Алена Нефедова - Лучшее средство от любви

Ты медитировала на бледную силиконовую копию его члена, как какая-то долбаная сектантка, разговаривала с ней, как с единственным понимающим тебя собеседником. И при этом уверяла себя, что все позади? Что ты уже перевернула ту страницу, забыла, плюнула и растерла?

Ха!

Триста тридцать три раза «ха»!

Возможно, если бы вы никогда в жизни не пересеклись, твой план по стиранию из памяти тех сумасшедших ночей и дней на сумасшедших островах и осуществился бы. Постепенно. Через то же десятилетие, возможно. Каким-то чудом, возможно. А так…

Черт!

Я очень и очень сомневаюсь, что бывший наркоман устоит перед соблазном потянуться за шприцем, если тот вдруг обнимет его, прикоснется губами к ногам, посмотрит вот так — снизу вверх — потемневшими от дикого желания глазами, из ярко-голубых ставших сизо-серыми, как питерское небо в октябре.

«Не судите, и да не судимы будете…».

Сейчас я как никогда понимала всех этих несчастных, что проигрывают в борьбе со своими пороками. Потому что примерила на себя их шкуру.

Зарицкий, какими бы словами я его ни кляла, какими эпитетами ни награждала, с первого раза стал моей зависимостью. И бороться с ней я могла. И успешно. Ровно до того момента, как он оказывался рядом. Можно худеть и не жрать сладкое, когда в холодильнике мышь повесилась, но если твои полки забиты вареньем, печеньем, халвой и шоколадом, то даже жутчайшая пищевая аллергия на эти продукты не остановит сладкоежку от смакования собственной погибели.

Да. Вот верное слово.

Погибель.

«Он был прекрасен, как смертный грех. Порочен. Адски притягателен. И смертельно опасен для нее. Опасен тем, что при взгляде на это поджарое, загорелое мужское тело она чувствовала, что разум мутится, во рту становится сухо, а руки дрожат от желания немедленно прикоснуться к этой восхитительно горячей бархатной коже плоти, с готовностью отзывающейся на ее прикосновения…».

— Ты опять что-то бормочешь, Белоснежка, — прошептал мне прямо в ухо тот, о ком мне так легко писалось последние недели. Чувствую, как только он уедет — если смогу его вытолкать — засяду писать второй роман.

— Я проговариваю вслух пункты плана по твоему убийству, — в полудреме пробормотала я.

— Давай погромче, чтобы я тоже слышал. Может, подскажу что-то ценное.

— Предложишь максимально болезненный вариант?

— Так ты убивать собираешься или сперва помучить?

— Тебе как хочется? Быстро и безболезненно? Или медленно и мучительно?

— А что, хочешь сказать, мои желания тоже будут учитываться? Тогда я остановился бы на медленно и безболезненно. Чтобы ты могла мучить и мучить в свое удовольствие. Лет пятьдесят хотя бы.

— Лучше бы подсказал, как расчленить с наименьшими хлопотами.

— Кстати о членении, — встрепенулся Марк, подгребая меня под себя и придавливая для надежности тяжелым мужским бедром. — Не то чтобы я не хотел знать, насколько часто и как именно ты использовала эту полупрозрачную хре… э-э-э… штуку, но прямо сейчас меня больше интересует, зачем ты ее засунула под рубашку, когда я пришел?

В ответ я только хмыкнула. Зачем, зачем… За надом.

Думала, что мой «куратор трезвости» поможет устоять перед твоей наглостью, напором, опалившим вмиг до закипевшей в венах крови жаром страсти. Прямо сейчас, чувствуя на талии твердую до жесткости хватку, почти физически ощущая на коже требовательный взгляд, я понимала, что безнадежно запуталась в сетях собственных желаний и проигрываю им. Каким бы избитым я ни считала штамп о предательстве тела, именно это и происходило сейчас со мной. И даже моя злость за то, что Марк вздумал с какого-то перепугу практиковать небезопасный секс, не помогла воспротивиться второму раунду. Да, я поорала и постучала ладошкой о его тупую блондинистую голову, да только руку ушибла и голос слегка осип — и не факт, что именно от этих криков. Рядом с Зарицким я всегда звучала не так, как в обыденной жизни — хрипло, призывно, как кошка, что бесстыдно задирает хвост, подставляясь под ласки.

— Что насчет частоты использования? — накрыл ладонью мою грудь и стал медленно, по-хозяйски сжимать ее, прогоняя сытую сонливость.

