После того как я получил это письмо, у меня словно выросли крылья. Когда мы встретились вечером в баре «Бристоля» с Карлом, официантка Вильгельмина заметила, что барон ван Веель, должно быть, влюбился.
— Нет, но скоро влюбится, — заверил ее Карл. — Завтра вечером. Я уже договорился.
За эту мысль ухватилась Гретль, единственная кокотка в Вене. Поскольку зарабатывать на жизнь древнейшей профессией стало чрезвычайно сложно из-за бесплатной конкуренции, она стала гидом, философом и другом.
— Ты хочешь сосватать этого голландского дипломата? Уж не за свою ли кузину или сестру? — поинтересовалась она у Карла.
— Нет, не за мою, а за твою сестру, — ответил тот.
— Если ищешь незанятое сердечко, красавчик, — подмигнула мне Гретль, — почему бы тебе вместо моей сестры не заняться мной?
Мы с Карлом были приглашены на бал, который давал в тот вечер эрцгерцог Фридрих, и оба надели парадные мундиры. Когда мы уходили из бара, направляясь на дело государственной важности, девушки так и вились вокруг нас. Карл был очень доволен, поскольку дама его сердца находилась среди Gräfinen, и он тотчас направился к ней, чтобы пригласить свою избранницу на танец.
Что касается меня, я не стал терять времени на пустые развлечения, а занялся служебными обязанностями. Мне удалось побеседовать с усталым поседевшим Эренталем, благодаря которому Вена перестала быть служанкой Берлина. Мое донесение в Берлин о встрече с этим деятелем будет весьма полезным, хотя у этого типа нелегко что-то выведать. Затем постарался понравиться могущественным вдовам.
А они — мне.
Взяв стул, я пододвинулся к дивану, на котором восседали три дряхлые Prinzessinen[73] в сбитых набекрень тиарах и с длинными сигарами в зубах. Одна из них была не кто иная, как Паулина Меттерних, задававшая тон парижскому обществу в эпоху Второй Империи. Чаровницы.
Известно ли вам, что я еще никогда не терпел поражения, атакуя сердца старых и безобразных женщин? Их смиренность действует на меня возбуждающе. Думаю, что жиголо, которые пашут заброшенные нивы за плату, более достойны зависти, чем презрения. Красота не однажды выводила меня из себя, делая импотентом. И хотя я жестоко мстил красавице за минутную слабость, я не мог ее простить. Я утешался мыслью, что она умрет и превратится в безобразный труп. «Человек, яко трава, дни его, яко цвет сельный тако оцветет».
Красавица в расцвете лет может себе позволить отвергнуть любовь и страсть, которую сама же и возбудила. К чему мне волочиться за модной красоткой, не успевшей увянуть?
В ту ночь меня преследовали любовные кошмары, и когда я проснулся, то убедился, что простыни прилипли ко мне.
Доброе это или же дурное предзнаменование?
Мадам Мата Хари приехала за день до начала спектаклей, но друзей не принимала. Дверь ее номера охранял противный лысый француз по фамилии Лябог. Фрау Захер, к которой я обратился в отчаянии, не сумела ничего пообещать. Покачав головой с великолепной прической, она заявила, что ничем не может помочь, даже передать записку.
— La grippe, заявляет ее импрессарио, — объяснила фрау Захер.
«La grippe» может означать что угодно. В ту пору это было модным недугом. Во Франции его называли «немецкой инфлюэнцей», в Голландии — «испанкой». Если у вас была сильная простуда, расстройство желудка или иное заболевание, не вызывающее сочувствия, можно было сослаться на болезнь под непривычным названием «грипп». «Возможно, у мадам месячные», — подумал я. Я знал, что у танцовщиц этот период проходит весьма болезненно.
— Ну и не суйся к ней, дорогой, — посоветовал Карл. Он был одним из немногих, кто знал, что у меня слабая грудь. — Еще заразишься. Черт с ним, с моим пари. Давай лучше посмотрим, как она танцует.
На следующий день мы пошли на премьеру. Сидели в ложе. Она обратила на меня внимание — это точно. Дважды бросила на меня взгляд огромных глаз из-под длинных ресниц, взмахнув при этом волосами, доходившими до пояса. Я удовлетворенно провел ладонями по бокам, но «мартышка», сидевшая у меня на плече, предупредила, чтобы я не радовался заранее. Когда Мата Хари приседала с голой задницей перед статуей Шивы из папье-маше, наши глаза встретились. Вызов был брошен.
День спустя я послал ей записку, а вечером вместе с Карлом отправился к ней в гостиницу. У дверей нас встретил Лябог. Есть ли у нас приглашение? Нет, но…
— Ах, да. Барон ван Веель. Мы получили ваше письмо. Могу ли я просить вас об одолжении? Не тревожьте мадам воспоминаниями… — Наклонившись к моему уху, Лябог доверительно произнес на дурном немецком: — Ihre Kleine[74] в Голландии. Со дня на день мы отправляемся на Средний Восток. Это было бы весьма некстати.
