— Тогда давай просто поговорим, — предложил преподаватель.
— О чём? — спросил принц.
— О чём угодно, но на греческом языке.
— Учитель, я же не говорю, — грустно произнёс Мехмед. — Мне не хватает слов.
— А ты скажи что-нибудь простое, — ободрял учитель. — Можешь даже вставлять в свою речь турецкие слова, если не знаешь подходящего греческого слова. Просто попробуй поговорить. Вырази свою мысль. Любую.
Принц задумался и думал довольно долго, а учитель терпеливо ждал, но вот, наконец, Мехмед, слегка запинаясь, произнёс по-гречески:
— Я некрасивый, да?
— Почему ты думаешь, что ты некрасивый? — тоже на греческом спросил учитель.
— Я некрасивый, — повторил принц, но теперь уже утвердительно. — Я смотрю в зеркало и вижу, что некрасивый.
— Ты думаешь о том, понравишься ли девушке? — спросил Андреас.
— Да, я об этом думаю, — ответил Мехмед.
— Ты красивый, — улыбнулся учитель, — потому что понравиться ты можешь.
— Но чем я могу понравиться? — с некоторым удивлением спросил ученик.
— У тебя очень красивые глаза, — сказал Андреас.
— Да?
— Да.
— А ещё что у меня красивое?
— У тебя красивая осанка. Красивые широкие плечи.
Уверенности, что ученик поймёт ответы, не было, поэтому Андреас не просто произносил слова по-гречески, но и показывал, о чём говорит. Говоря о плечах, он сам распрямился, а затем легонько дотронулся правой рукой до плеча Мехмеда.
— Они сутулые, — грустно возразил принц по-турецки.
— Ты сутулишься не всегда. Когда ты расправляешь их и гордо держишь голову, это красиво.
Теперь Мехмед поверил, и его охватило воодушевление. Он опять перешёл на греческий:
— А ещё что у меня красивое, учитель?
— У тебя чистая белая кожа. Без веснушек. Это красиво, — Андреас не мог прикоснуться к лицу принца, поэтому показал на себе.
— А есть ещё что-то, учитель? — ученик смотрел на молодого грека и восторженно ловил каждое слово. — Есть ещё что-то?
— Да, есть, — отвечал Андреас. — У тебя красивые волосы.
— Они рыжие.
— Это не важно. Они густые и красиво блестят. Жаль, что тебе нельзя отрастить их чуть длиннее.
Учителю захотелось снова зарыться пальцами в эту рыжую шапку, но тогда пришлось бы снять с принца тюрбан, а повода не было. Это казалось возможным сделать разве что в шутку, чтобы получилась эдакая дружеская возня, но такое поведение учителя могло не развеселить мальчика, а озадачить, поэтому Андреас не решился сделать то, о чём думал. Учитель не имел сегодня права на ошибку, и потому воздействовал без риска — словами.
— Наверное, это всё, учитель? — Мехмед немного сник. — Больше ничего красивого нет?
— У тебя красивые уши, — улыбнулся Андреас. — Они не торчат, а плотно прилегают к голове. Это красиво, — он опять показал на себе.
— Учитель…, - Мехмед вдруг весь засиял. — Я понимаю… Я понимаю тебя, как никогда раньше…, - он больше не находил слов и перешёл на турецкий язык, но учитель не прерывал ученика. — Помнишь, ты говорил, что я должен учить греческий, чтобы лучше понять своих подданных?
— Да, помню, — по-гречески ответил Андреас.
— Ты был прав, — произнёс принц тоже по-гречески, а затем опять перешёл на турецкий: — Учитель, когда ты говоришь по-гречески, это слышится мне совсем иначе в сравнении с тем, когда ты говоришь по-турецки. Когда ты говоришь по-турецки, то будто прячешься, а когда по-гречески, твои слова идут от самого сердца. Я чувствую это. И понимаю тебя лучше. Твои чувства передаются мне… Но я не вполне понимаю, что чувствую… Учитель, почему мне так приятно слышать то, что ты говоришь обо мне? Почему я так волнуюсь, когда ты говоришь, что я красивый?
— Я сказал, что ты можешь понравиться девушке, — опять по-гречески ответил Андреас. — Да, тут есть, из-за чего взволноваться.
— Нет, — Мехмед снова говорил по-гречески. — Ты сказал не только про девушку. Ты сказал, что я понравился тебе самому. Тебе самому. Тебе приятно смотреть на меня и прикасаться ко мне. Я слышал это ясно. В твоём голосе это было.
