Когда мужчины удалились в кабинет, а я осталась наедине с серпентарием, одна из змей, довольно известная певица, с самой очаровательной улыбкой спросила:
— Всегда удивлялась женщинам, которые связывали свою жизнь с настолько ослепительными и яркими мужчинами. Вы ведь ревнуете его к другим женщинам… более… крас… в смысле, более известными, например?
Ревновать? Я никогда не задумывалась об этом, пожалуй, я еще ни разу не испытывала подобное чувство. Но именно в этот момент что-то ощутимо кольнуло в груди при взгляде на эту блондинку с длинными ресницами и пышной грудью. Интересно, она себя имеет в виду? Он с ней спал?
— Зачем ревновать, если этот ослепительный и яркий мужчина выбрал именно меня?
Женщины переглянулись, и та, что спросила, засмеялась, а меня укололо еще сильнее и продолжило колоть. Теперь мне казалось, что у нее отвратительно надутый рот и волосы — белая мочалка. И как бы талантливо она не пела…
— Ну, милая моя, мужской выбор — это весьма относительный критерий. Иногда они женятся на одних, а спят с другими. Все знают, как Макс любит красивых женщин. Я бы с ума сходила от ревности.
— У вас такие богатые познания о выборе женатых мужчин. Вы уже были замужем или вас обычно выбирают для других целей?
Улыбка с ее лица мгновенно пропала. Ей не понравился мой ответ. Она не привыкла, чтобы с ней говорили таким тоном, но промолчала. Перевела разговор на другую тему, а я вдруг подумала о том, что, как жене Макса, мне позволено все — даже нахамить этой размалеванной дуре, знаменитой приме, и она проглотит. Так кто тогда мой муж в этом мире? Сколько власти он имеет? Ответ напрашивался сам собой — его власть безгранична. Потому что все они его боятся, и его, и всю нашу семью. Тот человек был прав.
Мужчины вернулись через несколько минут. Макс улыбался. Похоже, у него было чудесное настроение, в отличие от меня. Судя по всему, сделка состоялась.
— Ну как, продержалась в серпентарии? Какая из змей оказалась самой ядовитой?
— Та, с которой ты судя по всему в близком знакомстве.
— Не усложняй, — улыбка не сходила с его губ, — хотя это чертовски охренительно видеть, что ты уже ревнуешь. Судя по ее кислой физиономии, моя малышка дала сдачи? Тебе понравилось это чувство? Говорить все, что вздумается? Рядом со мной ты можешь делать абсолютно все.
— У тебя синдром бога?
— У меня синдром дьявола. С богом у нас отношения не сложились… Хотя, когда я смотрю на тебя, я каждый раз думаю, что в каком-то месте он просчитался и по ошибке послал мне тебя, а потом постоянно пытался забрать. Но я не отдал. Так что мы с ним враги.
У него удивительно получалось говорить какие-то невыносимо сумасшедшие вещи, от которых сильно колотилось сердце. Я вспомнила, как читала про Джакомо Казанову, кажется, он мог брать у моего мужа уроки по совращению. Только пусть не оттачивает свое мастерство на мне.
Мой муж на несколько минут отошел, а когда вернулся, заиграла музыка. Какая-то неожиданно медленная и знакомая. Я любила этого певца еще с детства, и он… он определенно знал об этом. Он словно доказывал мне, что знает обо мне все. И у меня по коже побежали мурашки… да, мне это нравилось, как и первые аккорды любимой композиции и настолько не подходящей именно моему мужу. Особенно после последних сказанных им слов о Боге… или наоборот.
Вниз по небесной лестнице
Обернувшись облаком опускался Бог.
Ты посадила деревце,
Я его от холода еле уберег.
Валерий Меладзе. Я не могу без тебя.
Макс привлек меня к себе за локоть, заглядывая в глаза.
— Потанцуй со мной, малыш, — тяжелый взгляд синих глаз проник под кожу, отравляя ядом и пробуждая то ли ледяной холод, то ли пожар. Неужели просит, а не ставит перед фактом?
— Красивые слова… послушай… когда-то тебе нравилось, — и больше не спрашивая моего разрешения, Макс обнял меня за талию и требовательно прижал к себе. Он танцевал очень легко, уверенно вел меня в танце, а я не могла расслабиться, напряжение было столь велико, а от постоянного усилия соблюдать между нами дистанцию спину сводило судорогой, и болела шея. И эти слова… да, я их невольно слушала. Как-то жадно и с отчаянным биением в груди.
