Бог тому свидетель, ничего особенного она не сообщила, но невольно дала мне понять, что я женщина, что у меня есть груди и ягодицы, что моя физическая природа может быть приятной лицам противоположного пола. Такого со мной еще не случалось. У меня вошло в привычку спать, тесно сжав ноги, подложив под себя ладони, и опускать глаза под взглядами мужчин.
Режим дня для тех, кто остался заниматься в летней школе, был очень либеральным. Мы могли без присмотра гулять по улицам, кататься на велосипедах за город и устраивать там пикники. Лейден утопал в цветах, и обыватели украшали стены и балконы домов розетками национальных цветов — красного, белого и синего. Мы с Марией так хорошо играли в теннис, что Лассам научил нас подавать мяч по-мужски, и мы, вздымая юбки, порхали по корту, парируя самые трудные удары. Когда доктор Вет вернулся из отпуска, мадемуазель Лебрен пожаловалась ему, что Лассам обращается с нами, как с юношами. Того и гляди станем суфражистками или, еще хуже, социалистками.
Его секретарша слышала, как директор заявил: «Здоровый ум в здоровом теле». При этом он погладил себя по животу, заметно спавшему после пребывания в течение нескольких недель на популярном бельгийском курорте. «Это современные молодые женщины с современными взглядами».
Наблюдая за нашей игрой, всякий раз, как я делала хорошую подачу, он восклицал: «Браво!»
Однажды директор пригласил нас шестерых на прогулку по городу, выступая при этом в качестве экскурсовода. Мы все ходили и ходили, останавливаясь возле каждой достопримечательности, выслушивая при этом краткую речь доктора Вета.
— У тебя глаза как блюдца, ты, стервочка, — прошептала Мария, когда мы вырвались из кольца, окружившего нашего гида.
Подойдя к статуе всемирно известного врача Германа Бурхааве, выполненной Страке, мы застыли в ожидании. Мария, которая была на экскурсии по городу год назад, сказала, что надо только подождать. Что Вет всякий раз рассказывал страшную и поразительную историю.
По словам доктора Вета, Бурхааве умер в 1738 году, оставив после себя состояние в два миллиона флоринов и увесистый том, на титульном листе которого было начертано: «В сей книге собраны все секреты медицинской науки». Едва он скончался, душеприказчики поспешили после похорон заглянуть в книгу. Оказалось, что все листы ее чистые. Лишь на последней странице стояло: «Держи голову в холоде, ноги в тепле, а кишечник опорожненным».
Соученицы мои зашушукали и покраснели. А я, довольная тем, что оценила по достоинству розыгрыш знаменитого врача (надо мною всегда подшучивали, утверждая, будто мне чуждо чувство юмора), громко расхохоталась. Я слишком долго ухаживала за умирающей матерью, каждый день вынося горшки, и оттого слово «кишечник» меня не шокировало. Подруги же были шокированы моей непосредственностью, а доктор Вет возмутился.
На следующий день он вызвал меня к себе. Я сидела у него в кабинете и слушала его «наставления», из которых ничего не могла понять. По его словам, история зачастую «с душком», но мы должны относиться к этому сдержанно. Г-м-м. Он тешит себя надеждой, что из его пансиона выходят лишь приличные юные дамы. И так далее. И все это время смотрел на меня поверх сложенных домиком рук и несколько раз украдкой провел языком по губам.
Я сделала книксен, когда директор отпустил меня, и заверила его, что всем сердцем стремлюсь достойно окончить учебное заведение. На самом же деле мне хотелось одного — остаться в пансионе до конца дней своих. Когда директор стал оказывать мне знаки внимания, мне не оставалось ничего иного, как примириться с этим.
Мои соученицы поддразнивали меня, но в душе завидовали. Я стала в пансионе знаменитостью. Сначала мне это льстило.
Но со временем ухаживания его стали настолько настойчивыми, что даже преподавательский состав стал обращать на это внимание. Доктор Вет каждый день заходил в мой класс и вызывал меня к себе для бесед. Пока он рассказывал мне историю Лейдена, я считала пятна на его сюртуке и загадывала, считая пуговицы, за кого выйду замуж: моряк, чудак, денежный мешок, судейский крючок. Подпершись кулаками, я сидела, опустив ресницы. Я боялась взгляда его глаз, в которых было жадное и испуганное выражение.
