Лизавета Сергеевна в общих чертах обрисовала положение в доме, строго-настрого запретила больному вставать и тем более выходить из комнаты.
— Мы потом инсценируем ваше возвращение, но для этого вы должны поправиться окончательно. Мне пора: сейчас явится староста, да и пора подавать завтрак. Доктор вам сделает перевязку.
— Я бы что-нибудь съел, — с виноватой улыбкой произнес Nikolas.
— Да-да, я пришлю с завтраком Палашу, доктор написал мне, чем вас можно потчевать. — Лизавета Сергеевна нашла на столике рецепт.
Мещерский поймал ее руку, когда она закрывала полог, и нежно поцеловал.
— Я не смогу жить без вас, — жалобно и впрямь как больной, произнес юноша. — Вы же видите, мне нельзя без вас: я делаю глупости.
— Поправляйтесь, — Лизавета Сергеевна склонилась и поцеловала его в родинку на виске. Лоб уже не так горяч, с удовлетворением отметила она и вышла.
За завтраком Маши не было. Погруженная в хлопоты по хозяйству и заботы о Nikolas, Лизавета Сергеевна не придала этому значения: дети часто просыпали ранний завтрак, если накануне долго куролесили. Однако и к обеду Маша не вышла, а когда хозяйке доложили, что доктор Крауз уехал, не простясь и ничего не объясняя, она не на шутку встревожилась. Дама была посвящена в планы доктора и знала, что тот вовсе не собирался уезжать, тем более что после проводов военной молодежи предполагалось обсудить все детали предстоящей свадьбы. И Nikolas совсем еще не здоров… Лизавета Сергеевна отправилась в комнату Маши.
Дверь была заперта.
— Маша, отопри, это я, — громко позвала Лизавета Сергеевна. Дверь отворилась не сразу. Маша, бледная и заплаканная, отошла вглубь комнаты. На столе лежала бумага, исписанная машиной рукой, очевидно, письмо. Лизавета Сергеевна со словами «Здесь душно» распахнула окно, затем села в кресло и попросила Машу сесть напротив.
— Что случилось, душенька? Отчего доктор уехал, не простясь? Что между вами произошло? Расскажи, мой ангел.
— Этот человек мне лжет, — коротко ответила Маша, едва справляясь с собой.
— Неужели ты могла заподозрить в дурном меня и Ивана Карловича? Маша посмотри на меня!
— Нет, маменька, вовсе нет, — смутилась Маша. — Но он лжет, я это знаю. Я давно заметила, что Иван Карлович меня сторонится и что-то скрывает. На все мои вопросы он только отшучивается, а сегодня я не выдержала и попросила его уехать… Когда мы были в гостях, он без объяснений отлучался куда-то и опять шутил. Я больше так не могу. — Тут Маша дала волю слезам.
— Послушай меня, душенька, — Лизавета Сергеевна сжала руки девушки, привлекая ее внимание. Что если Иван Карлович дал слово держать в тайне нечто, касающееся не его, других, близких ему людей, и теперь, как истинно благородный человек, держит слово? Он вовсе не желает тебя обманывать, поверь мне.
Маша продолжала всхлипывать, но слова матери возымели действие: она явно прислушивалась и, если еще не поверила, то очень хотела этого. Девушка подошла к окну, в раздумье она крутила на пальце светлый локон. Лизавета Сергеевна обняла ее и поцеловала в затылок.
За окном был сад в последнем своем увядающем великолепии: на север осень приходит раньше, и многие кусты уже багровели, на березах появились тонкие оттенки желтизны, а на рябинах кое-где висели ярко-оранжевые гроздья. Впрочем, солнце еще властвовало в природе и несло умиротворение и покой, как это бывает только в августе.
— Что мне делать, маменька? — наконец, произнесла Маша.
— Поверить, мой ангельчик. Однажды все разъяснится и покажется смешным, неважным.
— Вы это знаете наверное? — пытливо взглянула суровая Маша в глаза матери. Та, не моргнув, ответила с улыбкой:
— Да, моя дорогая. Надо вернуть доктора: ты же знаешь, ему некуда ехать, кроме как к Давыдовым, а Давыдовы намерены вот-вот отбыть в Петербург. Займись работой и все дурные мысли — вон! — Она вручила Маше корзинку с рукоделием и отправилась навестить Татьяну Дмитриевну.
