Помню, перед отъездом ты сказал, что не таишь обиды на меня за то, что я оказался удачливее. Ты удалён от двора, а я получил возможность остаться, но порой мой удачный жребий тяготит меня — тогда, когда мне кажется, что ты всё же обижен.
Лучше бы нам с тобой поменяться местами. Пусть я стал бы тем, кто признан главным виновником и удалён из столицы. Тогда я мог бы с надеждой ждать от тебя письма. Это лучше, чем отправить письмо и бояться, что оно останется без ответа.
Любовь моя, прошёл всего месяц, а я чахну от тоски. Гляжу в зеркало и вижу, что состарился. Ты забрал мою молодость, уезжая. Верни мне хоть часть её вместе с твоим письмом! Всё, о чём я смею теперь мечтать — послание от тебя с клятвами верности.
Напиши, могу ли я что-нибудь сделать для тебя. Перед отъездом ты говорил, что ничего сделать нельзя, но теперь, возможно, ход твоих мыслей изменился. Как рад был бы я чем-нибудь услужить тебе! Моя тоскливая жизнь обрела бы смысл. Исполняя твоё поручение, я чувствовал бы, что ты ближе, чем теперь.
Когда ты пишешь мне, то становишься ближе, чем когда ты молчишь. Когда ты повелеваешь мне, ты ближе, чем когда ничего не требуешь. Напиши мне, любовь моя, и отправь ответ с тем же человеком, который вручит тебе это письмо. Твой сердечный друг будет с надеждой ждать».
Андреас опять начал чувствовать уколы ревности. «Может, о тебе забыли?» — шептала она, потому что учитель видел, как ученик в пути постоянно говорил с Заганосом-пашой, а ведь этот вельможа когда-то считался наставником Мехмеда — не таким наставником, как Андреас, но всё же. «Одного учителя забыли ради другого», — шептала ревность, поэтому Андреас уже успел решить, что по прибытии в путевой дворец возле Гелиболу не останется сидеть там, а отправится бродить по городу до самой темноты.
На самом деле этот город назывался не Гелиболу, а Каллиполис — греческое название. И жили в нём по большей части греки. Андреас вдруг вспомнил, что на протяжении минувших четырёх с половиной лет говорил по-гречески почти только с одним Мехмедом. Хотелось поговорить на этом языке ещё с кем-нибудь, и вот представилась возможность.
«Как только приедем, я умоюсь, переоденусь и сразу покину дворец», — говорил себе Андреас. Дорожная усталость не чувствовалась. Ноги требовали долгой пешей прогулки — хотелось уйти или даже убежать от мысли: «Я навязываюсь. Я не нужен».
Вот почему, приняв решение уйти, грек с удивлением обнаружил, что Мехмедовы слуги не дают этого сделать и окружили заботой со всех сторон: помогли снять сапоги, распаковать вещи, а также принесли лепёшки, сладости и чай, «чтобы господин учитель подкрепился с дороги».
Затем один из слуг сказал:
— Господин, для тебя приготовлена баня.
Пожалуй, это был первый раз, когда в бане Андреасу кто-то прислуживал. Грек говорил, что это вовсе не обязательно, но слуги отвечали:
— Таково повеление, которое мы получили. Позволь нам исполнить его, — а когда мытьё было окончено, Андреас снова оказался удивлён.
Слуги Мехмеда, сопровождавшие грека в баню и прислуживавшие там, сказали:
— Наш повелитель пожелал ужинать вместе с тобой, поэтому мы отведём тебя в его покои.
Это был хороший знак, но ревность опять нашёптывала неприятные вещи: «Возможно, это последняя ваша беседа. Мехмед хочет с тобой попрощаться, потому что из Гелиболу уедет без тебя. Он решил отослать тебя, а чтобы смягчить горечь расставания, устроил ужин и велел своим слугам заботиться о тебе. Твой бывший ученик хочет, чтобы расставание прошло достойно и не в спешке».
Когда Андреас, после бани умащенный благовониями и облачённый в чистую немятую одежду, шёл по дворцовым галереям и коридорам в сопровождении челядинцев юного султана, то не знал, что думать — радоваться или грустить. Наконец, гость ступил в покои хозяина дворца. Вот-вот должны были открыться деревянные двустворчатые двери большой комнаты, и грек ещё больше заволновался: «Что бы ни произошло сейчас, это определит твою дальнейшую жизнь».
