Можно было бы вспомнить детство. Но там семья была скорее условной. Терпение кого-то ради статуса — это было не то, что я искала. А чего я искала?
Наверное, это были совместные походы в лес. Рука в руке и одно одеяло на двоих. Костёр и комары. Разговоры до утра и сонные лица. Меня тянуло вернуться к Артёму. Иногда я ловила себя на мысли, что если Гриша решит, что мы не пара, я не расстроюсь.
На улице шёл снег. Хорошая такая пурга. Я возвращалась с работы. Девять вечера. Именно это меня и удивило, когда я в подъезде увидела Анну Григорьевну. Она сидела на лестнице, постелив газетку. Это при том что зимой Анна Григорьевна одна никуда не выходила.
— Что случилось? — спросила я. — Тимур Тарасович в курсе где вы?
— Лора, Артём не выходит на связь. Тимур уже хотел такси брать, но дома наличных нет. Ты представляешь? Нет наличных денег! А машина у Артёма. А он неделю на даче. И не выходит больше на связь. Ты понимаешь? Ты понимаешь, что это значит?
— Пойдёмте, я вас домой отведу, — предложила я, видя, что Анна Григорьевна находится на грани истерики.
— Ты не понимаешь!
— Понимаю. Мы идём домой, а потом я поеду на дачу. Хорошо?
— Правда поедешь?
— Поеду. Пойдёмте, а то вас Тимур Тарасович уже обыскался, — набирая номер телефона Тимура Тарасовича, сказала я.
Всё оказалось, как я и предполагала. Анна Григорьевна ушла из дома и ничего не сказала мужу. Он уже её искать пошёл. Когда мы пришли домой, то Анна Григорьевна бросилась на плечо Тимуру Тарасовичу, давая волю слезам. Она плакала навзрыд. Не обращала внимания на меня. Для неё перестал существовать мир. Лишь горе, которое в путанном сознание перемешивалось до каких-то непонятных размеров, приобретая дикие формы и приходя к неоднозначным выводам.
Я дождалась, когда Тимур Тарасович уложит Анну Григорьевну спать, дав ей лекарство. Пока же, не спрашивая, налила себе чай. Тимур Тарасович появился минут через тридцать. Выглядел он усталым и постаревшим лет на десять.
— Что у вас случилось?
— Всё так же. Зимой Анна всегда плохо себя чувствует. Ещё и Артём на связь перестал выходить. Но с ним такое уже было. Я не особо волнуюсь. Захочет вернуться, то вернётся. Аня только волнуется. Устал я от них. Но и бросить этот груз не получается. Они окончательно пропадут. Не думал я, что всё так получится.
— Как? — тихо спросила я.
— А вот так, — усмехнулся Тимур Тарасович. — Ты можешь проверить Артёма? Чисто по старой памяти? Пусть хоть телефон включит.
— Я съезжу.
— Спасибо, — ответил Тимур Тарасович. Он задумался. Уставился в стену и меня перестал замечать. Я же поднялась, чтоб ехать, когда он неожиданно добавил. — Иногда кажется, что мы везде успеем. Но опоздаешь один раз и вся жизнь наперекосяк.
— Не думаю, что жизнь такая уж и плохая. Она просто разная. Может не такая, какой мы хотим её видеть, но она не плохая, а просто другая, — ответила я.
— Другая?
— Другая, — подтвердила я.
— Артём тебе рассказывал? Что тогда произошло?
— Общими словами.
— Он тогда после аварии еле ходил. Им нужно было к врачу. Я устал от больниц. От неутешительных прогнозов. Чувство вины было, что я тогда был за рулём. Артём мог навсегда хромым остаться. А девчонка на работе молодая. Без проблем. С ней можно было забыть обо всём. Я и забывал. Аня же продолжала Артёма по врачам возить. Я обещал, что их подвезу. А сам заболтался. Тогда на Газели катался. На рабочей. Аня водить умела. Когда поняла, что я опаздываю, то пошла в гараж за нашей машиной. Там её уроды и подкараулили. Им хотелось развлечься. Скучно было. Артём забеспокоился, когда Аня не вернулась спустя час. И тогда поковылял на костылях. Снег. Метель. И он ковыляет. Нашёл её там. Да разве хромой мальчишка справится с обозлёнными уродами?
— Не надо.
— Я их нашёл ночью. Когда соизволил домой вернуться. Около тех гаражей. Уродов потом мы с мужиками нашли. И произошёл несчастный случай. Они грелись в машине. Пьяные были. Вот и задохнулись угарным газом. Ещё легко отделались. Очень легко. Я хотел для них другой смерти.
— Вина убивает. А вы им нужны живым.