Андреаса словно ударили по голове подушкой. Он вытаращил глаза на ученика и перешёл на турецкий:
— Я такого не говорил!
Мехмед тоже перешёл на турецкий, произнеся очень тихо:
— Это и есть то, что называют «грех народа Лута»?
Лут — так мусульмане называли праведника Лота, оказавшегося единственным человеком, который, живя в городе Содоме, не разделял особое пристрастие содомян. И всё же Лот принадлежал к числу жителей, населявших Содом, что дало мусульманам повод назвать «грех» содомян не именем города, а будто бы именем самого Лота. Как-то несправедливо. Вот почему Андреасу не нравилось слышать про «грех народа Лута» и вообще про «грех», но в устах Мехмеда упоминание о грехе не звучало осуждающе. Принцу было всё равно, как это называется — лишь бы как-нибудь назвать, чтобы спросить о дальнейшем.
Мальчик угадал в своём учителе то, что учитель скрывал, но открытие не испугало Мехмеда, не заставило вздрогнуть от отвращения, а наоборот. Принц по-прежнему выглядел воодушевлённым и решил слепо довериться учителю, заранее давая согласие на то, о чём не имел полного представления.
«Ну, надо же! Ему не противно», — подумал грек, но не питал иллюзий, ведь неопытный мальчик мог позднее пожалеть о содеянном, несмотря на то, что сейчас сам напрашивался. Вот почему ученика следовало разочаровать. Не только христианская этика, но и здравый смысл призывали поступить так:
— Ах, вот ты что, дерзкий мальчишка! — гневным шёпотом произнёс Андреас, и в глазах грека, теперь не вытаращенных, а сузившихся, был лишь колючий, обжигающий холод. — Я даже не думал, что ты в своей дерзости можешь зайти так далеко! Я думал, что тебе не удастся оскорбить меня, но тебе удалось. Ты оскорбил меня и как человека, и как учителя! Ты обвинил меня в гнусных намерениях!
Теперь уже Мехмед вытаращил глаза и озадаченно пробормотал:
— Обвинил?
— А как ещё это назвать? — продолжал шипеть Андреас. — Даже малейший намёк на такие намерения — тяжкое обвинение! Ты хоть понимаешь, что такое сказал? И я сейчас даже не рассуждаю о том, почему совращение мальчика хуже, чем совращение девочки. Я оскорблён уже тем, что обо мне думают, как о совратителе. Когда взрослый человек, пользуясь своей опытностью, совращает ради своего удовольствия юную невинную душу, это гнусно. А когда такое делает учитель по отношению к юному ученику, это гнусно вдвойне, потому что учитель знает, как завоевать доверие, причём знает лучше, чем простой развратник. То, чего развратник добивается с великим трудом, учитель добьётся просто и легко. И ты обвиняешь меня в том, что я хочу воспользоваться своим знанием, чтобы совершить гнусное дело?
— Учитель, я… — принц не находил слов даже на своём родном, турецком, языке.
Мальчик потупился, затем, как видно, всё же подобрал какие-то слова, робко взглянул на учителя, но учитель не дал ученику высказаться:
— Глупый дерзкий мальчишка! — снова зашипел Андреас. — Надеюсь, у тебя хоть достанет ума никогда и никому не повторять этих твоих слов обо мне. Мне прекрасно известно, что по здешним законам меня могут казнить даже по одному твоему обвинению, ложному и необоснованному. Но сейчас я говорю о тебе. Эта твоя новая шалость обойдётся тебе слишком дорого. За тобой всю жизнь будет тянуться грязный след как за жертвой совратителя, пусть несостоявшейся жертвой. И даже после твоей смерти ты не избавишься от дурной славы. Подумай, нужно ли это тебе, принц Мехмед. Весь остаток урока предлагаю тебе поразмышлять об этом.
Учитель одним резким движением поднялся на ноги и вышел, закрыв за собой двери, а ученик растерянно смотрел вслед.
Андреасу стоило большого труда сохранять каменное лицо, когда он, выйдя из класса, сказал служителям:
— Не заходите в комнату до истечения часа. Это часть воспитания.
Лишь добравшись до собственных покоев, Андреас снял с лица воображаемую каменную маску. Он улыбнулся, а затем беззвучно расхохотался: «Надо же! Сегодня с урока сбежал я».
Часть II Урок осторожности