Я решил оставить дипломатию и пойти в наступление.
— Леди Мак-Леод получила мое послание?
— Нет, видите ли. — На французский манер увиливая от ответа, месье Лябог принялся пожимать плечами. — Вы должны понять…
Глядя сверху вниз, я надменно проговорил:
— Сударь, у вас вошло в привычку вскрывать письма, адресованные лично леди Мак-Леод?
Карл растерянно смотрел то на француза, то на меня.
— Ну, конечно, нет, — смутился Лябог, — но она так близко принимает к сердцу все, что относится к ее дочери. Иногда мы получаем самые дикие письма и…
— Да как вы смеете!.. — рявкнул я и отпихнул его в сторону.
Облаченная в длинное платье, Мата Хари в живописной позе, с томным и усталым видом возлежала на кушетке. Карл направился прямо к ней, но я больно пнул его по щиколотке и отстранил от себя.
Среди ее гостей мы занимали отнюдь не первое место, и я не собирался дожидаться своей очереди, чтобы приложиться к ее руке и произнести несколько комплиментов. Я сидел в углу, где мы с Карлом пили превосходное шампанское, принесенное горничной, и наблюдал за танцовщицей, которая, потупив глаза, изредка посматривала на меня.
О, она была великолепна. Таинственность. Блеск. Трагизм. Сексуальность. Но у нас с «мартышкой» было четыре глаза. А если прибавить мой монокль, то и все пять. Я увидел, что у нее совсем детское лицо. Округлые щеки, подбородок, кончик носа простолюдинки. Обыкновенная голландская жеманница, черт бы ее побрал.
Если так, если я прав, то эту «Герши» Зелле интересует процесс игры, а не ее результат. Сожмет колени, чтобы за ней вечно волочились, после каждой утраты невинности будет вновь строить из себя девственницу и клясться, что лишь… любовь дает право проникнуть внутрь ее грота любви. На подобные глупости у меня нет времени, да и скучно это.
Я заметил, что она почти все время молчит.
Карл был поражен (и напрасно), когда она, заметив мое равнодушие к ее чарам, поднялась, чтобы бросить мне вызов. Оказывается, эта сучка умеет двигаться. То-то же.
Поздоровавшись сначала с Карлом, она повернулась ко мне.
— Вылитый Аполлон Бельведерский, — произнесла она, взмахнув ресницами. За такие слова я готов был свернуть ей шею.
— Вы останетесь ужинать, красавчик?
Мне редко приводилось слышать такие идиотские комплименты по поводу моей внешности. Глаза ее были влажны и сверкали, как у ребенка при виде леденца.
— Нет, благодарю вас, мадам, — ответил я грубо, и у Карла отвисла нижняя челюсть. Потом я заговорил по-голландски, как школьник, пропуская слоги, чтобы никто из посторонних не смог меня понять.
— Мы встретимся с вами наедине, Герши Зелле. Завтра вечером в это же время. Предупредите об этом Frau Eigentümerin[75] и отправьте вашего плешивого Дон-Кихота спать. Ради Бэнды-Луизы.
Она вздрогнула, с виду безмятежная и владеющая собой, заметно подобрела, взгляд ее глаз затуманился.
— Не уходите. Останьтесь, земляк. Остальных я прогоню. Мы с вами побеседуем. Прошу вас. Очень. Вы друг Руди? Что-нибудь случилось?
— Отца ее я не знаю. Увидимся завтра. Спокойной ночи, мадам. — Щелкнув каблуками, я поцеловал ее вялую руку и круто повернулся.
Последнее, что я увидел, оглянувшись, это расстроенное лицо ребенка-женщины, сжимавшей руку бедного Карла, и его некрасивую удивленную физиономию. Он ничего не мог ей объяснить, потому что не знал ничего.
Фрау Захер сообщила, что Мата Хари ждет меня. Я был благодарен этой бывшей красавице, хозяйке знаменитой венской гостиницы, за ее деликатность. Она не стала у меня ничего выведывать, а повела прямо наверх. Свешивающиеся до плеч серьги сверкали, покачиваясь. У меня свело внутренности, под коленкой появилась сыпь, — очевидно, натерло тесными бриджами во время продолжительной поездки верхом в обществе Карла. Но, скорее всего, это было оттого, что я нервничал. Никакого определенного плана у меня не было. «Дядя Гельмут» забыл сообщить мне о возрасте отпрыска Мак-Леодов и точном ее местонахождении. Оставив меня у массивной двери, фрау Захер ушла, ни разу не оглянувшись.