Юный султан остался один. Он сидел на краю застеленного ложа и смотрел на двери невидящим взглядом. Поцелуй, который всё ещё ощущался на губах, казался таким, как те, которые Учитель дарил своему ученику перед самым отъездом из Манисы. А ещё это было напоминание о поцелуях, полученных в Гелиболу. И даже напоминание о том, что было в Эдирне в первые дни, до того, как умер маленький Ахмед. В те дни счастье казалось безоблачным, и вот прошло всего два месяца, и всё закончилось. Неужели, сегодняшний поцелуй стал последним?
Как жестоко поступил Учитель! Как жестоко! Обманул своего ученика. Сказал, что не уйдёт, пока нужен, и обманул!
Лишь одна мысль не давала Мехмеду погрузиться в отчаяние: «Я тоже обманул Учителя. Я не собираюсь прощаться. Ни завтра, ни позднее. Я солгал про завтрашний день, чтобы дать себе время принять решение».
Юный султан имел все средства, чтобы удержать Учителя в Эдирне силой, но запирать Его в покоях дворца не имело смысла, ведь Учитель не смог бы, находясь в таком положении, любить своего ученика. Любовь сменилась бы ненавистью, а Мехмеду был совсем не нужен Учитель, который ненавидит.
Вот, почему решение было трудным! Ведь выход из этого печального положения оставался только один — прервать жизнь Наставника, потому что мёртвые уходят, только если ты сам их отпустишь, а если не желаешь отпускать, они остаются с тобой.
Мехмед не лгал, когда говорил, что видит впереди лишь мрак. И так же не лгал, когда рассказывал, что станет безразличным ко всему, и будет жить одной надеждой — на то, что когда-нибудь Учитель вернётся. Но Мехмед не хотел так жить, не хотел! Он слишком хорошо знал, что такое любовь, смешанная с горечью. И он очень хорошо знал, что такое ждать встречи, которая почти наверняка не состоится.
Именно так когда-то было с отцом, но на отца Мехмед не мог повлиять, не мог ничего сделать. А сейчас, в случае с Учителем, можно было что-то предпринять, и юный султан не собирался отказываться от этого. Плата за бездействие казалась слишком высокой, потому что Мехмед вспомнил все свои несчастные годы, которые прожил без Учителя, потому что ещё не повстречался с Ним. А сколько таких несчастных лет придётся прожить ещё, прежде чем наступит старость и смерть? Как это вынести?
Потому Мехмед и взял с Учителя обещание, что расставания не будет. Юный султан ни за что не хотел возвращаться к прежней жизни — жизни без любви.
— Я не буду страдать. Не буду! Ты меня не заставишь. Ты выполнишь своё обещание, — тихо произнёс Мехмед, продолжая беседу, которая, казалось, окончилась. — Ты обещал, что останешься со мной навсегда, и останешься. Пусть Ты уже не сможешь говорить со мной, и мы не сможем проводить время вместе, но Ты останешься. Мёртвый, но останешься. И я смогу считать Тебя своим.
Юный султан представил себе эту новую жизнь, и она показалась явно лучше, чем та, которая могла бы получиться, если ничего не делать. Однако жить одними воспоминаниями не хотелось. Этого казалось мало:
— Я завладею всем Твоим миром, — злорадно улыбнулся Мехмед. — Я завоюю Константинополис. Завоюю Афины. Завоюю все земли, где ещё жив дух эллинов. Все земли, куда Ты мог бы уехать от меня, если б попытался.
До сегодняшнего дня Мехмед считал, что завоевания — это его обязанность как султана. Султан должен воевать, даже если хочет мира. Турецкое государство не может жить без войн. Об этом ещё давно говорили Заганос и Шехабеддин, но теперь у юного султана появилась собственная причина для ведения войны. Ему всегда хотелось побывать в тех землях, о которых рассказывал Учитель, но было ясно, что султан может побывать там только как завоеватель. Мехмед понимал, сколько горя приносит война туда, куда она приходит, поэтому даже подумывал отказаться от войн с греками, но теперь… Теперь всё стало наоборот. Обида на Учителя оказалась такова, что уже не хотелось заботиться о других — хотелось исполнить свои желания. «Я войду в Константинополис!» — решил Мехмед, но это будущее оставалось ещё слишком далёким. Ещё не был сделан даже первый шаг.
Мехмед потянулся к маленькому круглому столику, на котором стоял колокольчик, использовавшийся, чтобы звать слуг. Звон получился неровный. Наверное, потому что рука, державшая колокольчик, задрожала.
