Лейла Вертенбейкер - Львиное Око

«Музей» я изучил как свои пять пальцев. Словно гид агентства Кука, я произнес: «Пойдем. Вот сюда» — и провел ее по комнатам, залам, коридорам и лестницам к задней двери. Там уже ждал нас фиакр.

Неужели я действовал наугад? Именно таким образом? Почему заранее разработал план бегства и заблаговременно заказал фиакр?

Просто я предвидел, что должно произойти. Я буду стоять рядом с Герши, пока она выслушивает комплименты и поздравления. Гиме включит меня в число гостей, которые будут ужинать после спектакля, если он пройдет с успехом. И все в этом духе. И тем не менее я велел кучеру подогнать свой экипаж, запряженный парой лошадей, и ждать нас у заднего крыльца.

Через весь город мы поехали ко мне домой, вернее, на квартиру. Ночь была холодная, как это случается в марте. Герши дрожала в своем плаще, накинутом на обнаженное тело, и, чтобы согреться, жалась ко мне.

— Зачем ты увез меня, не дав выпить и бокала шампанского? Так хочется пить, — сетовала она.

— Ты ведь знаешь, что произошло? — спросил я голосом, прозвучавшим сурово: я понимал, что, создав ее, я ее отчасти потерял.

— Конечно. Я произвела фурор.

Это пошлое выражение из лексикона «каф-конов» обрадовало и опечалило меня. Герши произвела не фурор, а сенсацию. А это другое дело.

— И я… никогда… никогда не повторю всего этого. Ты слышишь? Ни за что!

— Хотелось бы, — отозвался я искренне. — Хотелось бы, чтобы тебе не надо было делать этого. И сейчас мне жаль, что ты это сделала.

Всякий, кто хоть что-то представлял собой во время сезона 1904/05 года, тот ходил посмотреть на восхитительную инженю, мадемуазель Габриэллу Робин и округленького месье Югено, игравших в спектакле «Par le Fer et par le Feu»[31] в театре Сары Бернар задолго до открытия в декабре «малого сезона». Фернан Самюэль, христианин, ставший иудеем, чтобы преуспеть в карьере режиссера, проявил свой талант при постановке оперетт, которые я обожал. Коклен играл Скаррона. Каждому следовало посмотреть пьесу Габриэля д'Аннунцио «Джоконда». (Правда, я лично полагаю, что критик, утверждавший, будто д'Аннунцио — это Виктор Гюго и Ницше, вместе взятые, был подкуплен итальянцем.) Самым популярным оперным композитором был Вагнер, но когда выступали Тито Руффо, Тетразини и этот молодой хулиган Карузо, выводившие арии своими лирическими тенорами, то вас тянуло послушать и старых любимцев. Во время «большого сезона», наступавшего после Пасхи, вы непременно отправлялись послушать мадам Эмму Кальве, исполнявшую партию Кармен, и месье Мориса Рено в роли моцартовского Дон-Жуана.

И смотрели, как танцует Мата Хари.

Во дворце принца дель Драго, в посольстве Чили, в парижских особняках, принадлежавших Анри Руссэ, княжне Мюрат, графине Эдмон Блан, Эмме Кальве. Наилучшим образом был приспособлен к искусству Герши салон. Если вы наблюдали, как она танцует в небольшой гостиной, вы тотчас покорялись ею. Видя перед собой женское тело, вы начинали поклоняться безвестным кумирам. Вы опьянялись, завораживались этим зрелищем. Ни о каком «стадном чувстве» не могло быть и речи. Каждый зритель чувствовал по-своему.

Ее биографию можно было прочитать в «Эко де Пари» и других журналах, приводивших собственные версии. Согласно самой популярной из них, Герши родилась на берегу Ганга, воспитывалась в храме, чтобы стать танцовщицей, совсем девочкой была похищена шотландским дворянином. Утверждали, будто она была королевой одного из голландских владений в Ост-Индии, будто ее принимали у себя принцы и богатые владетельные князья, ценившие ее древнее танцевальное искусство, и так далее. С серьезным видом о ней спорили серьезные ученые.

И журналистам, и академикам Герши умела превосходно преподнести себя. Она роняла какую-нибудь фразу наподобие: «На пурпурном алтаре Канда Суони, где я танцевала двенадцатилетней девочкой…», после чего наступала таинственная пауза, а собеседники ее делали остальное. Не знаю, много ли она позаимствовала у этих людей, которые сами заполняли паузы в рассказах, завороженные ее непродолжительным вниманием к их особам. Не знаю, сколько успела узнать и без них.

