В «красивых» биографиях Мехмед часто именуется одним из самых образованных правителей своего времени, но это явное преувеличение. Также утверждается, что помимо турецкого он якобы знал ещё семь языков:
— арабский,
— персидский,
— древнееврейский,
— греческий,
— латынь,
— славянский,
— албанский.
Скорее всего, языков было не семь, а пять:
— арабский (т. к. на нём написан Коран, и Мехмед был обязан его изучить),
— персидский (т. к. Мехмед сочинял стихи на этом языке),
— греческий (т. к. со знатью завоёванного Константинополя Мехмед говорил по-гречески),
— славянский (т. к. на этом языке говорили болгары и сербы, служившие при дворе, а Мехмед, с детства слыша их речь, усвоил её),
— албанский (т. к. мать Мехмеда, вероятно, была албанкой).
Упомянутый Джакомо де Лангуски свидетельствовал, что юный султан помимо турецкого говорил на трёх языках: арабском, греческом и славянском (по факту смесь болгарского и сербского).
Кстати, арабский, греческий и славянский являлись основными языками, на которых средневековая Турция вела дипломатическую переписку. Неудивительно, что Мехмед их знал. Про другие языки ничего не сказано, но тот же Джакомо де Лангуски говорит, что Мехмед нашёл себе двух итальянцев, чтобы те «читали ему» греческих авторов, древнеримских авторов и более современные сочинения на латыни.
Султан — это не ребёнок, который просит, чтобы взрослые почитали ему сказку, так что, скорее всего, речь о более трудном «чтении». То есть итальянцы не просто читали, а объясняли то, что было непонятно, а во время чтений на латыни прямо с листа переводили султану на понятный ему язык.
Джакомо де Лангуски сообщал следующее:
«Ежедневно ему (султану) читают римских и других историков. Это делает компаньон по имени Чириако д'Анкона и другой итальянец. (В частности) читались сочинения Диогена Лаэртского, Геродота, Тита Ливия, Квинта Курция, жизнеописания пап, критические биографии императоров, повести о королях Франции и Ломбардии».
Перевод по книге Франца Бабингера «Мехмед Завоеватель и его время» (Franz Babinger «Mehmed the Conqueror and His Time»).
Итальянец Чириако д'Анкона (Кириак из Анконы) был представлен Мехмеду в 1444 году, незадолго до того, как Мехмед стал султаном в первый раз. Известно, что Чириако приехал в Турцию ради археологических изысканий, но, в конце концов, нашёл себе место при дворе Мехмеда.
Кто был «другой итальянец», неизвестно. Есть мнение, что это Джакопо да Гаэта, итальянский еврей, который уже в 1440-е годы являлся личным врачом Мехмеда (подробнее см. ниже).
Существует ещё одна полулегенда, связанная с обучением Мехмеда. Согласно обычаю, установившемуся для всех турецких принцев, тот должен был помимо наук, необходимых правителю, изучить некое ремесло по своему выбору. Он решил стать пушечных дел мастером и объяснил это так, что рассчитывает использовать свои знания, когда придёт время осаждать Константинополь.
Иногда даже утверждается, что полученное ремесло позволило Мехмеду контролировать работу мастера Урбана, специально нанятого, чтобы изготовить пушки для осады Константинополя.
В действительности, даже если Мехмед что-то контролировал, это не принесло пользы. Одна из пушек во время стрельбы взорвалась, и Урбан погиб при взрыве. Значит, Мехмед, если и разбирался в пушках, то никак не лучше Урбана.
Тем не менее, в «красивых» биографиях пишут, что Мехмед всегда мечтал захватить Константинополь, и что, в 12 лет оказавшись на троне, сразу заговорил о походе на город.
Также устоялось мнение, что смелые устремления Мехмеда испугали великого визира Халила-пашу (о нём см. ниже), поэтому Халил через два года, в конце лета 1446-го, уговорил отца Мехмеда вернуться.
Лично я в эту версию не верю. Не надо забывать, что 12–14 лет — начало полового созревания, но если слушать историков, получается, что Мехмед именно в этом возрасте увлёкся политикой и грезил о захвате Константинополя, а гормональный бум прошёл как-то незаметно.
