— Все, Andre, все, — не зная о чем, как в лихорадке, повторяла молодая женщина. «Я погибла, погибла!» — думала она при этом. — Идите спать, немедля! Я вам приказываю. Мы квиты, больше вы не подойдете ко мне! Будьте же почтительны и сохраняйте уважение к дому и его хозяйке.

Александров медленно поднялся и, пошатываясь, отправился спать, Лизавета же Сергеевна, совершенно уничтоженная, кусала губы и ломала руки от внутренней, скрытой пытки. Все так перепуталось, смешалось, что стало совсем непонятно, как дальше быть. Исключительный водевиль! «Это все Луна!»

ГЛАВА 4

Милостивая государыня!

На коленях молю о прощении! Не смею показаться Вам на глаза, пока Вы не изволите простить меня. Нет слов, чтобы выразить мое отчаяние при мысли, как Вы гневаетесь и корите меня. Дерзаю писать Вам и ожидаю своей участи. Будьте милосердны, о прекраснейшая и мудрейшая! Я погиб и уничтожен, если Вы не помилуете меня. Как честный человек, я должен, очевидно, покинуть этот любезный моему сердцу дом и жду о том Вашего решения.

С почтением и мольбой припадаю к Вашим стопам

корнет Александров.

Эту записку Лизавете Сергеевне принесли на следующий день после злополучного эпизода с гусаром. Несмотря на необыкновенные переживания, а может, благодаря им, молодая женщина крепко спала эту ночь. День предстоял хлопотный. Nikolas и Александров не вышли к завтраку: гусар боялся показаться на глаза хозяйке и ждал ответа, а Мещерского никак не могли найти. Дама забеспокоилась.

Получив записку, она не замедлила ответить, дабы выручить незадачливого гусара из его добровольного заключения. Она писала:

Милостивый государь!

Я не держу зла на Вас: кто из нас не ошибается! Прошу Вас впредь не ставить меня и себя в положение, из которого затруднительно выйти нам обоим. Уверьтесь в моем расположении к Вам и прочая, прочая…

Послав горничную с запиской, Лизавета Сергеевна под предлогом хозяйственного осмотра отправилась искать Nikolas. С утра его никто так и не видел. Беспокойство усилилось. «Что если он уехал? Навсегда? — одна эта мысль заставила бедную женщину прийти в отчаяние. — Он мне не простит этого поцелуя! И это после того, как я просила его оставить меня. Что он подумал, Господи, что он мог подумать!»

Лизавета Сергеевна металась по дому, заглядывая во все уголки, не пропустив и девичьей, дверь которой она открыла едва не с остановившимся сердцем. «Только не это!» Следующее подозрение привело ее в комнату подруги. Татьяна Дмитриевна отметила бледность ее лица и растолковала это по-своему:

— Ma shere, ты исхлопоталась совсем. Тебе необходимо прилечь. Готов ли твой костюм?

Лизавета Сергеевна ухватилась за предлог:

— Я с этим и пришла. Мне надобно готовить костюм, гости вот-вот нагрянут, а я насилу-то с домашними делами управилась. Ты уж похлопочи, мой друг, встретьте с тетушкой приезжающих, а я пока удалюсь к себе… Да, а как твои дела с Nikolas? Продвигаются?

Татьяна Дмитриевна внимательно посмотрела на подругу и рассмеялась:

— В дипломаты, Lise, ты вовсе не годишься. Кажется, все понятно и так, разве не ты с ним вчера танцевала? И не за тобой ли он ушел? Что с тобой, mon ang, ты совсем бледная?

Лизавета Сергеевна не выдержала и расплакалась:

— Его нигде нет! И никто его не видел сегодня. Однако лошадей не подавали, а пешком он не мог уйти. Жестокий, какой же жестокий!

Ей пришлось пересказать давешнюю сцену в саду. Татьяна Дмитриевна выслушала с большим интересом и заключила:

— Воистину справедливо сказала мадам де Сталь: «Любовь — это эгоизм вдвоем». Вы, право, как дети… Но как это прекрасно! — сделала она неожиданный вывод.

Лизавета Сергеевна с удивлением обратила к ней заплаканное лицо:

— Что прекрасно? То, что теперь он не простит меня? То, что в его глазах я — легкомысленная кокетка?

Татьяна Дмитриевна посерьезнела:

— Это все поправимо, а вот глупостей Nikolas вполне может наделать. Была ли ты в его комнате?

— Нет, но к нему посылали за завтраком. Его нигде нет… — она снова расплакалась.