Самым жгучим вопросом сезона был следующий: «Кого же изберет своим любовником Мата Хари?»

Претендентов, причем пылких, на эту роль было множество. Ведь она была последней модой. Они видели ее полуобнаженное тело («Мрачная, дикая, захватывающая и совершенная», — писал о ней один критик). Танцуя, она отдавалась каждому мужчине, который видел ее («Отдавалась пылко, теряя голову»). Но никто не вправе был утверждать, что мог позволить себе больше, чем поцеловать ее руку. Я всегда был рядом. Я — смуглая лысина, худые бледные щеки и костлявая фигура — получил прозвище «ее тень».

Какое же удовольствие получала Герши от своей роли Мата Хари!

Иначе это назвать нельзя. Она относилась к своему прославленному, недавно сотворенному двойнику как к существу, живущему обособленной жизнью. Не хочу сказать, что она играла некую роль на людях, а в частной жизни была другой. Дело обстояло иначе. Но одна из двух ее ипостасей обращалась к другой в третьем лице.

«Мата Хари желает…» В отличие от моей Герши, Мата Хари была очень расточительна. «Мата Хари намерена…» Она была несговорчивой, не то что моя голубка Герши. Или же: «Герши устала». Так она говорила, когда Мата Хари должна была сделать что-то такое, чего не хотелось делать ей самой.

Я угождал «им обеим». После ее блистательного успеха в салоне графини Грейфуль мы повсюду стали желанными гостями. За одно вечернее выступление в частном доме мы получали больше, чем за трехмесячное турне. Я уже вел разговоры о выгодном контракте с театром «Олимпия» на осенний сезон.

Герши — Мата Хари переехала в роскошный номер «Крийон-отеля», который служил ей почтовым адресом в ту пору, когда она жила в меблированных комнатах. Герши казалось вполне естественным подписываться «Леди Грета Мак-Леод», живя в нищете. Но для Мата Хари то было временным пристанищем. Ей хотелось иметь свою квартиру с прислугой.

— Да, черт побери, будь благоразумна, — сказал я.

— Зачем? — спросила Герши. И улыбнулась незнакомой улыбкой — таинственной, едва заметной, прятавшейся в уголках губ. Улыбкой, напоминавшей улыбку Моны Лизы.

Но инстинкт не обманул Герши. Не напрасно поселилась она в той исторической квартире, которую я ей подыскал. Новое жилище создавало великолепное обрамление для нее. На третьем этаже небольшого особняка с видом на Сену находились две большие комнаты, протянувшиеся вдоль фасада. За ними располагались две комнаты, выходившие во двор. Одну из них, строго убранную, мы превратили в студию для репетиций. Вторая представляла собою огромную спальню, в которую можно было попасть по металлической узорчатой лестнице, выходившей во двор.

— Очень удобно, — заметила Герши.

И вы знаете, у меня защемило сердце. За все время нашего знакомства Герши лишь трижды удостоила кого-то своим вниманием. Однажды это счастье выпало мне. Меня всегда умиляла ее почти детская игривость и чистота, изредка уступавшие столь же детской щедрости. Герши дарила любовь бескорыстно. Неужели Мата Хари станет продажной?

Остальные комнаты квартиры она велела отделать в стиле, который я бы назвал аляповато-восточным. Он должен был бы принести ужасные результаты, но Герши не изменил вкус. Правда, спальня смахивала на опочивальню королевской фаворитки. В центре ее на возвышении стояла огромная кровать под балдахином и с розовыми шелковыми занавесками.

— Что ты собираешься на ней делать? — спросил я ревниво.

— Валяться, — ответила она, потягиваясь своими великолепными конечностями.

— Наверное, будет репетировать роль священной жрицы. Изображать невинность с голым задом, — сказал я в тот вечер Мишелю Эшегарре. Оставив Герши, я пошел к своим изгнанникам, по которым очень соскучился. Лишь один Григорий находился поблизости и мог видеть Герши. Разумеется, во время турне мы не поддерживали с ним связи, но, как только возвращались в Париж, всякий раз собирались вместе. Так продолжалось до ее дебюта в «Музее Гиме».

— Теперь это ни к чему, — сказал практичный баск.

— Хотелось бы, чтобы ее поступки были предсказуемы, — посетовал я.

— Неужели? — спросил Мишель.

— И чтоб она была правдивой.

— Ну, это невозможно.