Когда я выходила из учебного корпуса, он был тут как тут. За исключением часов, проведенных в классе и кабинете директора, я все время сидела в дортуаре, куда он не смел войти, и обрадовалась, когда выпал снег и нас перестали выпускать из пансиона.
— Я околдовала его, — заявила я, когда стало невозможно утверждать, что внимание ко мне со стороны Вета — случайность. — Я ведьма fatale[11].
— Дай нам этого зелья, — потребовала Мария, остававшаяся какое-то время верной мне, хотя другие девочки начали косо поглядывать на меня. — Мы тоже хотим околдовывать мужчин.
— Веди себя пристойно, — цыкнула на меня мадемуазель Ханжа, и все были на ее стороне.
Мне не с кем было словом перемолвиться. Единственной моей надеждой была мадемуазель Лебрен, и мне удалось встретиться с ней с глазу на глаз. Вместо того чтобы помочь мне, она заявила, что добрый доктор Вет особенно внимателен к дурнушкам. Такой уж это человек. Ведь хорошенькие могут сами о себе позаботиться. Из-за своей жалостливости он кажется неравнодушным к той или иной девочке. Сбив спесь, которой у меня не было и в помине, она принялась бранить меня. Нужно следить за своим поведением, когда имеешь дело с мужчинами определенного возраста. И воздерживаться от провокаций. Менопауза у мужчин — очень опасный период. Я не имела ни малейшего представления, что это такое, и скрытая враждебность наставницы заставила меня понять: не у кого искать защиты, кроме как у моего преследователя.
Мне было не по себе. Вет постоянно был рядом — волевой, мужественный, снедаемый желанием, которое я невольно ощущала.
Однажды, встав из-за стола, он закрыл дверь и поцеловал меня. Когда он попытался просунуть язык между губ, я вспомнила слова Марии и открыла рот с целью задобрить его. Если ему нужно именно это, то пожалуйста, только пусть он оставит меня в покое.
— Боже мой! Боже мой! — воскликнул он, отпрянув. — Фрейлейн Зелле! Уходите! Вы сводите меня с ума!
После того дня он ходил словно потерянный, с темными кругами под глазами. Каждое утро в своем почтовом ящике я находила ужасно бездарные стихи, которые он, по его словам, сочинял по ночам. Он перестал притворяться и начал открыто преследовать меня.
Весь наш мирок сотрясался от урагана его страсти. Я находилась в «глазу» этой бури, оставленная всеми, беспомощная, зато в относительной безопасности. Под каким-то нелепым предлогом директор принудил надзирательницу перевести меня из спального корпуса в темную тесную комнату в здании лазарета. Он заявил своей секретарше, что я «совсем слабенькая», и на этом основании лишил меня прогулок по пятницам. Я не вправе была покидать территорию пансиона. Некоторые преподаватели, из страха перед директором или желая угодить ему, ставили мне завышенные оценки. Иные занижали их. И те и другие были несправедливы ко мне.
Единственным человеком, который обращался со мной нормально, был хромой старик садовник, уроженец Леувардена. Обнаружив меня в оранжерее, доктор Вет уволил беднягу.
Долгое время директор не трогал меня, но потом взял моду останавливать меня в коридоре около моей комнаты. Когда он обнял меня и принялся тискать своими ручищами, я стояла с безучастным видом, но, когда он принялся целовать меня, я поневоле стала отвечать. Он оттолкнул меня, схватившись за свой большой живот, и застонал, словно от боли. Мне стало жаль доктора, я вздохнула и погладила его, но он этого даже не заметил.
Иногда я слышала, как Вет ходит ночью по вестибюлю лазарета. Дверь моей комнаты не запиралась, и я лежала, дрожа от страха, что он может войти, и в то же время едва ли не желала этого.
Выяснилось, что из города приезжал пастор с намерением увидаться с доктором Ветом, что депутация преподавательского состава беседовала со своим начальником. Что там произошло, не знаю, но целую неделю он меня избегал. Я молила Бога, чтобы на этом все и закончилось и чтобы меня не отправили домой. Но я чувствовала себя виноватой и чуточку жалела господина Вета.
Однажды среди ночи я очнулась от глубокого сна и увидела, что он стоит на коленях у моей кровати. Когда я открыла глаза, он приподнял мне голову, начал гладить лицо и говорить что-то бессвязное о том, как он меня любит. О том, что не может жить без меня. Что не в силах бороться с этим чувством. Что я его заворожила.