Тем не менее, Мехмед сумел изобразить спокойствие, когда на звон пришёл слуга. Юный султан сказал, что желает видеть Шехабеддина-пашу, и евнух через несколько минут явился.
Юный султан, стараясь не выдать волнения, медленным шагом перешёл в комнату, где обычно слушал доклады. Евнух молча двинулся следом, а его господин, устроившись на длинном мягком сидении возле окон, улыбнулся ему милостивой улыбкой:
— Присядь, Шехабеддин-паша. Я буду говорить с тобой об очень важном деле.
Сидение тянулось от края и до края стены, поэтому евнух мог скромно присесть туда же в трёх шагах от своего повелителя и слушать.
— Шехабеддин-паша, недавно ты показал себя человеком, который очень полезен для исполнения особых поручений, — вполголоса произнёс Мехмед. — Ты хорошо всё устроил в отношении маленького Ахмеда. И хорошо придумал в отношении тех двух нянек, которые пытались помешать Али-бею. Он убил их, а ты сказал Алиме-хатун, что их убили в наказание, потому что они нечаянно утопили её сына. Умно придумано.
— Благодарю, повелитель, — евнух скромно улыбнулся.
— Вот почему я снова хочу дать тебе особое поручение. Есть один человек, чью жизнь я хочу прервать, но казнить его не хочу.
Евнух, конечно, задумался, кого подразумевает султан. На лице Шехабеддина отразилось особое беспокойство, как будто он подумал: «Надеюсь, это не слишком знатный человек».
— Мой друг, которого я поселил в покоях рядом с моими и вверил твоим заботам…, - произнёс Мехмед, но теперь беспокойство на лице евнуха сменилось лёгким удивлением.
Шехабеддин уже справился с собой и придал лицу непроницаемое выражение, когда султан продолжал объяснять:
— Именно его жизнь должна прерваться. Сегодня, не позднее завтрашнего рассвета. И пусть это будет чистая смерть, без крови.
Евнух молчал, поэтому Мехмед спросил его:
— Что скажешь?
— Это неожиданное поручение, повелитель. Его будет трудно исполнить в такой короткий срок.
— Трудно, но возможно? — продолжал спрашивать Мехмед.
— Возможно, — кивнул Шехабеддин, — но…
— Что «но»?
— Я вижу, что ты разгневан на своего друга, мой повелитель.
— И что?
— Гнев со временем может пройти. Не случится ли так, что ты, мой повелитель, отдав приказ, впоследствии передумаешь? — евнух всем своим видом показывал, что сталкивался с подобными случаями за время своей долгой службы при дворе. — Если приказ уже успеют исполнить, тогда ты, мой повелитель, окажешься огорчён, а я стремлюсь не огорчать тебя.
— Нет, я не передумаю, — твёрдо произнёс Мехмед. — И я хочу, чтобы ты исполнил моё повеление как можно скорее. Мой друг собрался покинуть меня. Покинув меня, он предаст меня, а это случится уже завтра, когда он придёт в мои покои попрощаться перед отъездом. Я хочу, чтобы мой друг умер до того, как это случится. Хочу похоронить его с почестями — как того, кто был всецело верен мне в самые трудные дни моей жизни. Он должен быть достоин пышного погребения.
— Я понял, повелитель, — Шехабеддин поклонился.
— А ты знаешь того, кому можно поручить похороны?
— Да, повелитель. Не беспокойся об этом.
— Все его деньги следует отдать его семье, — продолжал юный султан. — У него при себе сейчас должна быть немалая сумма. Проследи, чтобы его семья получила всё до последней монеты. И все его вещи пусть тоже будут переданы. Все, кроме книг. Это моё. И сундук, в котором хранятся книги — тоже. Я оставляю это себе.
— Я понял, повелитель.
— Тогда иди и исполни.
Андреас не хотел думать о завтрашнем дне, но думал, потому что следовало собираться в дорогу. Впрочем, сборы получились не такие уж долгие, потому что вещей у него за последние годы не прибавилось. Всё те же два сундука, в одном из которых должны были найти своё место книги и рукописи, а в другом — всё остальное.
Грек как раз занимался сборами, когда в дверь вежливо постучали. Оказалось, что пришёл Шехабеддин-паша, начальник белых евнухов, а когда он ступил в комнату, то вслед за ним вошли четверо слуг, которые, выглядывая из-за спины Шехабеддина, смотрели внимательно и напряжённо. Могло показаться, что они чего-то ждут, но главный евнух был невозмутим, и своим невозмутимым видом показывал, что сегодня ничего не должно случиться.