— Откуда у тебя деньги?
Пусть лжет, я-то знаю, откуда. В Лионском кредитном банке на ее счету лежат пятнадцать тысяч фраков. Переведены немцами на имя Х-21.
— Есть немного. И потом хочу кое-что заложить. Какая женщина теперь носит такие браслеты, как тот, что подарил мне Андраш, если она не любовница одного из «королей черного рынка»? Кроме того, хочу перезаложить виллу. Без возражений, Луи. Я хочу освободиться от прошлого!
— Кто этого не хочет? — с горечью отозвался я.
Свой браслет она продала еще до приезда в Виттель. А вилла давно была заложена-перезаложена.
— Ведь я… уже не молодая, — произнесла Герши. Это было так не похоже на нее, что я вздрогнул. — Но у меня есть великолепный план. Милый, когда эта… ужасная война кончится, знаешь, что я сделаю? Открою салон сакральных восточных танцев! Блестящая идея, верно? Мое искусство переживет меня. Я не хочу больше танцевать, я передам свой талант ученице. Какой-нибудь великолепной девушке, которую мы отыщем. Мы, слышишь? Ты будешь постановщиком для моей maitresse de danse[119], и мы будем пользоваться колоссальным успехом.
— Восток в прошлом, — буркнул я, не найдя что ответить.
— Конечно, — хохотнула Герши. — Со временем все выходит из моды. Сначала достигает вершины, как было со мной, затем устаревает. Потом интерес к этому явлению возрождается вновь. Наша юная Мата Хари сделает это, причем в нужный момент. Жаль, что Бэнда-Луиза такой увалень, иначе она продолжила бы семейную традицию. Но не расстраивайся. Мы найдем новую Мата Хари. Как думаешь, война в этом году закончится?
— Она никогда не закончится.
— Луи! Ты болен и подавлен. В Испании все уверены, что вот-вот наступит мирное время.
— И они знают, кто именно победит?
— Да нет. Но уверены. Иначе и быть не должно.
— Чушь! Боши пустят в ход свои морские чудовища, и Америке придется вмешаться. Возникнет новая волна кошмара. Повсеместный голод, суда, потопленные во всех частях океана, и вдобавок реки американской крови и горы трупов. И вновь война на изнурение. Пока Западу не придет конец. Белая раса погибнет. Христос снова умрет, на этот раз навсегда.
Пальцы, массировавшие мне шею, одеревенели.
— Бернар убит? — интуитивно поняла Герши.
— Да.
— Ох. — Наступила пауза, потом пальцы ее заработали вновь. — Я буду ухаживать за тобой, Луи, и ты поправишься.
Своими пальцами она рвала мне сердце на части. Все мы обречены на смерть, и если она предала пятьдесят тысяч моих земляков, пусть даже Бернара, какое это имеет значение? Я не хотел, чтобы она умерла. Я трусил.
— Ты поедешь в Брюссель с поручением Ляду? — спросил я, желая окончательно убедиться в ее предательстве. Господи, пусть она признается.
— Мата Хари меняет костюмы, а не обличье, — с раздражающим высокомерием ответила Герши. — Я убедилась, что Ляду ошибается. В Бельгии от меня не будет никакого проку. Мне хотелось бы послужить Франции, только что толку. Я не могла этого выдержать, Луи. И поэтому сбежала.
— От кого?
— От вас. От вас от всех. От войны.
— Ведь мы тебе рассказывали все, верно?
— В том-то и дело, что все! И совершенно напрасно. Зачем вы это делали? Вы слишком многое мне поверяли. Я не стоила вашего доверия!
Мата Хари была Х-21. Ляду мне это доказал. Возможно, те пятьдесят тысяч французов погибли оттого, что мы рассказывали ей обо всем. Не только о пережитом ужасе, но делились и секретами, завороженные внимательными влажными глазами, шептали ей в настороженные уши, спрятанные под густыми темными кудрями. Я рассказал ей обо всем. Как и Бернар. И Бернар погиб.
Каким образом могла она продать наши секреты? Что я знал о ней или о женщинах вообще? Возможно, она убедила себя, что Германия должна победить ради нашего же блага? Герши всегда была готова поверить в то, что было ей выгодно. Я являлся свидетелем того, как алчность она называла любовью. Прежде чем Ляду представил мне доказательства, я полагал, что Герши слишком ограниченна и не может заниматься тем, на что намекал Ляду. Но было ли это ограниченностью или же отсутствием наводящей скуку образованности? Какой же я глупый. Она необразованна, но лукава и проницательна.