Хвостова вновь принялась успокаивать подругу:

— Поверь мне, никуда он не денется. Не в его правилах нарушать обещания. А ведь сегодня спектакль. Николенька обязательно явится.

Это звучало убедительно. Лизавета Сергеевна утерла платочком заплаканное лицо и с усилием поднялась:

— Мне и впрямь пора отдохнуть. Так ты прими гостей, сделай милость.

Однако она не сразу прошла к себе, а прежде направилась в гостевое крыло, где располагалась комната Мещерского. Тихонько постучавшись на всякий случай, она вошла. В комнате царил полумрак, занавеси не подняты, кровать даже не примята. Лизавета Сергеевна села в кресло и огляделась кругом. В покоях Мещерского стоял запах табака, трубка лежала на столе среди разбросанных книг и бумаг. «Он не спал, он курил и что-то писал», — предположила дама. Она взяла со стула брошенную сорочку и неожиданно для себя зарылась лицом в ворох мягкой ткани, вдыхая такой знакомый, волнующий запах молодого мужского тела. На столе лежал исписанный лист и обгрызенное перо. Любопытство и тревога подтолкнули молодую женщину на неприличный поступок: она пробежала глазами по начальным строчкам письма:

Милая, добрейшая Катенька!

Предаю себя в твои нежные ручки и смею рассчитывать на понимание. Не кори меня за долгое молчание, я не забыл и никогда не забуду нашей дружбы…

В коридоре послышались шаги, дверь распахнулась, и на пороге показался Мещерский, бледный, с мокрыми волосами и печальным взором. Он не смог сдержать возгласа удивления, когда пред ним предстала до смерти перепуганная Лизавета Сергеевна, которая в одной руке держала письмо, другой сжимала его сорочку. Засим последовала пауза. Наконец, Nikolas холодно осведомился:

— Чему обязан этой чести: видеть вас здесь?

Он прикрыл дверь и вошел в комнату. Лизавета Сергеевна в смятении молчала, ее уничтожил холодный тон и безразличие Мещерского. Однако по приближении она разглядела, как осунулось его лицо, как он утомлен и измучен, будто всю ночь подвергался пыткам или вышел из долгого заключения. Чувство жалости и беспредельной нежности лишило женщину последнего благоразумия. Она бросилась юноше на шею и крепко обняла.

— Я не виновна, поверьте мне, поверьте! — шептала она, прижимаясь лицом к его груди. Nikolas не шелохнулся, но она услышала, как затрепетало его сердце, почувствовала дрожь, пробежавшую по телу.

— Не молчите же, скажите что-нибудь! Вы мне верите? Вы верите, что я ни в чем не согрешила против вас?

— Да. Я объяснился с Александровым, — в ответе Nikolas было что-то настораживающее, но Лизавета Сергеевна не обратила на это внимания, всецело поглощенная радостью. — Я знаю, он воспользовался вашей беззащитностью и… добротой.

Мещерский хотел еще что-то добавить, но остановился. Он был печален, хотя и очень взволнован близостью молодой женщины. Грустно улыбнувшись, он кивнул на сорочку:

— Мстительно лишаете меня гардероба, раздирая в клочки?

Лизавета Сергеевна покраснела, как застигнутая на месте преступления, и спрятала лицо у него на груди. Nikolas осторожно, неуверенно обнял даму, мышцы его напряглись. Молодая женщина подняла на него ясные, лучистые глаза:

— Теперь все хорошо? — спросила она, с надеждой ловя его взгляд. Мещерский не твердо отвечал:

— Да…

— Поцелуйте меня, — попросила она вдруг, приблизив лицо к его губам. Взгляд Nikolas потемнел, он судорожно вздохнул.

— Если все будет хорошо, вы пойдете за меня замуж?

Лизавета Сергеевна удивленно смотрела на него.

— Вы делаете мне пропозицию?

— Да. Так вы станете моей женой? — он смотрел, казалось, в самую душу. Женщина смутилась, оказавшись в трудном положении. Nikolas резко опустил руки.

— Я отвечу вам обязательно, но дайте мне немного подумать: это совсем непросто! — лепетала он.

— Когда? Когда же?

— Хорошо, сегодня на маскараде я дам окончательный ответ, — Лизавета Сергеевна не успела договорить: юноша рывком притянул ее к себе и припал к любимым губам, как к живительному источнику.

— А как же Катенька? — с трудом отстранилась Лизавета Сергеевна. — У вас нет никаких обязательств перед ней? Это она ваша сердечная тайна?