– Когда-нибудь я расскажу тебе о других землях. О приливах горы Мон-Томб, о скрывающихся в Бретани друидах, о великолепии христианских храмов Суассона и Реймса, о чудотворной статуэтке маленькой Мадонны из города Шартра и о новом герцогстве Нормандском и завоевателях с Севера, нашедших во Франкии новую родину.
«Когда-нибудь» не устраивало любопытного подростка. Он быстро свыкся с новой госпожой и с беспечной ребячливостью теребил ее за полы плаща, требовал начать прямо сейчас, пока его грубо не оборвал один из монахов:
– Угомонись ты, щенок. Сейчас мы будем у Креста, так что позаботься, чтобы душа твоя была готова к молитве.
Монах тут же стал объяснять, что сейчас они подходят к перевалу в соседнюю долину. Когда-то на этом месте стоял древний каменный идол, и местные жители тайно приносили сюда свои подношения, пока аббат Седулий не велел его разбить. В этом месте установили крест, который в округе окрестили «оленьим» распятием. Когда Эмма выразила свое удивление по поводу столь странного названия, монах с охотой поведал ей о святом покровителе Арденнского леса, охотнике Губерте. Он жил здесь в древние времена и был таким же язычником, как и все местные жители. Но однажды на охоте он встретил белого оленя, меж рогов которого сиял ослепительный крест. Вид священного животного с символом новой веры так поразил Губерта, что он отрекся от своих заблуждений и всю оставшуюся жизнь посвятил проповеди истинной религии. Он сделал много добра, церковь причислила его к лику святых, и в Арденнах есть немало монастырей, посвященных Губерту, как и их скромная обитель. К тому же местные жители утверждают, что по ночам в лесу можно слышать рог святого Губерта, когда ветер вдруг проносится по чаще, словно cвятой по-прежнему загоняет дичь.
Эмма сказала ему, что в нормандских землях, где она жила раньше, тоже существует легенда о невидимом охотнике, но там ее называют охотой северного бога Одина. Однако монах поглядел на нее так, словно она поведала немыслимую глупость, и Эмма предпочла умолкнуть, тем более что лес вдруг расступился и она увидела огромный, выше человеческого роста, крест из светлого известняка и невольно замерла, пораженная его целомудренной красотой на фоне темнеющей массы елей. Но в следующий миг воскликнула:
– Смотрите, там кто-то есть!
У подножия каменного изваяния стояла коленопреклоненная фигура в меховой накидке с непокрытой головой, и видны были длинные серебристо-белые волосы, рассыпанные по плечам. Поначалу Эмма приняла молящегося за женщину, но монахи сразу распознали, кто это:
– А, это лесной Видегунд! Он всегда приходит сюда молиться!
Человек поднялся, и Эмма невольно затаила дыхание, пораженная красотой того, кого назвали «лесным Видегундом». По тому, что человек поднял со снега лук со стрелами, она поняла, что он охотник. Об этом же свидетельствовал и висящий на тесемке на его груди нож. В меховом плаще из шкуры светлой рыси он казался крупным, но по гибкости движений и тонкости стянутого поясом стана можно было догадаться, что он изящно сложен. И очень юн. Эмма поняла это, когда они приблизились. У юноши была нежная, удивительно белая кожа, тонкие черты лица и большие зеленые глаза с длинными загнутыми ресницами. Молодая женщина не в силах была оторвать от него глаз. Она подумала, что еще ни разу ей не доводилось видеть столь прекрасное человеческое существо. Светловолосый, изящный, в своих светлых мехах, он был похож на короля эльфов… вышедшего из леса, чтобы помолиться перед символом веры Христа.
Она не сразу заметила, что и юноша разглядывает ее с не меньшим восхищением. Лишь несколько растерялась, когда тот выронил лук и, осев на колени, снова молитвенно сложил ладони.
– О, Пречистая Дева!.. О, Прекрасная Богоматерь!
Как гром грянул громкий хохот монахов. Бальдерик тоже залился тонким мальчишеским смехом.
– Дурачок Видегунд принял вас за небесную Деву, сударыня!
Эмма увидела, как юноша словно очнулся, втянул голову в плечи, съежился. А потом, подхватив лук, кинулся в чащу леса, легко перепрыгивая через сугробы. Спутники Эммы продолжали смеяться, заулюлюкали вслед беглецу.
– Замолчите! – прикрикнула на них Эмма.
Они еле угомонились.
