– Я принадлежала тебе уже в январе, Уэс…
Я поперхнулась от наплыва чувств.
– Я не желала в это верить. Изо всех сил пыталась отрицать. Засунуть в чулан, на самую верхнюю полку, где никто этого не найдет. Даже я. И особенно ты. Но такие вещи имеют обыкновение вырываться на волю. И я так рада, что это произошло.
По моей щеке скатилась одна-единственная слеза. Уэс, наклонившись, слизнул ее.
– Мне нравится вкус твоих слез. И знаешь, что?
– Что? – выдавила я, вытирая щеки и обмирая под его пристальным взглядом.
– Я тоже принадлежал только тебе, милая. Уже тогда.
Вчерашняя репетиция была просто зверской. Ситуацию не улучшало то, что Уэс наблюдал за мной, рыча и свирепо глядя на Антона всякий раз, как тот подкатывался ко мне и клал руки мне на бедра. Искусительница в этом видеоклипе должна была обольщать мужчину, заставлять его кровь кипеть от желания. Теперь я чувствовала себя спокойней – любовь Уэса придавала мне уверенности, необходимой, чтобы вытерпеть прикосновения другого мужчины. Проще говоря, я как будто пылала обжигающим, слепящим огнем. Мария была просто вне себя от счастья, и ее радость ничуть не померкла во время съемок.
– Да, да, снято!
Операторы отключили камеры. Пальцы Антона впивались мне в бедра, его лицо практически утыкалось в мой живот. Мы стояли в крайне двусмысленной позе, но как только съемка прервалась, Антон вскочил на ноги, как будто только что не елозил носом по моей ноге, от колена и вверх до затянутого в чулок бедра, зубами задирая подол моего коротенького платья. Хлоп! И снова передо мной был мой хладнокровный приятель Антон, который старательно держал дистанцию. Все сработало, потому что боязнь прикосновений, беспокойство, которое я ощущала большую часть этого месяца, рассеялось, практически ушло.
Мария была права. Телефонный разговор с Джин и откровенная беседа с Уэсом – двумя людьми, знавшими меня куда лучше других, – помогли мне справиться с пережитым. Я поняла, что реакцию у меня вызывало не просто прикосновение чужих мужчин. И ретровспышки, и беспокойство, и грызущий страх, проникший в мои отношения с Антоном, были вызваны чувством вины. Но в конечном счете мне пришлось признать, что я приняла верное решение. Спасая других людей, я, по сути дела, спасла и себя. Я никогда не сумела бы спокойно жить дальше, зная, что мои близкие и тысячи нуждающихся в помощи людей пострадали от последствий моего выбора.
Я вышла со съемочной площадки и направилась к костюмерше. Та держала в руках мой последний костюм. Мне предстояло самое суровое испытание. Знакомый Антону дизайнер создал этот наряд – если это вообще можно было назвать нарядом. Несколько кусков полупрозрачной ткани были сшиты так, что их можно было разорвать без малейших усилий. Гримерша и костюмер хлопотали надо мной, пока Уэс стоял в сторонке и помалкивал. Поскольку он сам снимал фильмы и ежедневно имел дело с актерами, можно было подумать, что он отнесется к моей роли куда спокойней и не будет особенно на этом зацикливаться. Однако нет. Внешне Уэс выглядел спокойно – опытный, уважаемый профессионал в области киноиндустрии – но я-то знала, чего ему это стоило. Он стоял в напряженной позе, поджав губы, и сверлил взглядом обнаженные участки моего тела и прикасающегося к ним Антона. Все эти признаки выдавали то, что Уэс едва сдерживался.
Я попыталась снова спровадить его, хотя на самом деле не желала, чтобы он уходил.
– Ты же знаешь, что можешь вернуться в гостиницу. Мы снимем последнюю сцену, а потом поужинаем со всей съемочной группой.
Уэс покачал головой.
– Милая, я побуду здесь. Просто доделай свою работу, а потом разберемся.
Его тон был ровным, без признака эмоций. Я попыталась прибегнуть к другой тактике.
– Я очень рада, что ты остался со мной. Так мне намного легче.
Я моргнула, чувствуя, что к глазам подступают слезы.
Он подошел ко мне, приподнял мой подбородок, наклонился и легонько меня поцеловал. Гримерша у меня за спиной застонала и выругалась. Я улыбнулась прямо в губы Уэса.
– Ты впутаешь меня в неприятности.
Тут он наконец-то улыбнулся и поиграл бровями.
– Мне нравится впутывать тебя в неприятности. И я уверен, что мы можем проделать это еще множеством разных способов.
