Хотел бы я сказать, что для меня все это одно сплошное пятно, годы движения вниз по спирали, мрачный мир вокруг меня, чувство вины и ненависти, прилипшие ко мне как смола. Но я помню все очень ярко. В ужасных, изысканных деталях. Может быть это наказание, оковы за мое злодеяние.
Я знал, что влюбиться было ошибкой.
Я заслуживаю всех наказаний, которые могу получить.
А хуже всего то, что в некоторые ночи, самые тёмные, когда я чувствую, как на самом деле я одинок, насколько сильно из-за моего выбора мир сошёл со своей оси, я думаю о ней.
Не о Миранде.
Я думаю о ней.
О Наташе.
Думаю о причине, по которой мои суждения исказились, причине, почему я выбрал своё собственное личное счастье, а не свою семью. Думаю о том, как впервые по-настоящему влюбился. Это не была тяга к комфорту и самодовольству, как это было с Мирандой. Это был прыжок с обрыва без парашюта, прыжок с тарзанки без верёвки. Я знал, в тот же самый миг, когда я увидел Наташу, я знал, что пропал, и не было ничего, что могло бы удержать меня в стороне.
Можно подумать, что воспоминания о любви будут чувствоваться так же, как реальные чувства, но эти воспоминания никогда не будут иметь ничего общего с любовью. Любовь это хорошо. Любовь добра. Терпелива. Чиста.
Так говорят.
Наша любовь с самого начала была ошибкой. Прекрасной, лишающей жизни ошибкой.
Даже если бы я позволил себе вспомнить – почувствовать – каково это было смотреть в ее глаза, слышать те слова, которые она когда-то так тихо шептала, это не принесло бы мне никакой пользы. Эта любовь разрушила столько всего. Она разрушила меня, и я охотно позволил ей разорвать меня на части. А затем сам разрушил все последнее хорошее, что было в моей жизни.
Воспоминания о любви – яд.
Мой психотерапевт сказал мне, что я должен принять это. Признать, что люди постоянно влюбляются в тех, кого не следует, что я была захвачен этим чувством и, на этот раз, потерял контроль над своей жизнью, и, не смотря ни на что, я не могу винить себя в смерти Миранды и Хэймиша. Это был несчастный случай. Люди каждый день разводятся, и все не заканчивается вот так.
Просто трудно поверить, что ничего бы из этого не произошло, если бы я не позволил себе влюбиться в другую женщину. Этого не случилось бы, если бы той ночью я не сказал Миранде, что хотел развестись. Они были бы все еще живы. И я не был бы опустошенным и разрушенным мужчиной.
И даже если воспоминания останутся, Наташи нет. В своем глубоком, близком к самоубийству горе, я сказал ей, что мы были ошибкой, и все произошедшее было нашим наказанием. Сказал ей, что больше никогда не хочу ее видеть.
Прошло уже четыре года. Она послушала меня.
Я вздыхаю и замечаю свое выражение лица. Я выгляжу измученным, как и сказал Лаклан. Глаза кажутся холоднее, голубые словно айсберг, под ними залегли темные тени. Однако Лаклан не знает правду, ее знает лишь мой врач. Для всех остальных Наташа - секрет, ложь.
Я натягиваю улыбку, больше похожую на ухмылку волка, распрямляю плечи и выхожу на улицу, в руках зонт и портфель.
Моя квартира находится на Бейкер-стрит, прямо напротив музея Шерлока Холмса. На самом деле, когда я особенно уныл, я провожу несколько часов, просто наблюдая, как туристы выстраиваются в очередь, чтобы войти внутрь. Одной из причин, по которой я выбрал квартиру, была новизна. В детстве я был большим поклонником Холмса, как и всего, что создал сэр Артур Конан Дойл. И мне нравится паб по соседству. Отличное место, чтобы знакомиться с женщинами, и если они только что вышли из музея, вы знаете, что у них, по крайней мере, есть какие-то мозги.
Не то чтобы я разделял с этими девушками что-то большее, чем несколько напитков, в основном я прихожу туда ради компании. Затем они продолжают свой весёлый пьяный путь, и я остаюсь джентльменом, мужчиной, о котором она напишет друзьям и скажет «шотландские мужчина такие воспитанные, он купил мне выпить и ничего не ожидал от меня». Хотя иногда все заканчивается спальней. Правда в том, что я не готов к свиданиям, не готов к отношениям. Я едва готов к этой работе.