– Этот Видегунд – дурачок, совсем того, – постучав пальцем по лбу, объяснил один из монахов. – И всегда таковым был. Его родила женщина, которую мы отбили у лесных разбойников. Она сама была странная, неразговорчивая, дичилась людей. При родах она умерла, а дитя аббат Седулий оставил при монастыре. Но мальчишка пошел в мать, такой же странноватый. Седулий его любил, возился с ним, пока Видегунд не разбил статую святого Гилария, заявив, что тот слишком непочтительно пялится на изображение Девы Марии у противоположной стены. Узнав о происшествии, все мы хохотали до колик, а преподобный Седулий помрачнел и сказал, что, видимо, из парнишки не получится доброго священнослужителя. Видегунду уже шел пятнадцатый год, и наш настоятель нашел ему жену из местных, обвенчал их. Но Видегунд не хотел жить в селении, и им выделили домик в лесу. Жена Видегунда вскоре понесла, но роды были слишком тяжелые, младенец помер, а сама она помешалась. Видегунду предложили взять в дом другую женщину, но он отказался. Что с дурачка возьмешь! Он ухаживал за своей бесноватой, кормил, мыл ее, людей по-прежнему сторонился, лишь изредка наведывался в аббатство к преподобному Седулию, который по-прежнему к нему благоволил. Но прошлым летом его бесноватая жена погибла, и хотя местные красотки шутливо заманивали дурачка, он бежал от них как черт от ладана, пока совсем не одичал. Да и помешался окончательно. Вздрагивает от всякого шума, убегает.
Все это монах рассказывал на хорошей латыни, которую Эмма понимала, хотя у рассказчика и был иноземный выговор. Эмма уже знала, что часть братии в монастыре – ирландцы, прибывшие с Седулием. Но сейчас она думала, что нет ничего ужасного или безумного в том, что Видегунд не пожелал оставить больную жену, а если он одичал, то это вполне закономерно, если учесть, как его травили в селениях.
– Он вас за Богородицу принял, сударыня! – все потешался Бальдерик, пока Эмма не оборвала его веселье, напомнив, что он сам не так давно думал, что она порождение феи.
Они уже почти спустились в долину, и монахи уверяли, что скоро они услышат благовест монастыря святого Губерта, зовущего к обедне, но первые звуки, какие они различили, были глухие удары, мерные, словно биение сердца.
– Лесорубы, – сказал один из монахов.
Тут же удары прекратились, и в тишине раздался треск падающего дерева.
Вскоре они увидели их.
Несколько человек хлопотали возле поваленного ствола, рубили сучья. При появлении монахов лесорубы прекратили свое занятие. Глядели на путников, но еще больше – на Эмму.
– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, – перекрестил их ладонью первый монах.
Эмма разглядывала встретившихся. Одеты в шкуры, в штаны из козьего меха шерстью наружу, обмотанные крест-накрест ремнями, поддерживающими башмаки. Они окружили вереницу всадников так, что перегородили тропу.
– В чем дело, бездельники?! – строго возмутился первый монах. – Что вас заставило остановить работу?
Один ответил:
– Ничего. Просто, каждый хочет удостовериться, что ничего.
Эмма невольно улыбнулась и поглядела на того, кто отвечал. Тот улыбался во весь рот.
Молодой парень стоял, облокотясь о длинное топорище. И в его позе, и в улыбке, и в том, как он глядел, сквозило дерзкое веселье местного острослова. Совсем молодой парень, смуглое открытое лицо, крупный нос и светлые глаза, искрящиеся живым огнем. Ему было жарко, и олений кафтан на груди распахнут. На смоляных, красиво вьющихся волосах тают снежинки. Но что-то в его лице привлекло внимание Эммы. И в следующий миг она с удивлением поняла, что он похож на Эврара. Неужели?..
– Так вы и есть новая госпожа из Белого Колодца? Добро пожаловать в Арденны, сестренка!
Да, она не ошиблась, перед ней стоял бастард мелита.
Один из монахов тут же замахнулся на него.
– Прочь с дороги, Тьерри. И прикуси свой язык, если не хочешь разгневать госпожу.
– Совсем не хочу. Но думаю, ей будет приятно встретить родного человека в гуще лесов.
– Этот Тьерри, – пояснил Эмме монах позже, – настоящий прохвост. С ним нет никакого сладу, и он не дает прохода ни одной девице, хотя решительно не желает венчаться ни с одной из соблазненных красоток.
«Что-то куда ни погляжу – здесь одни бабники. А этот монах еще и толкует о добрых нравах, какими славятся эти места».