Ульяна Соболева - Лезвие

— Пожалуйста, — взмолилась, извиваясь, притягивая его к себе, — прошу тебя.

— Нееет, сначала ты сорвешь голос, а потом я буду драть твое тело.

Из горла вырвался хриплый стон, я почувствовала, как его губы снова обхватили сосок, и он прикусил его, слегка оттянув.

— Ты бы видела, как сладко ты извиваешься, и как дергается мой член в такт этим движениям. Я раздеру тебя на части, маленькая.

Я почувствовала, как он раздвинул складки моей плоти.

Он просто делает меня своей рабыней, своей куклой, согласной и покорной. И я схожу с ума от мысли, что хочу стать для него именно такой, хочу извиваться, выгибаясь навстречу его губам и рукам.

Ведь каждое прикосновение — это языки адского пламени, и он беспощадно обжигает ими мою кожу, забирается под нее, лижет танцующими порханиями вот так — с изнанки, лаская не только снаружи, но и изнутри. Сжимает клитор, терзает его пальцами, и это движение отдается во мне сладкой истомой. Заставляет всхлипывать и податься навстречу его пальцам. Дааа, о господи, даааа. Дразни. Пытай меня. Пожалуйста, пальцами такими сильными, такими наглыми. Заставляй почувствовать себя живой своими губами безжалостными, голодными. Гортанно застонала, когда скользнул пальцами в лоно, и меня прострелило разрядом адского электричества. Обнажило каждое нервное окончание. И я невольно выгибаю спину от этого удара, чтобы тут же изогнуться, подставляя ему свою плоть. Его губам. Чтобы насаживаться на его пальцы, подаваясь назад и цепляясь за край стола, ломать ногти под корень, хватаясь за его запястье, царапая руку, сомкнувшуюся на моей шее, я хочу сделать вдох, втянуть в себя его дыхание, сожрать его стоны, потому что… нет, не стонет, он хрипит мне в лицо, пожирая каждую мою эмоцию…

Почувствовать, как язык заскользил по мокрым складкам, коснулся обжигающим ударом кончика напряженного клитора. И я схожу с ума от вибрации его голоса, от сильных губ, беспощадно обхвативших пульсирующий твердый бугорок, от глубоких толчков его пальцев внутри моего тела. А он беспощадно дразнит и сжимает губами, ударяет языком, погружая в меня пальцы сильными толчками, выпуская клитор изо рта, чтобы втянуть по очереди нижние губы, присасываясь к ним в алчном поцелуе, заставляя меня зардеться, но бесстыже развести ноги еще шире, и снова жадно вбирает мою плоть в рот, ударяя по клитору языком и теребя из стороны в сторону.

— Давай, малыш, — как ударом хлыста по нервам, как срыв в пропасть в самый ослепительный эпицентр наслаждения.

— Максиииим.

С брызнувшими из глаз слезами сокращаться вокруг его пальцев, кончать на его губы, откинув голову назад, пока не рухнула, обессилев и вздрагивая всем телом, сотрясаясь бесконечно долго в спазмах ослепительного оргазма, глотая всхлипы и собственные слезы облегчения.

Наслаждение граничило с агонией. От сильных спазмов мучительно тянуло низ живота. Это не было экстазом, это было похоже на апокалипсис всего, что я когда-либо испытывала. Меня всю трясло, тело взмокло и покрылось потом.

— Дааааа, девочка, дааа, именно так, — его голос, он погружал еще глубже в омут наслаждения, — да, я хотел этого, как последний конченый наркоман хочет свою дозу.

Но я все равно не чувствовала удовлетворения, я хотела взять от него больше, хотела все, хотела так, чтоб все тело болело после. Приподнялась и потянула его к себе за кожаный ремень, быстро расстегивая брюки, в неистовом желании принять его в себя.

— Хочу… хочу тебя внутри.

— Сейчас, малыш… сейчас получишь.

Я закричала снова, когда он наконец-то взял меня, когда проник одним грубым толчком настолько глубоко, что я вскрикнула и распахнула широко глаза.

— Даааа… — я не знаю, закричала ли я это "да" или простонала, или прорыдала ему в губы. Я знаю только, что меня скручивает от наслаждения. Меня накрывает волной безумия ощущать наконец его в себе. Сжимать его такого огромного внутри себя, почувствовать, как остановился, скрипя зубами и давая к себе привыкнуть. Так глубоко заполненная им. Болезненно растянутая до предела. Но так все правильно, принимать его в себе так пошло и так бесконечно правильно. Видеть, как развел мои ноги за щиколотки в стороны и ошалело смотрит на меня самым адским взглядом из всех, что я когда-либо видела.

Впилась в столешницу ногтями, задыхаясь, широко ловя воздух искусанными губами и закатывая глаза. Захлебываясь диким удовольствием. И новыми всхлипами. Мне казалось, меня сейчас снова разорвет на части. И я снова вся дрожу. На грани. После оргазма, который только что испытала, все еще возбужденная до предела. И мне больно. Почти больно вот так ощущать его в себе. Но это самая сладкая боль из всех, что я когда-либо испытывала.

Больное наслаждение. И такое естественное с ним. Да, все мое тело сделано под него, отточено и запилено под каждый изгиб его тела. Мой мужчина… я ощущала это всем своим существом, и плевать, если завтра с утра я разобьюсь вдребезги или порежусь о лезвие реальности. Он ведет меня к новому сумасшествию. Вздрагивая и двигая бедрами навстречу, и вдираясь ногтями в его кожу, оставляя полосы на его спине, когда подхватил под коленями мои ноги и вонзился еще глубже. Закатывая глаза от дичайшего удовольствия. И потом мгновение прострации, паря в невесомой бесконечности запредельного кайфа. Глядя в его бешеные звериные глаза. Сквозь вакханалию дикого возбуждения и надвигающегося нового урагана, от которого, кажется, я умру. Пока Максим вдруг с рыком не срывается на бешеный темп с громкими стонами. И я чувствую изнутри, как его плоть наливается во мне еще больше, как каждый толчок сбрасывает меня в бездну, за которой я уже никогда не буду собой и буду лишь его… Закричала, срывая горло, как он хотел, как он мне пророчил. Бешено сокращаясь вокруг его каменной плоти, вбивающейся в меня подобно поршню.

— Дааа, малыш… еще раз. Ты уже там…

Я слышала его сквозь туман наслаждения, нескончаемого, как безграничная агония. Вот она — причина этого дьявольского притяжения, необъяснимого никакими доводами рассудка. Я просто принадлежу ему, на каком-то астральном уровне, где-то во всех параллельных Вселенных космоса. И никто и никогда не дал бы мне то, что давал он. Он водил меня по краю лезвия, он резал меня то глубоко, то нежно, то ощутимо, но всегда давал его чувствовать и запоминать, ставил на мне клейма каждым словом и прикосновением еще задолго до того, как я его забыла.

Он был дьяволом секса… даже не богом, и он знал, чего я хотела даже тогда, когда я сама этого не знала. Когда он кончал внутри моего тела, запрокинув голову, вбиваясь на дикой скорости, клеймя уже изнутри, я стонала вместе с ним… в унисон его крику.

Он брал меня всю ночь напролет, в каждом углу этого несчастного кабинета, который мы превратили в руины и дико совокуплялись на разбросанных на полу книгах, на подоконнике, в кресле, когда он жадно зализывал мою растертую им же плоть, а потом удерживая меня за волосы, толкался раскаленным членом мне в рот, и я… о да, я исступленно его сосала, закатив глаза и зверея от вкуса порока у себя во рту и от его пальцев, натирающих мой истерзанный клитор. Мои крики и его рычание, хриплые стоны, прерывистые грубые фразы, которые переходили в жаркий шепот, слились в одно целое. Когда я, обессиленная, с синяками на теле от его жестоких пальцев, со следами от его жадных губ, наконец-то поняла, что все закончилось, я даже не плакала, я хрипло всхлипывала. Такого наслаждения в моей жизни не было и не будет. Но теперь в моей жизни есть он. Зверь. И рано или поздно он сожрет не только мое тело, но и мою душу. Конечно же, я ему проиграла… и ни на секунду об этом не жалела.

Зарецкий Анатолий Владимирович вальяжно расселся в широком кожаном кресле, обмахиваясь пластиковой папкой и раздраженно отгоняя назойливо крутящуюся возле него муху. Форменный китель висел на вешалке рядом, а на генерале была расстегнутая на несколько пуговиц рубашка, которая взмокла под мышками и чуть разошлась на выпирающем животе, мягком, как желе, и двигающемся каждый раз, когда Зарецкий менял позу. В кабинете не работал кондиционер, и он с утра зверел от жары, которая буквально плавила его тучное тело, как воск, скатываясь каплями пота по затылку, по бульдожьим щекам, по спине и даже по ушам. Вентилятор от этой напасти не спасал. Генерал всегда психовал, когда ему становилось жарко, вся кожа начинала чесаться, и Зарецкому хотелось содрать ее до мяса. Перед ним стоял вспотевший пузатый графин с ледяной водой, в который его секретарша, и по совместительству рабочий рот и дырка, куда он спускал напряжение, если возникало такое желание, приносила и подбрасывала лед. Как и в его бокал с виски. Напротив генерала сидел Данила Петрович Малахов и промакивал лицо бумажной салфеткой. Перед ним в стакане с водой плавал лед, и он предпочитал смотреть именно туда, а не на генерала.