— Ты же сказал, тебя это не интересует.

— Я сказал, что не в первую очередь. О прямых конкурентах стоит знать все.

— Успокойся, Марк, Зарик у меня девственник, — скорчив серьезное выражение лица, ответила ему и пронаблюдала, как поползли вверх его светлые брови. — У нас с ним отношения платонические, возвышенные. Он мой муз, товарищ по перу…

— Зарик? Ты дала имя самоты… секс-игрушке?

— Не опошляй его жизненное предназначение! — уже откровенно засмеялась я. — Зарик — источник моего вдохновения.

С грозным ворчанием Зарицкий подмял меня под себя, раздвинув своими бедрами мои ноги, демонстрируя наличие полной готовностью к очередному заходу.

— Я — источник твоего вдохновения. Муз, соавтор, или кто там еще у вас творческих людей бывает. В одном лице, члене и прочих частях.

— Марк, я ведь делиться не буду.

— Ну, слава богу, буду теперь навсегда неделимый и весь твой.

Много-много лет назад, когда мы только познакомились с Арсом и уже решили дружить, но начали мериться тем, чем обычно меряются все особи мужского пола, мы обзавелись одним дебильным развлечением. Это сейчас я понимаю, что оно было дебильным, а тогда нам дико нравилось. А уж как поднимало наш авторитет среди пацанвы и сколько девчонок помогло склеить — и не сосчитать.

Короче, берега-то у нас скалистые, обрывов куча, живописных в том числе, а внизу море. И кое-где довольно глубокое для того, чтобы в него можно было сигануть прямо с того самого скалистого обрыва. Нет, вы не подумайте, что мы прям совсем были дубоголовыми и прыгали в незнакомых местах. Сперва мы находили такую точку, исследовали дно внизу, внимательно изучали траектории падения в безветренную погоду, при южаке, при северном ветре — ну, слава богу, хоть на это хватало мозгов. А потом ныряли. Особенно эффектно это выглядело во время прогулки с новой девицей — визгу было-о-о.

Примерно как сейчас.

Да и мои собственные ощущения мало чем отличались в этот момент от полной иллюзии того, что я лечу в пропасть. Лечу-то с улыбкой, а вот что меня ждет там, внизу, — а не знаю. И толку с моего предыдущего брачного опыта ноль. Потому что сравнивать ту женщиной с Полиной… Ну, не знаю, все равно что пытаться сравнить камешек, попавший тебе в туфлю, с августовским звездным небом, изукрашенным следами от падающих метеоритов. Сравнимо? Вот и я о том же.

Но если вы думаете, что я сомневался в верности принятого решения — не-а. Я точно знал, что не только и не просто хочу свою форельку в полное владение круглосуточно и постоянно. Я чувствовал, что именно с ней просыпаться по утрам будет гарантией отличного настроения и прекрасного физического состояния для всех моих членов — так, вроде, принято называть руки-ноги, да? Я предполагал с высокой долей уверенности, что только от ее вкуса и запаха буду пьян без всякого допинга. Я был совершенно убежден, что только ее голос будет музыкой для моих ушей вне зависимости от того, что она говорит. Вот как сейчас.

— Зарицкий, ты все-таки дебил. И, боюсь, тебе уже никто и ничто не поможет. Но своих детей такими делать я не позволю. Так что уж сегодня ты точно пролетаешь с осуществлением своих грандиозных планов по зачатию.

— С чего такая уверенность? — коварно усмехнулся я и слегка качнул бедрами, демонстрируя свою полную готовность к продолжению процесса изготовления маленьких Зарицких.

— С того, — шлепнула меня по руке, обнимающей ее за талию, Полина. — И вообще, мне пока одной беременности хватает, чтобы разбираться и сопли-слюни вытирать. Вторую я пока не потяну.

— Опа, опа, а вот тут поподробней можно, пожалуйста? — вскинулся я, почему-то предчувствуя одним местом, что это имеет некоторое отношение ко мне. То есть не ко мне в смысле виновника беременности, но ко мне как к человеку, имеющему некоторое отношение к тому, кто является виновником… В общем, вы поняли, да?

— А чего тут в подробности вдаваться? — горько усмехнулась Полина и даже будто поежилась и попыталась слегка отодвинуться от меня. Ага, щаз! Кто ж тебя, форелька моя, вечно ускользающая, отпустит из теплой постельки? — Ланка моя привезла себе сувенирчик с курорта. Четыре недели уже.