Я смотрю в мертвое лицо человека, убившего мою сестру, и ничего не чувствую. Даже демоны не радуются свершившейся мести. Не урчат удовлетворенные видом трупа Кирилла Погодина. А я...передаю привет от Славки и ухожу, заколачивая гвоздями старый сундук с прогнившим прошлым…
— Я ничего не понимаю, — голос Ксанки вытягивает из коридоров морга. Растираю лицо, отгоняя мрачные мысли. На этот раз оставляя прошлое прошлому теперь уже наверняка. Я сделал то, что должен был, и ни о чем не сожалею. Моя маленькая сестренка теперь может спокойно жить в своем раю, а ее дочь никогда не упрекнет меня в том, что я позволил этой твари жить, пусть и в тюрьме.
— Руслан, — она вскидывает на меня совершенно потерянный взгляд и я рвано выдыхаю, потому что сердце бешено лупит по ребрам. — Здесь...здесь написано, что мой ребенок...умер?
И в глазах — тайфун, едва сдерживаемый. И яркая зелень потемнела.
— Я ничего не понимаю. Ведь Богдана...она жива. Или…?
— Богдана — наша дочь, — говорю твердо, едва ли не по слогам. Но, кажется, мои слова ее не убеждают. Похоже, у Ксанки с верой ещё хуже, чем у меня. Значит, будем убеждать фактами. — Во-первых, она похожа на тебя, как две капли воды, — вынимаю из ее рук телефон, нахожу фотографию нашей девочки, пьющей молоко на крыльце моего дома. Ксанка берет телефон дрожащими ладошками и едва не роняет, но я переплетаю наши пальцы, укладываю ее голову себе на колени. Она не сопротивляется, не отрывая взгляда от дочки. — Во-вторых, по анализу ДНК Богдана точно моя дочь. И твоя.
Ксанка молчит, принимая мои аргументы. А я запутываю пальцы в ее растрепанных и еще влажных после душа волосах. Медленно расчесываю, наслаждаясь их мягкостью и тем, как они тут же скручиваются в тугие локоны, едва стоит убрать пальцы. Сейчас, смыв с себя грязь и налет косметики, она такая теплая, родная и...кудрявая. А я уж было подумал, что за столько лет ее волосы потеряли свою прежнюю форму. Оказалось, еще вьются. И зачем она их обрезает вечно? Пытается убежать от себя? Так и подмывает спросить, получилось ли?
Но в голове неожиданно вспыхивает совсем другая мысль: как ее придурок-муж так легко смог отказаться от нее? Почему ни разу не пришел к следаку и не потребовал свидания? Почему не явился к Алексу? Почему, черт возьми, не сделал ровным счетом ничего, чтобы вытащить свою жену из СИЗО?
Не то чтобы меня беспокоит такая легкая капитуляция, но я видел взгляд Ксанки, когда она увидела подпись мужа на документах о разводе. Видел ее боль, притаившуюся на дне зеленых омутов. И не хотел, чтобы это сломало ее. А значит, придется встретиться с Корзиным снова и расставить все точки. Возможно, это прольет хоть какой-то свет на то, кто подставил Ксанку. Потому что пока в этом направлении глухо со всех сторон. И если ее бывший муж имеет хотя бы косвенное отношение к этой подставе, сама лично позабочусь, чтобы его жизнь превратилась в ад.
— Руслан, — погруженный в мысли, не замечаю, что Ксанка снова сидит и пытливо смотрит на меня.
Растираю ладонью лицо и тихо ругаюсь, потому что на ладони ее запах: немного мяты и ваниль. Она пахнет моим шампунем и собой. Той девчонкой, которая ворвалась в мою жизнь вместе с летней грозой. И так прочно в ней обосновалась, что выдрать ее из нее равно самоубийству. Я знаю точно, потому что пытался не раз.
Кажется, я снова выпадаю из реальности, потому что на плечо ложится холодная ладошка. Перевожу взгляд на настороженную Ксанку, кусающую губы.
— Расскажи мне… — она шепчет, прижимая к груди мой смартфон. — Пожалуйста.
Я понимаю, о чем она просит, без лишних вопросов. И не пытаюсь ни о чем спрашивать, как и забрать из ее рук телефон. В нем, как оказалось, вся ее жизнь. Я чувствую это, как и ее волнение, страх и даже панику.
Но я совершенно не знаю, с чего начать. Наверное, с главного. С того, что мучило ее столько лет.
— Меня реабилитировали десять лет назад.
Она рвано выдыхает. Совсем растерянная, как потерявшийся в супермаркете ребенок. Черт! Хочется прижать ее к себе, успокоить, забрав все страхи. Я вынесу даже ее боль, что ширится на дне зеленых глаз, влажных от слез.
