Ульяна Соболева - Лезвие

Ужасно захотелось увидеть, как ее щеки вспыхнут румянцем, и я не удержался.

— Если ты попросишь, я даже сниму полотенце, чтоб ты могла рассмотреть меня всего и везде.

И дааа, дааа, черт меня раздери, она покраснела. Женщина, которую я трахал в самых разных позах, вылизывал ее сладкие дырочки, кончал в ее маленький обворожительный ротик, очаровательно покрылась румянцем от кончиков волос до кончиков ногтей на ногах, вдетых в какие-то пушистые шлепанцы.

Она вздрогнула, и выражение ее глаз тут же изменилось.

— Где Танечка?

От удивления я даже растерялся. Какая Танечка и о чем мы сейчас?

— Не понял.

— У тебя в доме…

— У нас в доме.

— Хорошо, у нас в доме работала девочка лет девятнадцати — Танечка. Она стиркой занималась и уборкой в столовой.

— И?

Я с любопытством смотрел на ее зардевшееся лицо и чуть подрагивающие пальчики.

— Она исчезла. Ее никто не видел со вчерашнего дня.

— И?

— Что значит "и"? Твой работник пропал, и ты говоришь просто "и"? Молоденькая девочка совсем.

И я вдруг начал понимать, к чему она клонит, и почему ее глаза так сверкают, а руки сжаты в кулаки. Улыбка медленно стерлась с моего лица, и вместо нее мне захотелось оскалиться и выпалить ей в раскрасневшееся лицо:

— Ты считаешь, я ее вы**ал и закопал у нас в саду? Ты за этим сюда пришла? Узнать — не трахает и не жрет ли монстр маленьких девочек?

Она покраснела, а я захохотал ей прямо в лицо. Вот теперь красней, маленькая, и злись. Вот теперь я заслужил, чтоб ты метала в меня молнии и готова была выцарапать мне глаза. А хочешь, ты взовьешься и тебя разорвет на части от возмущения?

— Так вот… я очень люблю жрать маленьких, вкусных девочек.

Облизался, а у нее глаза расширились от ужаса, и я хохотал, как ненормальный, не зная, хочется ли мне сейчас свернуть ей шею или жадно впиться в ее приоткрывшийся рот, и показать, КАК бы я ее сожрал.

— И… и где она теперь?

Голос чуть дрогнул, а мне… мне хотелось завыть волком, ведь она даже не сомневается, что я на такое способен. Такой быстрой вербовке позавидовала бы даже разведка.

— А как ты думаешь? Ну давай отпусти фантазию. Я ее убил? Закопал у нас в саду? Спрятал в подвале? Оооо, а может, она закрыта в платяном шкафу, вся связанная веревками, и истекает кровью?

Она просто зажмурилась и так и стояла с закрытыми глазами, не решаясь на меня посмотреть. Словно я такое лютое чудище, что от моей близости у нее разорвется сердце.

— Ну давай. Ты пришла ко мне в спальню требовать ответов. Значит, у тебя есть своя особая версия. Например, о том, что я трахаю нашу обслугу, да? Тебя это разозлило бы, или все же ты считаешь, что я так же занимаюсь и расчлененкой? На что, по-твоему, способен такой, как я?

— На что угодно. Ты способен на что угодно. Ты на моих глазах стрелял в Демона, ты держишь меня в клетке, ты спрятал от меня нашего ребенка и только ты решишь, когда я могу ее увидеть. Я не знаю тебя. Не знаю, кто ты. Да. Для меня ты чудовище, способное на все.

Зато честно. Зато ножом не в спину, а в самое сердце. Что ж, наверное, ты заслужил, Зверь. За ее прошлые страдания, которые она безропотно снесла от тебя, пришла отдача. Ответка, мать ее. Да так, чтоб от боли темнело в глазах и трещали кости. Но я опять расхохотался, как идиот. Видел, что она вздрагивает от этого хохота, и все равно не мог заткнуться.

— Ну так, как? Поиграем? Как думаешь, она жива?

— А… а ты мог реально убить эту девочку?

Спросила, так и не открывая глаз, и губы дрожат. Бл****дь. Как мне это вытерпеть? Что сделать, чтоб все это изменить и отмотать назад.

— Мог. Ты ведь в этом даже не сомневаешься, и правильно, мог. Но пока не убил.

Мне было интересно, как-то по-мазохистски интересно, как далеко она зайдет. Кем реально считает меня на самом деле. Что именно вдолбили в ее маленькую головку эти ублюдки? И с каждым ее ответом понимал, что там тьма кромешная, и меня там больше нет ни в ее голове, ни в ее сердце, душе. Нигде меня нет.

