Лана Черная - Леся и Рус

Чувство вины или нечто другое?

— А она молодец у тебя, — шепчет Кот,  довольно скалясь. — Ради такой стоит выбираться с того света.

Ради нее и убить можно, только ей это не нужно.

— Ладно, — толкает меня в плечо, — пойду, познакомлюсь.

Я не успеваю его остановить, сам же застываю на месте, хоть и понимаю, что глупо прятаться и подслушивать. Да только то, что говорит моему другу Ксанка, она никогда не расскажет мне.

— Что значит: познакомились в клинике десять лет назад? — в ее голосе не только удивление, но и...страх? Серьезно?

Чего же ты боишься, моя Земляничка?

— Да то и значит. Я только после института: молодой, зеленый, море по колено, а амбиций через край просто,  — Кот усмехается, а я невольно вспоминаю, каким он был, когда мы познакомились. Живым. Для меня он был живым: ярким, неожиданным, все время меняющимся. От него всегда перла такая бешеная энергия, что хватило бы ни на одну сотню таких, как я. А он умудрился называть чудом меня. Придурок, что с него взять. — И я рванул туда, где мне казалось, легче всего достичь того, что хотел. Но все оказалось не так радужно.

— Достигли? — спрашивает несколько растерянно.

— О да. Благодаря Руслану.

Голову дам на отсечение — лыбится сейчас вовсю.

— Я все равно не понимаю. Он не мог лежать в клинике десять лет назад. Я точно знаю. И потом, он мне открытки присылал.

— Открытки?

— Да. Снимки городов...разных...по всему миру. И писал…

Ксанка говорит, а у меня внутри все в узел стягивается, такой же тугой, как гулька на голове Дашки Крушининой. Она читала...все читала...все те чертовы открытки, что я придумал специально для нее. Потому что цитирует каждую. Слово в слово. Воскрешая те одинокие вечера, где я сочинял для нас сказку. Ночи, где я мечтал просто заблудиться с ней на узких улочках Парижа или потеряться в ночных каналах Венеции, вдвоем на гондоле. Тогда у меня не было ничего, кроме этих идиотских открыток и дикого желания жить. Сейчас я мог расстелить у ее ног весь мир. А толку?

— Офигеть, — присвистывает мой друг, отвлекая от воспоминаний. — Не знал, что Пепел такой романтик.

И я не знаю как, но слышу, как Ксанка смущённо улыбается.

— Но заграницу Руслан выехал только три года назад.

И все эти три года пахал, как проклятый, чтобы вышибить из головы остатки мыслей об этой женщине. А когда достиг поставленной цели — оказалось, что нихрена не помогло.

— Этого не может быть. Мне обещали, что с него снимут судимость и…

Сжимаю кулаки. Ей обещали, но обманули. Кто? Хотя неважно. Другое цепляет сердце, сдавливает тисками. Она боролась за меня. Пусть неудачно, но она пыталась. Но что-то внутри травит горечью, мешает радоваться в полную силу.

— Его действительно реабилитировали, но гораздо позже.

— Ничего не понимаю…

Зато я, похоже, начинаю понимать, откуда такая уверенность и растерянность в каждом слове, в каждом вздохе. Откуда такая нервозность в ней и во мне. И я стою, спиной прислонившись к прохладному стеклу стены, наблюдаю за девушкой в регистратуре и небольшой очередью возле нее, и мысленно прошу своего друга задать правильный вопрос. Отыскать, наконец, то, что мешает нормально дышать.

— Саша, кто вам обещал вытащить Руслана?

Спасибо, друг. Ты всегда правильно чувствовал мои мысли.

— Воронцов, — не задумываясь, отвечает Ксанка. Так легко, словно только и ждала подобного вопроса. Облегчение в ее голосе такое явное, что  я осязаю его даже через стену. Ловлю ее  улыбку на грани души. А сам медленно сползаю по стене, потому что в один момент паззл складывается, сходится чертеж, и я нахожу недостающий элемент. Ксанка отдала нашу дочь Воронцовым, потому что спасала меня.

— Дура, — шепчу, кулаками упираясь в холодный пол, — какая же ты дура.

Время потерялось, чтобы больше не очнуться.

Позади осталось, но уже нельзя вернуться…

Дмитрий Колдун «Облака-бродяги»

Злость. Я ощущаю ее каждым рецептором кожи. Она трещит в воздухе искрами приближающейся грозы. Бьет точечными разрядами куда-то в область сердца. И эта проклятая мышца ноет и стучит гулко, почти больно врезаясь в ребра.