В 12–14 лет, то есть в 1444–1446 годах должны были проявиться особые наклонности Мехмеда. И проявились! Об этом говорят два факта:
1) Большое влияние на Мехмеда приобрёл его советник — визир Заганос-паша, который подозрительно «дружил» с дворцовым евнухом Шехабеддином-пашой (о них см. ниже).
2) Мехмед заинтересовался суфийской поэзией, а это поэзия особого рода. Формально она о любви как о религиозном чувстве, однако даже во времена Мехмеда многие религиозные деятели считали, что суфийская поэзия восхваляет мужеложство.
Известен эпизод с дервишем-суфием из Персии, который был приглашён для беседы в личные покои Мехмеда, но оказался схвачен там людьми великого визира Халила-паши, а Халил либо сам велел казнить дервиша, либо отдал его муфтию Фахреддину, сжегшему «еретика» на костре.
Иногда пишут, что этот дервиш стал причиной народных выступлений в Эдирне, проповедовал «примирение между исламом и христианством», а Мехмед, который присутствовал на одной из таких проповедей, пригласил смутьяна-дервиша во дворец, но затем оказался вынужден выдать разъярённому духовенству.
В то же время другие историки вообще не говорят про бунт, якобы имевший место, а только про противостояние с Халилом-пашой из-за дервиша. Думаю, второе ближе к истине, а рассказы про бунт — попытка скрыть скандальный интерес Мехмеда к суфизму и сделать биографию «красивее».
Такой же попыткой «сделать красиво» выглядят заявления историков о том, что интерес Мехмеда к биографии Александра Македонского был связан исключительно с завоеваниями Александра. А как же история Александра и Гефестиона?
Известно, что Мехмеду читали переведённую на греческий язык книгу римского автора Арриана Флавия «Поход Александра», но Александр ведь прославился не только как завоеватель, а в книге Арриана есть отрывки, которые могли бы показаться Мехмеду интересными совсем по другой причине.
Я считаю, что Халила-пашу насторожила не воинственность малолетнего султана, а его легкомыслие, открытое проявление гомосексуальных наклонностей и недостаточный интерес к государственным делам. Именно из-за этого Мехмед лишился власти.
Кстати, по окончании первого правления он оказался разлучён со своими советниками — Заганосом и Шехабеддином. Официальной причиной стала их политическая позиция (дескать, это они побуждали Мехмеда ввязаться в авантюру с захватом Константинополя), но причина кажется странной.
Дело в том, что на Мехмеда в 1444–1446 годах пытались влиять многие его «учителя», имевшие религиозный авторитет и призывавшие к войне с «неверными», а захват Константинополя — та же война. Про войну, конечно, говорил мулла Гюрани, а ещё — Акшамсаддин (Акшемсеттин), мулла Хюсрев, мулла Еган, мулла Аяс.
Почему-то никто не наказал этих учителей за дурные советы, а вот Заганоса и Шехабеддина одёрнули. Такое впечатление, что Заганос с «другом» были наказаны за то, что поощряли интерес Мехмеда к однополым связям.
Куда делся Шехабеддин, когда Мехмед лишился власти, не ясно. Возможно, он остался в столице. Самого Мехмеда отправили в Манису, а Заганоса заставили уехать в его имения в Анатолии — хасс Балыкесир по соседству с Манисой.
Это соседство иногда порождает мнения, что Заганос «последовал» за Мехмедом, но нет подтверждений, что Мехмед и Заганос виделись или хотя бы переписывались с середины 1446-го до начала 1451 года, когда Мехмед взошёл на трон во второй раз. Скорее всего, они не общались, ведь иначе их могли заподозрить в неодобрительных высказываниях о султане Мурате, отобравшем у сына власть.
Достоверно известно лишь то, что Мехмед, во второй раз взойдя на престол, вернул Заганоса ко двору. Шехабеддин тоже стал играть заметную роль при Мехмеде.
Считается, что Мехмед во время первого правления не пользовался популярностью при турецком дворе. Главной причиной называют то, что Мехмед вёл себя, как подросток: проявлял излишнюю независимость и даже заносчивость, совершал необдуманные поступки.