— Ну и дурак! Дурак, дурак и еще раз дурак, — раздраженно бросила она.
— Согласен, — голос Гоши стал невероятно покорным. — Но ты все же позвони ей, скажи, что я люблю только ее.
— Хорошо, — согласилась Катя и положила трубку, понимая, что она должна немедленно, сию же минуту позвонить подруге.
Дарьин телефон в бутике не отвечал. Она позвонила на мобильный. Абонент был временно недоступен. Катя заволновалась. Обычно в это время Дарья всегда сидела на месте. Набрала домашний номер. Никто не подошел. Тогда она позвонила администратору бутика. «Нет, — сообщила ей администратор, — Дарья сегодня еще не приходила. Мы сами не можем до нее дозвониться».
Катя позвонила Гоше в мастерскую.
— Сашеньку ты отводил сегодня в школу?
— Я.
— Тебя Дарья попросила?
— Нет. Ты же знаешь, я всегда ее отвожу.
Действительно, единственная обязанность Гоши — отводить утром Сашеньку в школу и забирать после занятий — выполнялась им безукоснительно, несмотря на то что с ними постоянно жила Клава, очень надежная и верная помощница. Она делала всю домашнюю работу: готовила еду, убирала в квартире и даже в мастерской. Дарья очень дорожила ею и никому не позволяла называть ее домработницей — только помощницей. Катя считала это капризом чистой воды, ханжеством и не видела ничего обидного, тем более оскорбительного, в том, что женщина, выполняющая домашнюю работу, так и называется — домашней работницей. Но Дарья протестовала, полагая, что слово «помощница» поднимает Клаву на одну ступеньку социальной лестницы выше, нежели традиционное и, по ее мнению, унизительное «домработница». И тем не менее настаивала, чтобы Сашеньку водил в школу Гоша. «Если освободить его и от этой нагрузки, — говорила она, — он совсем запсеет, может просто забыть, что у него есть ребенок».
— Позови-ка Клаву, — потребовала Катя.
— Она сегодня выходная.
— Утром ты видел Дашу?
— Нет, она заперлась в спальне.
— И не вышла прощаться с Сашенькой перед вашим уходом в школу?
— Нет, я же сказал.
— А ты не поинтересовался, почему она не вышла?
— Она же меня выгнала!
— Ты все-таки отменная сволочь. Мало ли что… — Катю затрясло.
— Ты думаешь, с ней что-то случилось? — теперь в голосе Гоши появилась тревога.
— Я ничего не думаю. Немедленно вернись в квартиру! Стучись, кричи, умоляй простить! Я тоже еду.
То ли Жанна Ивановна была сегодня доброй, то ли прониклась драматизмом ситуации, когда Катя рассказала ей о случившемся, — расщедрилась и отпустила ее на целый час.
«Черт с ней, — подумала Катя, сбегая по лестнице, — где час, там и два».
Как назло, водители словно не замечали ее поднятой руки.
Вымерли, что ли, все леваки? Остановился сверкающий лаком «Мерседес». Она заглянула в водительское окошко, чтобы договориться о маршруте, и затрясла головой, отпрянув: за рулем сидел амбал с холодными глазами и плотоядной усмешкой на влажных губах. Увидев, что она отступает, выбрался из машины.
— Э, нет, давай, садись, подвезу, куда скажешь… — он протянул руку, намереваясь схватить ее.
— Я с вами не поеду, — отпрянула она в сторону и оглянулась. Как она и надеялась, охранник у подъезда с интересом наблюдал за происходящим. — Коленька, скажите ему, чтобы отстал!
Но амбал сам увидел охранника, бросил, как плюнул, несколько грязных слов и забрался обратно в машину, поспешно хлопнув дверью. Машина мигом укатила.
Катя благодарно помахала охраннику и вновь принялась голосовать.
Время шло.
Наконец обшарпанный «Москвич» остановился, она впрыгнула в машину не спрашивая, дала адрес. К счастью, водитель оказался покладистым и понятливым, они быстро доехали. Катя протянула ему деньги, выскочила, помчалась к подъезду.
Гоша открыл ей сразу же, видимо, ждал у двери. Вид у него был растерянный и понурый.
— Не отвечает? — вместо приветствия спросила Катя.
— Нет.
— Ну что стоишь? Вышибай дверь!
— Катюх, недавно же ремонт делали… Меня Дашка убьет… может, слесаря вызвать?
— Вышибай, кому сказано! Не убьет, она тебя уже выгнала.
Гоша вздохнул, подошел к двери, примерился, отступил на два шага, ударил плечом и, вырвав замок с мясом, ввалился в спальню.