Мы всю дорогу молчим, даже Ангелина притихает на заднем сидении, какая-то потерянная. Странно, но Руслан ни слова не сказал о ее присутствии в его машине. Да и Ангелина никак не отреагировала на его появление, хотя должна была. А когда я попыталась объяснить, что к чему, Рус зыркнул на меня так, что захотелось немедленно стать невидимой. И какая муха его укусила? Хотя «муху» я как раз знала, только все вроде разрешилось, нет? По крайней мере, на сегодня.

Прислоняюсь виском к стеклу и смотрю на мимо проносящиеся дома и витрины. И только когда мы вылетаем на проспект, становится страшно. Бросаю взгляд на приборную панель: стрелка спидометра перевалила за восемьдесят. Он что, самоубиться решил? Э нет, это без меня!

— Руслан! — никакой реакции, только напряженный взгляд и добела стиснувшие руль пальцы. Красивые, длинные, исписанные черными чернилами татуировки. — Руслан, остановись! — голос срывается на хрип. Но он не реагирует, словно выпал из реальности. Проклятье! — Пепел… — тихо, сжав его пальцы. По коже растекается дрожь.

Руслан бросает на меня короткий взгляд, но скорость не сбрасывает, лихо въезжая на подземную парковку стеклянной колбы, ввинтившейся в небо посреди спального района. Эта высотка появилась здесь несколько лет назад, выросла зеркальным шпилем и стоит на радость богатым толстосумам. И что здесь делаем мы? А главное, куда делась Ангелина? Неужели я тоже умудрилась выключиться из реальности?

— Руслан, где Ангелина? — спрашиваю, когда он вытаскивает меня из машины. Грубо так, будто я виновата во всех войнах на планете и в приближающемся конце света точно. Но мой вопрос игнорируют, как и руку, тотчас выпустив, будто обжегшись. Да что за ерунда?

Он разворачивается ко мне спиной и идет к серым дверям лифта. А я никуда не пойду. Сажусь на еще теплый капот.

— Иди ты к черту, Огнев. Надоело. Я, между прочим, тоже человек! — бросаю в его широкую спину. Гадать, что творится с этим мужчиной — себе дороже. — И твоя жена, — добавляю почти зло. Похоже, это заразно.

Руслан, остановившийся у лифта, вздрагивает, будто его ударили. Разворачивается на пятках, широкими шагами возвращается ко мне и одним ловким движением забрасывает на плечо. Я от неожиданности даже взвизгнуть не успеваю не то, что возмутиться. А когда дар речи возвращается, уже стою в кабинке лифта.

Руслан замирает в противоположном углу, скрестив на груди руки, и совсем на меня не смотрит. А мне до ломоты в теле, так отчаянно сильно захотелось поймать его взгляд, найти, заглянуть в эти черные омуты и все понять. Как тогда, целую жизнь назад…

…— Ты — трусиха, — шепот обжигает шею, проникает под кожу, впитывается в кровь с чем-то горячим и незнакомым. — Посмотри на меня…

Мотаю головой. Если посмотрю, то все, рухнут все мои бастионы. Все рухнет. Весь план, так тщательно выстраиваемый все эти годы, пока он служил и развлекался с разными девками, а я пыталась покорить одного «слепого» идиота. Горечь оседает на языке.

— Ксанка… — дыхание щекочет шею. — Трусиха… — растягивает слова, мягко улыбаясь. Я чувствую его улыбку кожей, и нежность растекается по венам. Тепло поднимается от кончиков пальцев на ногах, подкашивает колени и теплым клубком скручивается внизу живота.

Я хочу возразить, что вовсе не боюсь, но не могу сказать ни слова, потому что распахиваю глаза и тону... Иду ко дну, не в силах оторваться от смешинок на дне чернильной тьмы и страсти, плавящей каждую молекулу меня....

Я не трусиха, поэтому делаю то, что давно стоило: нажимаю на красную кнопку. Все, хватит бегать.

— Я устала, Рус. Бегать, играть в непонятки.

Он хмурится, но продолжает молчать. А я…

— Плохая была идея жениться на мне. Так тебе Богдану не вернуть. Они не отдадут, потому что…

Договорить мне не дает, затыкает рот поцелуем.

Он целует жадно, и в этом поцелуе все: его злость, боль, обида и надежда. Робкая, пробивающаяся нежным ростком сквозь бурю страсти и дикого желания. Надежда все исправить и просто жить. И я теряюсь в этом поцелуе, отвечая не меньшим напором. Не поддаваясь, а наступая. Не боясь, а признаваясь. В своих ошибках, в своей боли и в том, что я всегда, каждую минуту жила ним, даже если была с другим.