревянный пол. Было больно, но не сравнить с болью на пылающем лице.

Эльза присела, и их лица оказались на одном уровне. Глаза женщины были влажными от слез, но не грустными – она улыбалась.

– Хорошо. Очень хорошо. – Она встала и протянула руку. – Пойдем-ка поедим.

Маленькая девочка ухватилась за протянутую руку. И не важно, что другая протянутая рука всего несколько дней назад привела ее к таким страданиям. Не важно, что эта бледная вытянутая рука, звавшая за собой, была ей не знакома. Девочка взялась за нее, потому что у нее не было выбора.

Ган превращался в сентиментального престарелого идиота. Прошло шесть месяцев с тех пор, как он нашел в пустыне маленькую девочку. И все шесть месяцев он, закрывая глаза, видел перед собой ее лицо, шесть месяцев у него перехватывало дыхание, когда он проезжал мимо одинокого эвкалипта. Ее образ не мучил его, как другие воспоминания, – это были словно мягкие крылышки бабочек, дарующие ощущение теплоты дневного ветерка. Но ее судьба тревожила его так же, как покалеченная нога, – тормозила, когда он пытался двигаться вперед. И он больше не мог откладывать поездку туда.

Когда Ган вернулся в Леонору, солнце напоминало огненный цветок с желтой сердцевиной и розовыми лепестками, вытянувшимися на запад и восток. Повозка остановилась. Ган слез на землю и протянул кучеру несколько бумажек. В животе было неспокойно, боль накатывала волнами. Он взял брезентовую сумку с новыми рубашками, которые приобрел специально для этого случая. Надо покончить с этим прямо сейчас и поскорее вернуться к привычным скалам и верблюдам, где нет места сантиментам и всяким чертовым бабочкам.