Дарья лежала поперек кровати навзничь, белая как мел. Высокая, полная грудь едва заметно вздымалась от дыхания. «Слава тебе, Господи», — подумала Катя и почувствовала, как у нее ослабели ноги. Она глубоко вздохнула, успокаиваясь, подняла простыню, сползшую на пол и открывшую Дарьину гордость — красивые, стройные ноги, может быть, чуть полноватые, но это, как любила говорить Даша, смотря на чей вкус. На полу, под простыней валялась пустая бутылка из-под коньяка. Катя схватила ее — 0,75, такие теперь стали делать, наплевав на традиции.
— Полная была или початая? — спросила она Гошу, который созерцал открывшееся ему зрелище из-за Катиной спины, словно боялся, что жена откроет глаза, встанет и снова выставит его вон.
— Полная, — ухмыльнулся он.
— Ну чего ты улыбаешься, подлец? Убирайся! И не забудь Сашеньку из школы привести!
Гоша без слов исчез. Катя села на край кровати и стала думать, что же ей теперь делать. Попытаться разбудить Дарью, выволочь ее в душ? Или дать выспаться? Три четверти литра коньяка… Как следует поступать с мертвецки пьяными бабами? Она улыбнулась формулировке, но напряжение, вызванное пережитым волнением, не проходило. Катя встала, прошла на кухню, заглянула в холодильник. Початая бутылка «Столичной» стояла на полочке в окружении соков. Сделав пару глотков и запив апельсиновым соком, она вернулась в спальню. Открыла настежь окно, чтобы проветрить комнату, подвинула кресло к кровати и села, размышляя о странной Дарьиной судьбе…
Какой был роман! Какая любовь! Как все девочки ей завидовали, хотя уже тогда Катя относилась к молодому художнику с атлетической фигурой, буйной шевелюрой, ленивыми, чуть вялыми движениями и ласковыми, всегда немного растерянными огромными голубыми глазами настороженно. Впрочем, думала она, наблюдая, как расцветает подруга, Дашиной твердости достанет на двоих, а когда родилась Сашенька, и вовсе успокоилась. Уже на пятом курсе Даша забросила язык, вечерами подрабатывала в роскошном магазине, расположенном на центральной линии Петровского пассажа, не гнушалась никакой работы, как-то подменила заболевшую продавщицу, очаровала забредшую в магазин группу американцев и даже сумела что-то им продать… Институт она закончила на «тройки», зато сразу же получила предложение работать продавщицей. Через два года у Даши был свой бутик. Ну не свой, а на паях с приятельницей, и не в таком престижном месте, как Пассаж, но все же настоящий бутик! Прибыль он давал куда более ощутимую, чем тот магазин на центральной линии, потому что Даша убедила подругу: быстрый оборот товара важнее, чем высокая цена. А Гоша перестал гоняться за издательскими заказами на оформление детских книг, кстати, в изобилии появившихся на прилавках, увлекся абстракциями и туманными мечтами о многотысячных стартовых ценах за свои работы на мировых аукционах. Кате его абстракции не нравились, как, впрочем, и большинству экспертов и оценщиков, по словам Гоши, ни хрена не понимающих в искусстве. Одна Даша умилялась его поискам. Доумилялась!
Мысли о Даше постепенно перескочили на раздумья о собственной судьбе.
Надо же — влюбилась… Мало того что в женатого, так еще и в иногороднего.
И что ей теперь делать? Жить от телефонного звонка до звонка?
Думал о ней и Андрей… Он сидел в своем офисном кабинете и, вопреки обыкновению, ничего не делал, только смотрел отсутствующим взглядом на экран большого компьютера.
Такого с ним еще не случалось. Нет. Разумеется, были кратковременные увлечения, но и всегда была ровная, спокойная любовь к Данусе.
Когда-то, на первом курсе, он влюбился в нее без памяти, мучился, комплексовал из-за того, что не было денег пригласить ее в ресторан, а ему казалось, что такую девочку, как она — Дануся считалась самой красивой на их курсе, — можно пригласить только в ресторан, тем более что одевалась она сногсшибательно. Тогда он не знал, что она на два года старше его, потому что до поступления в МГУ почти три года работала манекенщицей у известного модельера. Однако ее честолюбивым планам не суждено было сбыться — Клаудии Шиффер из нее не получилось. Как говорил постоянно Данусе маэстро, ей не хватало пластичности. «Ну что ты изображаешь памятник себе, любимой! — орал он, теряя терпение. — Почувствуй ткань, покрой платья, изогнись, шевельни бедром, плечом, ты на демонстрации мод, а не на военном параде. Господи, надо же — при такой красоте и фигуре… Пойми ты: манекенщица без пластики все равно что музыкант без слуха». На этом ее деятельность манекенщицы закончилась. Поразмыслив, она решила стать журналисткой. Целый год занималась с репетиторами по всем необходимым предметам и поступила на факультет журналистики. От прежнего осталась тяга к роскошным туалетам, неприступный вид, словно она снизошла до журналистики, и привычка вести себя как дама, считая всех остальных просто ребятней.