— Как? — все-таки срывается с ее искусанных губ.
— Твой брат, — и вижу, как она вздрагивает, словно от удара. Стояла бы — упала и разбилась к чертовой матери. Потому что именно сейчас я понимаю, что сломал ее своим признанием. Она закрывает глаза. Из-под дрожащих ресниц скатываются слезы. Две такие крупные, как в идиотских мелодрамах, вот только сейчас я верю каждой, и мои демоны скулят вместе с ней. — Он вытащил меня из психушки и дал...свободу. Только я совершенно в ней потерялся. Я свихнулся. Не мог жить среди людей. Пока однажды не обнаружил себя ночью на улице с разбитыми в кровь руками. Рядом сплевывал кровь какой-то пацан.
— Боже… — едва слышное в ответ.
Понимаю, да. У самого тогда такая паника была внутри, что хотелось трусливо сбежать. И, наверное, я бы так и сделал, если бы не наткнулся на шальной взгляд и абсолютно сумасшедшую улыбку.
— Его звали Стас. Много лет спустя выяснилось, что этот Стас – лучший и единственный друг Кота. А тогда мы напились вдрызг и разбежались после. А я сам пришел к Алексу и попросил вернуть меня обратно. Он вернул, а потом злился, что я семь лет отказывался от его помощи.
А три года назад пришел и потребовал вернуть долг.
— А открытки? — она забирается на диван с ногами, садится на колени.
— Открытки мне привозил Сварог. Некоторые присылал, а я… — придумывал сказку, где только ты и я. — Я хотел, чтобы ты была счастлива.
— Врешь, — неожиданно легко парирует она. — Если бы ты действительно этого хотел, то просто исчез бы из моей жизни раз и навсегда.
Бьет наотмашь словами и злостью, взвинтившейся в ней до запредельных цифр. Да, она права. Но я не мог исчезнуть, потому что слишком сильно нуждался в ней.
Тогда, когда я написал первую открытку, я понял чувства Стаса, который безумно любил чужую женщину. Я тоже любил чужую женщину. И сейчас люблю. И она по-прежнему не моя, хоть и носит вот уже несколько часов мою фамилию.
— Я этого хотела, очень сильно, — признается она. — И я боялась, что если ты вернешься, моя жизнь развалится.
И она развалилась, а я приложил к этому руку. Но, сожри меня все демоны ада, ни о чем не жалею.
— Зря боялась, — на ее дрожащих губах расцветает улыбка. Едва заметная, мечтательная. Она снова перевернула мой мир. Неужели она...рада?
— Тебе нужно поспать, — заталкивая поглубже собственную неконтролируемую радость, такую дикую и обжигающую. Окатываю самого себя простыми словами и мыслями, что не мне она рада, а дочери. Только тому, что я вернул Богдану в ее жизнь. И хоть я понятия не имею, чем обернется их встреча, я знаю одно: у нашей дочери огромное сердце и она найдет в нем место для своей матери, наделавшей кучу ошибок.
Мы оба их наделали. А теперь лихорадочно пытаемся исправить. Глупо, потому что прошлого не изменить. Зато в наших руках сотворить будущее. И я не упущу этот шанс. Даже если Ксанка никогда не полюбит меня. В конце концов, я давно научился любить за двоих.
— Мы не договорили, — упрямится моя рыжая Земляничка. — А я больше не хочу возвращаться к этому.
Что ж, я с тобой согласен, моя девочка.
— Ладно, — тру переносицу, пытаясь вернуть разговор в прежнее русло, где факты и только факты. — У ребенка Воронцовых была врожденная патология, несовместимая с жизнью.
— Я знаю. Воронцов поэтому искал ребенка. Я тогда у него спросила, почему он не возьмет ребенка из детдома, там же столько брошенных.
— Полагаю, он ничего не ответил?
— Да, мастерски сменил тему. А я не стала вдаваться в подробности. Тогда я решила, что он не хочет травмировать жену.
— Ты правильно решила, — киваю. — Только усыновление никак не прошло бы мимо Виктории. Поэтому он просто поменял детей, а врачи — заключение. И вышло, что ты родила мертвого мальчика, а Виктория — живую и здоровую девочку. Все просто.
— Просто, — эхом отзывается Ксанка. — У Воронцова уже тогда были деньги и связи. И я думала, он поможет мне. Он мог. Ведь мог?
— Мог, но не стал. Он получил свое, а потом сделал так, что ты поверила, что он выполнил свою часть сделки.
— Боже, — в который раз за этот разговор выдыхает Ксанка, — какая же я была дура, — отрывает от груди телефон, смотрит на фото, оглаживает его большим пальцем. — Прости меня, — поднимает на меня глаза, налитые слезами. — Прости. Я так перед тобой виновата. Я…