Как я мог недооценить ее? Она не умела танцевать, но убедила зрителей, что умеет.
— Ах, папа Луи! — Вырвавшись у нее из рук, я повернулся и посмотрел на нее воспаленными глазами. — Как ты думаешь, если я очнусь от всего этого, если буду преданна, Бобби-мой-мальчик вернется?
Опешив, я не смог ей сразу ответить.
— Ведь он по-настоящему любил меня и может вернуться ко мне после того, как война окончится и дети его вырастут. Я пойму, почему он не оставил их раньше. А пока я жду его, мы откроем свою школу. Как мы с ним заживем, правда? У нас будет дом с садиком.
— Неужели ты действительно веришь, что такое может произойти?
Вдруг жалобно скривившись, Герши проговорила:
— Папа Луи, я была такой дрянью.
Сейчас она признается, и все станет на место.
— Что же ты сделала, Мата Хари? Рассказывай!
— Не проси меня об этом! — повесила она голову.
— Рассказывай!
Ожидая, что она признается, я понял, что мне не станет легче. Если я услышу из ее собственных уст, что она виновна, мне не обрести покоя. Ради блага своей родины я солгал Герши, я предал ее, и, если она умрет, я стану ее убийцей.
Надо выполнять свой долг. Но разве грех не перестает быть грехом?
Это не ложь, если служить правому делу, убеждал я себя. Ты лжешь, когда говоришь неправду.
Если ты убиваешь, ты убийца, даже если ты прав стократ.
Нельзя предать во имя верности чему-то, не став предателем.
Преданность — тонкое чувство. Более всего я был предан родине и своему другу, который пал за отечество. Но, принеся Герши в жертву этому чувству, я сам стал предателем. Она была моей девочкой, моей любимой, моей дочерью, а я целых тринадцать лет был для нее папой Луи. Не будет мне прощения до конца моих дней. Ведь я предал собственное сердце.
— Рассказывай!
— Я любила многих, папа Луи: и Руди, и маленького Схопейса, и Григория, и тебя, и Шестьдесят два дюйма динамита. Дело было совсем не в браслете Андраша, честное слово! Он покорил меня розами! Разве возможно не полюбить человека, который подарил тебе столько роз? Всей душой я любила Бобби-моего-мальчика. А потом… полюбила Франца. Правда. Он был такой красивый. Это был демон, он владел мною, ужасно ко мне относился, унижал меня, заставлял делать отвратительные вещи, но я его любила. То, на что я пошла ради него, не сделало меня дрянью. А потом я приехала к вам в Виттель с опустошенным сердцем и стала любить всех. Всех до единого. Мне хотелось дать каждому из вас частицу моей души. Ты понимаешь? Я пыталась утешить каждого, которого я любила, ведь ему придется вновь вернуться в ад. Но, Луи, ничего хорошего в этом не было. Я перестала любить всех, потому что все — это слишком много. Какой прок от такой любви? Мне захотелось поехать в Германию, Австрию, Россию, Венгрию, Турцию, Болгарию и Англию, чтобы расточать свою доброту. Всем, кому приходится сражаться в этой страшной войне. В каждой войне есть две стороны, лучше меня этого не знает никто. Я не могла больше вынести такую муку. Потом появился Ляду — я испугалась. И убежала. Сбежала в Испанию. Где нет войны. Чтобы почувствовать себя в безопасности и уюте; чтобы любить лишь самое себя и забыть обо всем. Я была в безопасности и любила себя, жила веселой жизнью ради красивых вещей. Меня обуяла алчность — и я стала дрянью. Ах, Луи, я спала с мужчинами, чтобы не оставаться ночью одной и не видеть снов. Затем стала брать деньги. Спала с мужчинами, чтобы заработать денег. Как последняя шлюха.
Неожиданно для себя я протянул руку и погладил ее по голове. Неужели она призналась в одном грехе, чтобы не признаваться в другом? Понимала ли она до приезда в Виттель, что она не просто играет роль шпионки в нескончаемой войне, а посылает людей на погибель? Уж не потому ли она спала со всеми, кому была нужна, в том числе и с Бернаром?
— Теперь все позади, Луи. Я больше никогда не стану дрянью.
— Слишком поздно.
— О нет, не поздно. Ты позаботишься обо мне, а я буду заботиться о тебе.
— Возвращайся в Испанию, — простонал я. — Возвращайся немедленно.