Меж тем двери открылись, и взору предстала просторная комната, освещённая несколькими светильниками, стоявшими в стенных нишах. Ещё два светильника стояли на подносе посреди белой скатерти, расстеленной на коврах. Скатерть почти скрывалась под блюдами и тарелками с различными яствами. Андреас не успел толком разглядеть и лишь отметил, что здесь и мясные блюда, и фрукты, и сладкие лакомства. Получалось, на «стол» поставили всё сразу, и это означало, что в течение ужина никто из слуг не придёт, чтобы заменить одни блюда другими. Очевидно, Мехмед не хотел, чтобы кто-то прервал его беседу с учителем. Ужин предстоял долгий и уединённый.
Юный султан уже сидел возле скатерти и держал в руках пиалу. Он улыбнулся, поманив гостя к себе, а как только Андреас оказался в комнате, и двери закрылись, Мехмед поставил пиалу, немного неуклюже поднялся на ноги, подошёл к учителю, порывисто обнял и поцеловал в губы.
В дыхании юного султана отчётливо чувствовался запах вина. На губах был соответствующий привкус, а немного неуклюжие порывистые движения означали, что пиалу, только что поставленную на скатерть, хозяин дворца уже успел осушить довольно много раз.
— Я вижу, ты пьян, мой ученик, — спокойно заметил Андреас. — Что заставило тебя выпить так много?
— Учитель, — Мехмед смутился, опустил глаза и даже отстранился от собеседника, перестал касаться его, — я выпил немного. Но когда пьёшь натощак, то пьянеешь быстро. Я слышал это от других, а сегодня впервые испытал на себе. Если бы я знал, что так выйдет, то выпил бы ещё меньше.
— Тогда поешь чего-нибудь, — ответил грек. — Неужели, ты не притрагивался к пище, потому что ждал меня?
— Учитель, — в голосе Мехмеда послышалось непритворное беспокойство, — почему ты говоришь так, как будто не понимаешь? Я не ел, потому что мне следовало очиститься для тебя, — юный султан схватил Андреас за плечи, заглянул в глаза: — Почему ты опять холоден? Или ты передумал? Ты больше не стремишься к тому, что должно произойти? Твоё желание остыло?
Слова ученика не оставили сомнений в сути происходящего. Грек обвёл взглядом комнату и улыбнулся:
— Так значит, здесь нам предстоит ночь любви?
— А разве ты ожидал чего-то иного, учитель?
— Ты мог бы меня предупредить, — покачал головой Андреас.
Мехмед опять забеспокоился:
— Учитель, я думал, ты обрадуешься. Я ошибался? Прошу, только не говори мне, что путешествие слишком утомило тебя, и ты не чувствуешь себя в силах.
Андреас улыбнулся шире:
— Нет, я этого не скажу.
— Учитель… — Мехмед, наконец, отпустил плечи грека и тихо засмеялся, — ну, зачем ты мучил меня? Зачем напугал?
Чтобы не отвечать на этот вопрос, Андреас спросил сам и как можно серьёзнее:
— Давно ты не ел?
— С утра, — ответил Мехмед. — Я очистился, поэтому ты не испытаешь отвращения, но увы, я не предвидел, насколько опасно заливать голод вином. Я опьянел и вижу, что тебе это не нравится. Прости меня, не сердись. Давай подождём час или два, пока моя голова прояснится, — он взял учителя за руку и потянул к накрытому «столу», то есть к скатерти, расстеленной на коврах.
Андреас повиновался, уселся, куда посадили, а затем почувствовал, что и сам подобно хозяину дворца готов смеяться пьяным смехом, хоть и не пьян. Как же мало нужно, чтобы счастье опьянило!
Мехмед, чьи движения были по-прежнему порывисты, уже успел снять тюрбан и откинуть куда-то в сторону. Теперь этот юноша уселся справа от своего единственного гостя и крепко обнял, положил голову ему на плечо:
— Ах, учитель! Как же хорошо! Как хорошо! Вот я сижу сейчас и обнимаю тебя, а ты не отталкиваешь и не спрашиваешь, как мне не стыдно. Я сижу сейчас и знаю, что мне больше не нужно охотиться за твоими поцелуями — ты сам подаришь их мне. Эти мысли пьянят меня, как вино. А что если я не протрезвею до самого рассвета?!
Андреас притянул Мехмеда плотнее к себе. Учитель и ученик сами не заметили, как развернулись друг к другу, и так же сам собой случился долгий поцелуй. Грек по-прежнему чувствовал, будто пьян, хоть и не пил ни капли вина, а когда поцелуй, наконец, прервался, оказалось, что Мехмед уже успел взять с ближайшего блюда маленький треугольный пирожок — первое, что попалось под руку. Аккуратно вложив эту еду в рот своему гостю, юный хозяин дворца сказал: