Главные ворота дворца были гостеприимно распахнуты. Стража с копьями, охранявшая вход, расступилась, а под ногами Мехмедова коня теперь была не утоптанная земля, а ковры. Юный султан вместе со своей свитой и сановниками, посланными навстречу, оказался во дворе, после чего увидел Халила-пашу и остальных придворных, выстроившихся перед дверями главного павильона.
Заганос-паша, всё так же ехавший по правую руку, начал напряжённо всматриваться в толпу, но вдруг улыбнулся и сразу преисполнился счастливым спокойствием. Значит, нашёл того, кого искал.
Мехмед вдруг подумал, что предоставляется хорошая возможность нарушить ход торжественной встречи, устроенной Халилом. Юный султан сделал знак Заганосу преклонить ухо и произнёс:
— Передай через своих слуг, чтобы Шехабеддин-паша сейчас подошёл ко мне.
— После того, как ты войдёшь во дворец и сядешь на трон? — не понял Заганос.
— Нет, прямо сейчас, — сказал новый правитель.
Вот слуги помогли ему спешиться, после чего Мехмед, оставив возле ворот всю свою свиту, кроме Заганоса, очень медленно и степенно пошёл к главным дверям, навстречу Халилу-паше. Великий визир тоже двинулся навстречу новому хозяину дворца, поэтому оказался весьма смущён и озадачен, когда от толпы встречающих вдруг отделился Шехабеддин-паша. Обогнав великого визира, евнух быстро и уверенно приблизился к юному султану.
За минувшие годы евнух не сильно изменился. Он зря жаловался Заганосу в том давнем письме, что состарился. Конечно, черты лица немного огрубели, как это бывает с возрастом, но в его волосах, которые всё также спускались до плеч волнистыми прядями, не было седины. Возможно, Шехабеддин чем-то их подкрашивал, но пряди оставались тёмными, а сам он — красивым.
Мехмед улыбнулся и протяну руку, которую Шехабеддин поцеловал, согнувшись в поясном поклоне.
— Я рад тебя видеть, мой верный слуга, — произнёс юный султан.
— Я счастлив, что ты помнишь меня, повелитель, — ответил евнух.
— Я не только помню тебя, но и осведомлён о твоих делах, — продолжал Мехмед. — И я полагаю, что ты достоин прежней должности, которую занимал ещё четыре года назад. С этой минуты ты — начальник над белыми евнухами.
— Благодарю, повелитель, — прозвучало в ответ.
Эту должность — должность начальника личных слуг султана — Шехабеддин занимал, когда Мехмед был султаном в первый раз, но стоило Мехмеду потерять власть, как евнуха сместили. Теперь же султан вернул всё к прежнему состоянию и был уверен, что не пожалеет.
Главный белый евнух имел множество обязанностей, но главная обязанность была только одна — следить, чтобы султан чувствовал себя султаном, то есть в быту делал лишь то, что хочет. Обычным людям часто приходится насыщаться невкусной пищей, носить одежду, которая не нравится, и говорить с теми, с кем говорить не хочется. Султан благодаря главному белому евнуху мог оградить себя от этого, и даже четыре года назад, когда Мехмед чувствовал, что находится под властью Халила, Шехабеддин всё время пытался что-то придумать, чтобы исполнить тайные желания юного господина. Например, привёл к нему дервиша-поэта.
Начальнику белых евнухов полагалось изучить привычки и вкусы своего повелителя, а также следить за его отношениями с другими людьми, чтобы с ходу решать, что предлагать повелителю, и кого к нему допускать, но Шехабеддин давно всё изучил!
«Я бы назначил этого евнуха на прежнюю должность даже без напоминания со стороны Заганоса», — думал Мехмед, а Шехабеддин-паша меж тем занял место позади своего господина, с левой стороны, скромно потупился и даже не взглянул на «друга», который находился рядом, справа.
Для кокетливых улыбок время сейчас было явно неподходящее, но Заганос всё равно остался доволен. Пара, которая вечно сопровождала Мехмеда во время первого правления, воссоединилась.
«Вот теперь всё, как нужно», — подумал юный султан, а затем направился в тронный зал.
Халил-паша и остальные визиры, раньше служившие отцу Мехмеда, теперь смутились ещё больше. Они уже не осмелились идти навстречу юному султану, сомневаясь, что будут встречены так же любезно, как Шехабеддин. Если бы новый хозяин дворца хотел проявить милость, то поприветствовал бы их первыми, а он предпочёл обратить первое приветствие к человеку, занимавшему при дворе второстепенную должность.