Подруги все никак не могли поболтать по душам, а завтра уже разлука и на сей раз, возможно, надолго: Хвостова редко наезжала в Москву, а Лизавета Сергеевна почти не бывала теперь в Петербурге. Для сношений оставалась почта, но даже в самом подробном письме не все можно поведать и выразить. «Как же без этих страстных жестов, без постоянного „Bon Dien!“ и этого громкого, заразительного смеха Тани?» — с улыбкой думала Лизавета Сергеевна.
— Однако сегодня ты сияешь, ma shere amie! Бьюсь об заклад, ты влюблена и, кабы не отсутствие Nikolas, я решила бы, что у вас все сладилось! — по-французски заговорила Татьяна Дмитриевна, которая собиралась в дорогу и гоняла прислугу со своим бесчисленным багажом.
— Отправь, пожалуйста, горничную, — так же по-французски обратилась к подруге Лизавета Сергеевна. — Мне хотелось бы поболтать с тобой немного.
— Avec plaisir, madame, — шутливо ответила дама и приказала горничной, — Даша, поди вон.
Когда девушка вышла, она уселась в кресло и заговорила совсем другим тоном:
— Итак, что ты имеешь мне сообщить, mon ang? Неужели Волковская права и ты скрываешь у себя любовника?
— Бог с тобой, Таня, — испуганно перекрестилась Лизавета Сергеевна. — Невесть что ты городишь!
— Это не я, твоя Волковская мне под великим секретом опять нашептала, когда мы гостили у них. Говорит, никого к себе в комнату не впускаешь, а в ночь перед отъездом она, конечно, «случайно», оказалась у твоей двери и слышала такие звуки!
— Какие? — недоуменно спросила ее собеседница, округлив глаза.
Татьяна Дмитриевна с наслаждением перечислила:
— Стоны, всхлипы, чмоканье, невнятное бормотанье, да мало еще? И знаешь, Lise, эта змея уверяет, что именно Nikolas бы у тебя той ночью: она узнала его голос… — Татьяна Дмитриевна пытливо вглядывалась в лицо подруги.
Лизавета Сергеевна похолодела и опустила глаза. Да, Волковская была близка к истине, но, по счастью, не догадывалась о главном.
— А видела бы ты, как она сама висла на бедном Налимове в момент прощания, совестно было смотреть! — продолжала тему Татьяна Дмитриевна.
Лизавета Сергеевна решилась: больше нельзя было держать в неведении тетушку Nikolas и матушку другого участника дуэли. Она покусала губы, не зная с чего начать. Подруга выжидательно молчала, наблюдая за ней, потом не выдержала:
— Так он здесь?
— Кто?
— Nikolas Мещерский, разумеется.
— Да…
— Рассказывай же, негодная интриганка! — воскликнула Татьяна Дмитриевна.
— Да нет, душа моя, и вовсе все не так, как наплела тебе Волковская! История эта опасная, кровавая.
Татьяна Дмитриевна обмякла в креслах:
— Не томи, я же сойду с ума!
И Лизавета Сергеевна рассказала сколь можно короче события последней недели. Завершив рассказ, она молитвенно сложила на груди руки:
— Только умоляю, никому ни слова, Таня! Ты представляешь, что им грозит?!
Изрядно потрясенная услышанным, Татьяна Дмитриевна серьезно проговорила:
— Да уж, представляю… Когда-то из-за меня дрался на дуэли один замечательный человек… — она замолчала, погрузившись во вспоминания.
— Ты мне не рассказывала, — удивленно произнесла Лизавета Сергеевна.
— Ну, что тут рассказывать. Офицер, был разжалован в солдаты, сгинул на Кавказе… Печальная история, а я не люблю печальных историй! И ты умница, Lise, все сделала правильно. Пусть Волковская рисует в своем воображении египетские ночи, только бы не догадывалась об истине.
Она решительно поднялась с кресел:
— Идем!
— Куда?
— К нему. Я должна повидать племянника, или ты из ревности не допустишь меня к одру больного? — Татьяна Дмитриевна лукаво улыбнулась.
Пришлось, соблюдая все меры предосторожности, навестить раненого. Лизавета Сергеевна была разгневана, когда застигла у постели Nikolas Владимира и Сергея. Доктор оповестил их утром об улучшении, друзьям не терпелось увидеть это воочию. Хозяйка выставила вон непрошеных гостей, которые, в свою очередь, удивились появлению здесь Татьяны Дмитриевны.
Nikolas выглядел утомленным: в таком шатком состоянии впечатления действуют разрушительно, будь то радость или беда. Еще тетушка с порога напустилась на него:
— Однако, милостивый государь, что прикажете сообщить вашей московской тетушке и вашему отцу? — и сама же ответила. — Совсем немного: «Лежит простреленный в будуаре прекрасной дамы».