Я за нелюбовь тебя простил давно,
Ты же за любовь меня прости
Голос певца окутывал дымкой тягучего и горького соблазна и иллюзий. Иллюзией чужой тоски. Его тоски.
Я не могу без тебя.
Я не могу без тебя.
Видишь, куда ни беги —
Все повторится опять.
Я не могу без тебя.
Я не могу без тебя
Жить нелюбви вопреки
И от любви умирать.
Ты посадила деревце,
А оно не вовремя в зиму зацвело.
Я за нелюбовь тебя простил давно,
Ты же за любовь меня прости
Подняла голову и встретилась с ним взглядом. И там на дне его расширенных зрачков та же самая тоска… и ведь это не может быть правдой. Это вызывало диссонанс внутри меня. Жестокая нежность там, где ей нет места совершенно. Неужели он мне хочет этим что-то сказать? Или это снова какая-то игра?
— Зачем это все? — спросила я, отодвигаясь как можно дальше, но мне было достаточно и его ладони на моей талии, чтобы лишиться привычного внутреннего равновесия.
— Что именно? — сжал сильнее мою талию и прислонился лбом к моему лбу.
— Эти танцы, музыка… это такая игра?
— Я никогда с тобой не играл, малыш.
Я не могу без тебя.
Я не могу без тебя.
Видишь, куда ни беги,
Все повторится опять.
Я не могу без тебя.
Я не могу без тебя
Жить нелюбви вопреки
И от любви умирать
Блестящие глаза так близко и губы… такие чувственные, я слышу, как он судорожно сглотнул и повел щекой по моей щеке.
— Я бы хотел уметь играть… но с тобой никогда не получалось. Я не могу… не могу чувствовать твой запах и играть, слышать твой голос и играть, прикасаться к тебе и играть. Ты так невероятно пахнешь счастьем, маленькая. У всего самого сладкого твой запах, Дашааа, твой.
Я за нелюбовь тебя простил давно,
Ты же за любовь меня прости
Он преодолел мое сопротивление и прижал меня к себе сильнее. Я хотела высвободиться, но он стиснул мое запястье и положил себе на грудь. Под ладонью бешено колотилось его сердце.
— Как думаешь, это тоже игра?
— Не надо, — так жалобно, словно сама себя умоляла не поддаваться этому голосу, обволакивающему похлеще дурмана. Дурман, который толкал прижаться к нему сильнее, поднять голову и подставить свои губы его губам под эти мучительно горькие слова песни.
И я молила Бога, чтоб эта музыка закончилась и этот вечер. Я до безумия хотела оказаться одна и закрыться от него на десять замков. Потому что теперь я уже боялась не только его, но и себя тоже.
Когда музыка смолкла, я все же сбежала, сославшись на головную боль, а потом долго мылась в душе смывая с себя его запах, его близость, все его. А в голове все звучали и звучали слова песни, и я затыкала уши ладонями. Неправда. Все это неправда. Звери не умеют любить. Они умеют лишь испытывать чувство голода и ярости. Самые примитивные инстинкты.
А еще они умеют охотиться на добычу… умные звери. Макс Воронов был не только умным, но и опытным, а еще он изучил свою жертву… тогда как жертва понятия не имела, в какую ловушку ее заманят в следующий раз и сожрут.
ГЛАВА 13. Макс
Еще ничего не потеряно, — повторил я. — Человека теряешь, только когда он умирает.
Всегда ненавидел утро, особенно когда ее не было рядом со мной. И пусть, бл*дь, я сейчас спал один, а точнее, смотрел в потолок и пытался справиться с бешеной эрекцией и желанием взять ее. Вот она за стенкой. Выбить на хрен дверь, швырнуть поперек постели и… от одной мысли об этом скручивало в узел все внутренности и начинала дымиться кожа. Я покрывался потом, как кипятком, и буквально силой сдерживал себя, чтобы не сделать этого — не вломиться к ней и не совершить ошибки, за которую сам себя не прощу. Иногда мне казалось, что я слышу, как в темноте скрипят ржавые кольца цепи, на которую я посадил своего самого алчного зверя — адскую похоть по ней.