— Я живу, — ответил Тимур Тарасович. — Живу, улыбаюсь, радуясь, что они живы. Но усталость никто не отменял.
— Я поеду к Артёму и позвоню, — ответила я.
Некоторые вещи лучше не знать. Я не хотела об этом думать. Не хотела спрашивать себя, за что этой семье выпало такое испытание. Но мысли упрямо лезли в голову. И образы, которые подкидывало сознание, были страшнее один другого.
Пурга. Дорога не чищена. У нас улицы не чищены. Куда уж дороге за городом. Фонарей нет. Лес по бокам чередовался с полями и домиками, где изредка горел свет. Я не искала внутреннего повода, чтоб понять, почему я еду к Артёму. Нас больше ничего не связывало. Я могла проигнорировать эту ситуацию. Могла, но не смогла. Похожие слова, а значения разные.
Пробираться по заснеженной дороге, заваленной снегом, было не то что сложно, а очень сложно. Несколько раз я влезала в сугробы. Машина буксовала или вязла в снегу. Приходилось её откапывать. Пока в начале деревни я не встала окончательно застряв. Пришлось бросать машину и топать пешком. Ничего не видно. Снег был такой густой, что лишал видимости через несколько шагов. Я шла почти вслепую.
И вот ветер принёс аромат дыма. Приятного такого дыма. Топилась печка. При этом света не было. В деревне не горело ни одно из окон.
Знакомый дом. От калитки до дома тропинка завалена снегом до колена. Я замёрзла. Устала. Хотелось есть. Когда я уже подходила к дому, то подумала, что Артёма могло здесь и не быть. И что делать тогда? Этот вариант я не рассматривала, когда изображала из себя спасателя. Если Артёма не было, то оставалось лишь замерзать.
Я постучала. На мой стук послышался собачий лай. Дверь открывать никто не собрался. Хотя она была не заперта. Я зашла в дом. Обо что-то споткнулась. Лай продолжал доноситься из комнаты, где жили родители Артёма, когда приезжали на дачу. Сейчас там сидел Артём. На полу. Рядом стояла свечка. Но она была такой тусклой, что почти не давала света. Около печки были свалены дрова. В одеяло была закутана псина, от которой была видна лишь морда. Артём посмотрел на меня. В очках блеснули огоньки свечи. Я нашла выключатель.
— Света нет, — сказал Артём.
— Поэтому ты домой не звонишь?
— А о чём разговаривать? Чтоб звонить, нужно найти тему для разговора. Слушать я устал, — ответил Артём. Его речь была заторможенной. Да и выглядел он как-то странно.
— Пьёшь?
— Нет, — он улыбнулся. — Хуже. Сорвался.
А улыбка была с вызовом. Артём потрепал пса. Я же набрала Тимура Тарасовича и рассказала, что с Артёмом всё нормально, а он не звонит, потому что света нет, чтоб зарядить телефон. Артём всё это время смотрел на меня.
— Почему ты уехала?
— Может ты хотел спросить почему я уехала? — садясь к печке, спросила я.
— Нет. Ты уехала и не сказала почему.
— Потому что я тебе изменила. И не смогла больше смотреть в глаза.
— Сейчас тебе это не мешает. Хоть понравилось?
— Относительно.
— Ясно. Всё в этом мире относительно. Хочешь есть?
— Хочу. Я сегодня с работы сюда приехала. Без заезда домой.
— Завтра работаешь?
— Я могу отпроситься.
— Отпросись.
— А ты в отпуске?
— Нет. Уволился. Сорвался и уволился. В таком состоянии не до работы. И до жизни дела нет.
— Это ты зря.
— Зря, — поднимаясь с пола и доставая с полки банку с тушёнкой, сказал Артём. — Чтоб был смысл жизни, нужно понимать для чего каждый день открываешь глаза. В тот день, я ведь хотел сорваться. Когда тебя в том подъезде встретил. И ты отвлекла. Заинтересовала. Так тобой увлёкся, что обо всём забыл. Жизнь перестала быть такой мрачной. А потом ты ушла. Я долго надеялся, что ты вернёшься. Но не вернулась. Ещё и с каким-то хреном гуляешь. А я псину хромую подобрал. Никому не нужную, хромую псину. Думал, что это сможет как-то вернуть смысл.
— Вернул?
— Нет. Теперь только её жаль. А смысла нет, — открывая банку с тушёнкой, ответил Артём.
— Ты мне ничего не хотел рассказывать.
— Тогда не считал нужным. Не всё нужно знать.
Разогретая на сковороде тушёнка и подсохший хлеб. Кофе, от которого не было бодрости. Тишина и объятия. Одно одеяло на двоих. Псина рядом, что не понимала происходящего или понимала слишком многое. Может она знала больше нас.