— Она очень юная и у нее больная мать. Таня берется за любую работу, чтобы оплатить ее лечение. Мне девочки рассказали на кухне. Отпусти ее. Пожалуйста. Неужели ты можешь так поступать с людьми?

— Юная? Ну и что? Ты лезла ко мне в ширинку, едва тебе исполнилось восемнадцать. И ты была совершенно не ребенком. Оооо, как ты меня соблазняла, малыш. Что ты со мной творила…

Увлекся и сам не понял, как повел большим пальцем по ее пухлым губам.

— А что я творил с тобой… Зачем мне ее отпускать?.. С чего бы мне вдруг стать настолько добрым?

Дотронулся до нее, и бешеная ярость испарилась, я продолжал гладить ее нижнюю губу, и по всему телу проходили волны дрожи.

— Отпусти. Пожалей ее. Я прошу тебя. Отпусти, и я постараюсь делать все, как ты хочешь.

— Так уж и все? Какое заманчивое предложение… — а сам как завороженный глажу костяшками пальцев ее скулу, подбородок. Какая нежная кожа, такая гладкая. — Пожалеть? Ты, правда, думаешь, что женщину в моей постели нужно жалеть? — провел по ее шее, и меня повело от той дрожи, что прошла по ее телу. Все еще отзывчивая на мои прикосновения, — хотя после бесчисленных оргазмов, от которых срывается горло, наверное, стоит сжалиться… как думаешь, малыш, она кричит от наслаждения, когда я ее трахаю, или плачет? Ты и кричала, и плакала, маленькая… хныкала… так сладко… так нежно.

Обошел вокруг нее и убрал волосы с ее затылка, обнажая шею, такую тонкую и хрупкую. Пальцами по позвонкам сверху по шелку блузки.

— Значит, на все? Заменишь мне ее? Я оголодавший молодой самец, который не трахался несколько месяцев, пока его жена была в коме. Утолишь мой голод, Дашааа? Вернешься в мою спальню? В мою постель? — наклонился и втянул запах ее кожи на затылке, едва касаясь ее губами, — мы так редко занимались сексом в постели. Потому что я брал тебя везде. Ты дашь мне жадно кусать твою шею, пока ты извиваешься подо мной?

Мне нравилась ее дрожь, она сводила с ума, я поднял взгляд и посмотрел на наше отражение в зеркале на стене. Твою ж мать, как же нереально сексуально ты выглядишь, малыш, такая взволнованная, напуганная, с этими восхитительно распахнутыми губами и подернутыми дымкой глазами.

— Ну что? Обменяем ее на тебя. Я сегодня отпускаю птичку Татьяну к ее мамочке, а ты приходишь в эту спальню и ублажаешь меня до самого утра. Хотя, может, твое отвращение и ненависть все же перевесят столь благородные порывы щедрой души, и мы оставим все как есть? Но ты же представляешь, что тогда ждет малышку Таню? Подвалы нашего дома, железные скобы, плеть, разные отвратительные приспособления для пыток и постоянный секс… голодный, животный секс. А потом, может быть, я ее и отпущу.

Я видел, как она сомневается, и это забавляло и злило одновременно. Какая-то ее часть допускала, что я все это могу сделать. Когда она только успела начитаться или насмотреться дряни, где происходила подобная хрень? Нет, я б не отказался связать ей руки и, перекинув через колено, отхлестать по заднице, а потом зализать все следы от ударов вместе с ее дырочками, а с другими извращениями давно было покончено.

— Ну. Давай, малыш. Ты слишком долго думаешь. Твой выбор прямо сейчас, или через минуту он станет неактуальным.

— Я согласна… — выдохнула, содрогаясь всем телом, — отпусти ее.

И меня отпустило, а точнее, накрыло диким и безудержным весельем. Я снял полотенце, повернувшись к ней спиной, натянул штаны и подошел к мини-бару. Налил себе коньяк и снова расхохотался, отпивая из бокала и доставая сигарету из пачки.

— Таня позвонила мне, еще когда я был вне города, и попросилась уехать к матери. Ей стало хуже. Это случилось так внезапно, что она не успела никого из куриц предупредить и уехала. Она вернется после того, как мать выпишут из больницы.

Я переместился с бокалом к креслу и на ходу набросил рубашку, удерживая сигарету зубами и наблюдая за Дашей, за тем, как она широко распахнула глаза и смотрит на меня. И там на дне ее глаз самое разное выражение… Хотя ни одно из них не напоминает мне ее прежнюю рядом со мной. Я затянулся сигаретой и выпустил дым в приоткрытое окно.