Захихикав, я оттолкнула его, бросила на гримершу виноватый взгляд и послала Уэсу воздушный поцелуй. Уэс облизнул губы и постучал большим пальцем по пухлой, нижней. Я это обожала. Чертовски сексуально.
– Сосредоточься, hermana. Последняя сцена должна быть просто потрясающей. Ты к ней готова?
Уэс с катушек слетит, когда увидит, что мы запланировали для финала.
– Готова как никогда, – подтвердила я, хотя у меня на языке так и вертелось: «Если, конечно, речь идет о женщине, которая вскоре окажется голой посреди комнаты, где торчат танцоры, съемочная группа, Антон и ее любовник».
Пару секунд я раздумывала о том, а не стоит ли предупредить Уэса о содержании сцены, но потом решила, что не стоит. Если мы сможем ограничиться одним дублем, то все будет развиваться органически, и ему не останется иного выбора, кроме как смириться с увиденным.
Всякий знает, что легче просить прощения, чем спрашивать разрешения. И это был в точности один из таких моментов.
Костюмерша проводила меня на площадку, где уже сменили декорации. По пути она подшивала подол и хлопотала над обрезками ткани, блестками и драгоценностями. Под драгоценностями я имею в виду эти яркие многоцветные стразы с плоским основанием. Мою грудь обклеили кристаллами так, что сосок и его ареол были прикрыты, но пышные полушария грудей выставлены напоказ. Мою начисто выбритую киску прикрывали крошечные стринги, опять же расшитые стразами, и полосы блестяшек вокруг каждого бедра. О последнем Уэс тоже не догадывался, поскольку эту жуткую процедуру мы проделали в ванной, пока он отлучался на обед. Все это пряталось под куском воздушной ткани, который язык не поворачивался назвать платьем. Особенно учитывая тот факт, что ему предстояло быть разодранным в клочки примерно через секунду после включения камер.
Я осторожно взобралась на свой пьедестал. Ритмичный, низкий пульс песни Антона окружил нас. Прожекторы вспыхивали и перемигивались, создавая стробоскопический эффект, и сложно было разглядеть хоть что-нибудь, не щурясь. Вентилятор обдал меня мягким, чувственным потоком теплого воздуха, мои волосы взметнулись вверх. Свободные пряди развевались в потоках ветра, создавая, как я надеялась, ту самую манящую картину, которой добивались Антон и его люди.
Уэс стоял в темноте прямо передо мной. Я видела в основном его лицо, эти изумрудные глаза. Он скрестил руки на груди и сосредоточил взгляд на мне. Вся комната как будто канула в бездну. Танцоры толпились вокруг меня, пока я поводила плечами, бедрами и глубоко вдыхала и выдыхала, как меня научила Мария. Она сказала, что так я буду выглядеть задыхающейся от страсти, и что это сведет мужчин с ума. Ее слова, не мои.
Персонаж Антона начинал сзади. Я почувствовала, как его рука погладила меня по боку. Я зажмурилась и вновь открыла глаза, не видя ничего, кроме Уэса, и то, что я увидела, рикошетом ударило мне в позвоночник, а живот налился тяжестью. Желание. Плотская, животная страсть, настолько мощная, что мои соски напряглись, и стразы впились в набухшую плоть, еще сильней обостряя ощущения. Посреди съемочной площадки, где меня окружала сотня людей, взгляд Уэса воспламенил мое тело, словно факел. Антон продолжал танцевать вокруг меня, касаться меня, губами повторять слова песни, умолять. Время от времени он прикасался к какому-то клочку платья и отрывал его. Я вздрагивала, как меня и учили, словно он отдирал части моих доспехов. Видимо, что-то такое и имелось в виду. Он срывал доспехи со своей искусительницы, чтобы овладеть ей.
Танцоры, одетые в полосы черной ткани, оставлявшей открытой блестящую обнаженную кожу, кружились вокруг меня, словно призраки. Метафорический смысл хореографической постановки, которую Мария создала с помощью Хизер, был, действительно, уникален. Когда музыка дошла до крещендо, танцоры столпились вокруг меня. Камеры снимали со всех углов. Антон, стоя прямо передо мной, мощно поддал бедрами, и по этому сигналу каждый из танцоров сорвал с меня кусок ткани. Остальное просто упало на пол, оставив меня в моем сверкающем белье. Антон рухнул на колени. Я вела себя спокойно и властно, по-настоящему войдя в роль. Когда Антон вскинул руки, как будто в молитве, упрашивая меня полюбить его, я прижала одну руку к его щеке, а второй уперлась ему в грудь. Камеры наехали, снимая крупный план. Точно выверенными движениями я выпятила губы и беззвучно произнесла последние слова его песни в идеальном согласии с женским голосом в записи: «Забудь меня».