Но ты готов, говорю я себе, уклоняясь от дождя и направляясь вниз в метро, проходя к своей линии. На этой неделе я обозначу цели на семестр, дам студентам знать, чего ожидать. На этом неделе я, наконец, начну работать над своей книгой: Трагические комики: комедийная игра в раннем американском кинематографе.
Пока мысли в голове в беспорядке смешиваются, я понимаю, что двери поезда вот-вот закроются. Я равнодушно бегу к нему, а затем останавливаюсь как вкопанный.
В поезде, спиной к закрывающимся дверям, стоит женщина.
Я могу видеть лишь часть ее.
Густые, наполовину мокрые волосы медового цвета струятся вниз по спине.
В этой девушке нет ничего, что говорило бы, я должен узнать ее. Что я знаю ее.
Но все же она кажется мне знакомой.
Может не как блондинка, но клянусь, она мне знакома.
Поезд отъезжает, но я иду прямо к дверям, словно сумасшедший, наблюдая, как он въезжает в тёмный туннель, желая, чтобы женщина хоть немного повернула голову. Но я не вижу ее лица, и когда она уезжает, я стою на краю платформы, оставшись позади.
— Следующий поезд скоро подойдёт, — говорит мужчина за моей спиной, проходя мимо с газетой в руке.
— Да, — рассеянно говорю я. Пробегаю рукой по волосам, пытаясь привести мысли в порядок.
Это была не она.
Как ты можешь узнать кого-то по затылку?
Потому что ты провёл несколько месяцев, запоминая каждый ее дюйм, к которому не мог прикоснуться, думаю я. Твои глаза делали то, что не могли сделать твои руки, рот и член.
Я выдыхаю и отхожу от края. Последнее, что мне нужно, начать неделю вот так, ища призраков там, где их нет.
Я жду следующего поезда, как обычно выхожу на Чаринг-кросс, и направляюсь в колледж.
Глава 2
НАТАША
Эдинбург
Четыре года назад
— Наташа, у тебя есть минутка? Тут тебя хочет видеть Бригс МакГрегор.
— Бригс кто? — говорю я в телефон. — Это имя? — На линии помехи, и я едва слышу своего куратора Маргарет. Вот что они получили, засунув меня в чулан наверху и назвав его кабинетом. Очевидно, они так стремились к тому, чтобы у них был интерн, который будет рвать задницу и работать на них бесплатно, что сделали кабинет просто из ничего. Я благодарна, что мне не приходится набирать текст в туалете.
— Просто спустись вниз, — говорит Маргарет, прежде чем повесить трубку.
Я вздыхаю и сдуваю прядь волос с глаз. Я по горло зарылась в сценарии, которые должны были стать изюминкой этой работы, но так как девяносто процентов материала для участия в фестивале короткометражных фильмов отстойные, мои дни стали чрезвычайно утомительными.
Когда я впервые подала заявку на стажировку на Эдинбургском фестивале короткометражных фильмов, я думала, это будет хороший способ получить дополнительный опыт перед началом последнего года моей магистратуры, тем более, что я планирую писать диссертацию о влиянии фестивалей на художественные фильмы. По крайней мере, думаю, именно это станет темой моей диссертации. Я так же думала, будет приятным разнообразием выбраться на лето из Лондона и исследовать Эдинбург, особенно учитывая всех идиотов, которые продолжают околачиваться в колледже.
И хотя, я все ещё думаю, что так и есть - я получаю хороший материал для своей диссертации, и мне нравится Эдинбург - я не ожидала, что стану маленькой рабыней. Не то чтобы я была маленькой, не с этими бёдрами и попой, которые едва могу влезть в этот чулан-кабинет, но я буквально суечусь с восьми утра до семи вечера, и иногда мне кажется, заправляю здесь всем сама. Например, теперь они поручили мне приём сценариев для конкурса, который они проводят (победитель получает все оборудование для съёмки фильма по этому сценарию) и ожидают, что я выберу победителя. Хоть я и польщена такой ответственностью, не уверена, что ее следует вверять мне.
И я не удивлена, что там, в холле, меня хочет видеть какой-то мужчина, потому что всякий раз, когда режиссёр приходит с предложением, вопросом или хочет работать с нами, они отправляют его ко мне. Я здесь всего лишь три недели, а должна вести себя так, словно знаю все.