Неудивительно, что визиры просто расступились, давая дорогу новому правителю, а затем нерешительно двинулись следом. Оказавшись в тронном зале, они остановились почти у самых дверей. Остальные сановники так же не решались идти дальше, чем визиры, а султан, будто не замечая ничего, взошёл на трон и уселся.
Заганос и Шехабеддин встали справа и слева от трона, и лишь тогда Мехмед громко спросил их:
— Почему визиры моего отца стоят в отдалении?
— Я полагаю, они ожидают твоего решения, повелитель, — скромно заметил Шехабеддин. — Ты волен оставить их на прежних постах, дать им новые должности или удалить от двора.
— Тогда иди и передай Халилу-паше, что он остаётся великим визиром. Пусть приблизится и сядет на своё место, — повелел евнуху Мехмед, добавив: — Остальные пусть тоже приблизятся. Сейчас я распределю должности между ними.
Заганос напрягся. Юный султан, даже не глядя на него, почувствовал это, и потому обернулся вправо, ободряюще взглянул на своего верного слугу:
— Я помню о своём обещании. Вторым визиром будешь ты.
Андреас не мог отделаться от предчувствия, что скоро всё закончится. «Мехмед уже взрослый. И он — правитель, — думал грек. — Он всё ещё любит меня, и это единственная причина, почему он до сих пор остаётся учеником. Для взрослого человека, который созрел не только телом, но и умом, бывает непросто кому-то подчиниться. А правитель, подчиняясь кому-то, делает над собой ещё большее усилие. Скоро настанет день, когда Мехмед не захочет больше подчиняться, и тогда обучение закончится, мне придётся уйти».
Эта мысль не вызывала сожаления, поскольку Андреас, оглядываясь на минувшие годы, видел, что успел пройти с учеником много, очень много. Можно сказать, что Мехмед получил высшее образование по греческому образцу.
«Эллинской наукой» юный султан овладел, поскольку изучил семь из восьми предметов этой науки. С Андреасом он изучил грамматику, риторику, логику и даже поэтику. С другими учителями — арифметику, геометрию и астрономию. Восьмой предмет — музыку — Мехмед не изучал, но грек не считал это большим упущением. На музыку можно было махнуть рукой и признать ученика образованным.
За минувшие годы оказались прочтены Гомер, Эсхил, Софокл, Еврипид, Аристофан, весь Платон и не только это. Конечно, если бы Мехмед учился в высшей школе в Константинополисе, то оказался бы вынужден прочесть ещё и сочинения отцов церкви вроде Златоуста, но мусульманину это читать не полагалось, а Андреас даже радовался, что отклонение от списка обязательных книг позволило уделить больше времени эллинским текстам.
«Образование моего ученика завершено, — думал грек. — Пока есть время, почитаю с ним Геродота, но мы вряд ли успеем закончить».
Наверное, сам Мехмед тоже чувствовал перемены, но не хотел замечать. Во время ночных бесед, которые учитель и ученик вели на ложе, устав от утех, юный султан всё время говорил о будущем — иногда об очень далёком.
— Учитель, — однажды спросил он, заглядывая в глаза, — как ты думаешь, прославится ли наша любовь? Окажутся ли наши имена рядом на страницах книг?
— Не знаю, — ответил Андреас. — Сократ, когда учил Алкивиада, вряд ли думал, что их история запомнится. Однако она осталась в веках.
— Учитель, но разве ты не хочешь, чтобы и нас запомнили?
— От нас это почти не зависит. На всё воля случая. Знаю одно — я учил тебя не ради своей славы.
Услышав это, Мехмед горячо поцеловал Андреаса, а грек в очередной раз подумал, что обстоятельства меняются. Ученик незаметно для себя всё чаще действует на ложе так, как будто сам хочет овладеть учителем. Это означает, что подчиняться юный султан хочет всё меньше и меньше.
Пока что Андреаса выручало наличие опыта в соитии. Мехмед оставался неопытным, поэтому присматривался и учился вместо того, чтобы действовать, но ведь он усваивал всё очень быстро. Увы, он и в этой науке оказался весьма способным. Казалось, недалёк тот день, когда учителю будет нечем удивить ученика, и тогда ученик, заскучав, сказал бы: «Я хочу получить от тебя ещё один урок. Хочу сам проникнуть в тебя, а ты скажешь, хорошо ли у меня получается». Увы, учитель не мог этого позволить, потому что перестал бы быть учителем. Последовал бы долгий и неприятный разговор.