Ульяна Соболева - Лезвие

А ведь они уже все решили. Меня просто оставалось поставить перед фактом, и звучит все так, что они заботятся, а я, тварь эгоистичная, только одного хочу и о себе думаю. И они на моем фоне само благородство и благие намерения. Мое мнение ни черта не значит. Оно заведомо неверное и ненужное. Привет, долбаное прошлое, где ублюдок с подворотни был годен лишь для того, чтобы подтирать дерьмо за их величествами.

— Круто, вы все уже обдумали, а главное, как быстро. Это все за те несколько минут, пока из палаты ко мне шли? Или вы закрылись где-то, чтоб стратегию разработать? Аааа, может, вы вообще давно приняли свои решения?

Фаина взяла меня за обе руки.

— Макс, ты не злись сейчас. Не надо. Я знаю, что ты чувствуешь. Я понимаю, как долго ты ждал этого момента. Мы все тебя понимаем. Мы не враги тебе. Неужели ты мне не веришь? Я врач.

Я держал ее за руки, чувствуя, как волны ярости плещутся все тише, но все еще бьют меня изнутри отчаянием.

— Я помню, как ты хотела, чтоб она никогда меня не знала… помню, как все вы этого хотели.

— Но ведь она приняла решение. С тех пор ничего не изменилось, и мы никогда не отберем у нее право выбора. Просто она слабая. Нужно постепенно начать знакомить ее со всеми нами. Ты самая важная часть ее жизни. Но и замужество, и ребенок — это очень серьезно. Нужно принять себя сначала и осознать — кто она, где живет, сколько ей лет. Чем занималась все это время. Это тоже непросто и не за один день. Неужели ты не дашь ей этого времени? Ведь что значат какие-то месяцы в сравнении со всей жизнью, что вы проведете вместе. Даша любила тебя так, как никто на этом свете. Я никогда не видела такой любви… и она вспомнит тебя обязательно. Вот увидишь.

— А если ни черта не вспомнит? Что тогда?

Я уже не мог скрывать своего состояния. Мне казалось, я с ума сойду сейчас.

— Просто время. Это все, что нам нужно. Возможно, все образуется намного быстрее, чем мы себе представляли.

— Я хочу ее увидеть… ужасно хочу, Фая. Меня трясет. Мне кажется, я сейчас сдохну.

Она вдруг улыбнулась и обхватила мое лицо руками.

— Идем, я дам тебе посмотреть. И совсем скоро ты увидишь ее своими глазами. Я знаю, как тебе тяжело сейчас, знаю, какой ты у нас нетерпеливый, но ведь ради нее можно все вытерпеть, да? Ты сам так говорил мне когда-то.

— Ради нее? Ради нее можно вырезать себе сердце наживую и отдать ей.

— Ну вот… а я прошу у тебя всего лишь время.

— Ты точно хирург? Ты не психолог?

— Когда лечишь тело, невозможно не уметь лечить душу. Идем, посмотришь, какая она красивая даже вот такая растерянная и испуганная.

Она привела меня в ординаторскую, где велось наблюдение за особо тяжелыми больными в коме. Увеличила экран, показывая мне палату Даши, и я застонал вслух, увидев ее сидящей на постели. Невольно тронул монитор и даже не заметил, как Фаина вышла и прикрыла за собой дверь. Какая же она хрупкая, прозрачная и невероятно растерянная. Сидит на постели, так похожая на себя в первые дни тогда у меня дома. И я вдруг понимаю, что ведь ее все еще мучают те самые детские страхи, и она не будет спать ночью. Без меня она никогда не могла уснуть. Увеличил изображение и вздрогнул, увидев ее лицо вблизи. Наконец-то с открытыми глазами, подвижное, живое. Не ту восковую маску, которую наблюдал все последние месяцы. Я провел пальцами по острой скуле, по приоткрытым губам. Как же я хотел ощутить ее кожу под своими пальцами, жадно пожирая ее реакцию.

Маленькая моя, как же тебя вымотали эти месяцы. Сердце болезненно сжимается при взгляде на шрам на лбу и тонкие провода, торчащие из запястья.

Встала с постели и, едва ступая, пошла к зеркалу, подтягивая за собой капельницу. Долго себя рассматривала, трогая свое лицо и шрамы, и мне до дикой боли в груди захотелось прижать ее к себе. Так, что пальцы судорогой свело. Один раз зарыться в них, ощутить их мягкость и шелковистость.

Вспомнил, как когда-то, вернувшись с очередного дела, подошел к ее комнате и распахнул дверь. Она спала в углу комнаты. Такая маленькая, скрутилась в клубок, голову на колени положила. Я тогда подошел, осторожно наклонился, намереваясь поднять на руки, чтоб перенести в кровать, и вдруг почувствовал, как в грудь уперлось лезвие.

"— Не тронь.

Расхохотался и вдавил ее руку с кухонным ножом сильнее. В крови все еще играл адреналин после разборки. А смерти я давно не боялся. Мы с костлявой старые добрые приятели. Нам пока нравятся многоуровневые игры.

— Малыш, никогда не бери в руки оружие, если не намерена им воспользоваться. А хотел бы тронуть — давно бы тронул, и ты об этом знаешь.

Она знала, нож сама отдала, позволила себя на кровать перенести и укрыть одеялом, а когда свет потушил и уйти захотел, попросила посидеть с ней, пока не уснет… И что вы думаете я сделал? Нет… я не ушел. Я, бл*дь, остался. Просидел с ней до утра, глядя, как сопит, обняв подушку тонкими пальцами, как ресницы бросают тени на бледные щеки, и не заметил, как сам уснул в кресле".

Вот и сейчас до боли хотелось остаться. Сидеть рядом пока спит. Ловить каждый вздох, надышаться ею за месяцы эти. Воскреснуть хотел. Но даже подумать не мог, что стою уже одной ногой в могиле.

Я не чувствовала, что это мой дом. Ничего здесь ни о чем мне не напоминало и казалось чужим. Словно меня позвали ненадолго в гости, и я вот-вот должна буду уйти в другое место. Я даже поглядывала на часы в моей комнате, считая какие-то эфемерные минуты до момента, когда надо будет домой. Они назвали эту комнату моей, но роскошь и вот этот изысканный вкус разве могли быть моими? Хотя я точно знаю, что мой любимый цвет — синий, и в комнате этот цвет сочетался с белоснежным. Мне нравилось это сочетание. На полке игрушки — медведи. Ничего лишнего. Как будто я ни к чему этому не прикасалась годами, и внутри поднималась паника — а вдруг они все мне лгут? Вдруг это не моя жизнь и не мое все? Но в таком случае — зачем? Что я могла дать такому человеку, как Андрей? Ведь моего брата, и правда, звали именно так, как и второго Славиком. И если снова и снова смотреть на старые фотографии, то я узнавала знакомые черты — это они. Мои братья. Так похожи на маму. Особенно Андрей. Господи, столько лет я потеряла из своей жизни. Уже месяц живу в этом доме. Месяц полной прострации, полной рефлексии. Я стою на месте, ничего не вспоминая, ничего не чувствуя. Мои воспоминания обрываются кошмаром, в котором я прячусь под кроватью в приюте, и чьи-то ноги в лакированных туфлях прохаживаются между постелями девочек. Он выбирает, и я молюсь, чтоб не заглянул вниз. Чтоб не выбрал меня. Первое время я и здесь пряталась под кровать. Идиотка… если верить им всем, мне уже за двадцать, а у меня в голове я еще в школе учусь. И когда пытаюсь что-то вспомнить, виски разламывает на части. От боли хочется орать.

Со мной работает психолог и Фаина. Только чем чаще я хожу по врачам, тем больше понимаю, что это бесполезно, я ни черта не помню и, возможно, не вспомню уже никогда.

Но несмотря на то что дом не казался мне родным, в нем царила приятная атмосфера. Жена Андрея ворковала с малышом, и когда я смотрела на него, мое сердце сжималось такой щемящей нежностью, мне казалось, что будь у меня мой малыш, я б до безумия его любила. Так же, как и Александра. Очень юная, почти одного возраста со мной. Красиваяяя. Как с обложки журнала. О боже, неужели я живу и общаюсь с такими людьми? Я? Дашка — облезлая мышь с изгрызанными ногтями, вшами в голове и вечно грязным телом. В это верилось с трудом, но день ото дня я убеждалась, что все именно так, как все они говорят. Почти так. Потому что все же интуиция подсказывала — они говорят мне далеко не все. Чего-то я не знаю. Есть какой-то пробел во всех рассказах об этих годах. Я попыталась разговорить слуг, но они словно языки попроглатывали. Но я думаю, это Андрей их так "воспитал", они все ходили как тени, почти незаметно. Предпочитали отвечать коротко "да" или "нет". Андрей иногда бывал очень властным и серьезным, но не со мной, не с Каринкой и не со своей женой. Ближе всех ко мне оказалась именно Карина. Она в первую же ночь пришла ко мне спать. Мы вместе валялись под кроватью, и она рассказывала мне страшные истории, чтобы отвлечь меня от тех… от настоящих страшных.