Они улыбнулись друг другу. Последние несколько дней очень напоминали медовый месяц — та же свобода, та же уверенность в завтрашнем дне. Хью, как никогда игривый, любовно куснул Джулию за ухо.
— Ай!
— Только не говори, что больно.
— С трудом верится, правда? Сидим, пьем коктейли, нежничаем, а хозяйством занимается кто-то другой. Прямо как белые люди! Представляешь, Сэнди даже хотела сама приготовить ужин. Сказала, что научилась у матери, а мать была первоклассной кухаркой.
— Очень кстати.
Хью окинул Джулию восхищенным взглядом. Первое время ему в самом деле недоставало очков (вернее, возможности снимать их, если вдруг потянет на поцелуи), но и он вынужден был признать, что контактные линзы придают жене иной, раскованный, вид. Ну а в эту минуту она и вовсе казалась красавицей.
— Везучий я парень!
Джулия вспыхнула и опустила взгляд на бокал с шампанским, открытым по случаю появления Сэнди. Вообще было что отпраздновать. Передача об эвтаназии была уже отредактирована, и притом на редкость удачно. «Это будет бомба! — хвалился Хью. — Увидишь, все ахнут!» Трансляция намечалась на конец апреля — очень кстати, потому что в начале мая контракт Хью заканчивался и успех передачи был гарантией его продления. Кроме того, пилотный выпуск «Ночной жизни города» был принят на ура, и Робу Шиннеру не терпелось вплотную заняться второй серией. Одним словом, шампанское было очень кстати.
Сэнди тоже предложили бокал, но она отказалась, объяснив, что пьет лишь баночное пиво. О чем она умолчала, так это о причинах своего громкого пения в ванной — оно было призвано заглушить плач Эдварда, расстроенного тем, что его взяли на колени (ведь это означало тесный физический контакт с валиками жира на животе и груди няни). «Ничего, не помрешь, — невозмутимо сказала ему Сэнди. — Я же привыкла к своим жирам. Привыкнешь и ты».
— Знаешь, мне вдруг вспомнился Джеймс, — задумчиво произнес Хью. — Даже как-то неловко веселиться, когда он, бедняга, не знает, что теперь делать со своей жизнью.
— Насколько я поняла, Джосс упросила оставить ее на вилле Ричмонд, — сказала Джулия, тоже впадая в задумчивость. — Трудно ее винить, правда? В четырнадцать лет нелегко полностью сменить окружение.
— Наверное, Джеймсу не следовало идти у нее на поводу. — Хью сдвинул брови. — Он теперь между двух огней. Один Леонард чего стоит, а уж Джосс… Давно ты виделась с Кейт?
— Давно. — Джулия помедлила, прикидывая, как бы помягче подать новости. — Говорят, она совсем перестала бывать в Мэнсфилд-Хаусе. Три недели не дает о себе знать даже словечком…
Она запнулась, не желая в открытую клеймить Кейт как безответственное, эгоистичное создание, каким считала. Хью так пылко вставал на защиту Джеймса и всех присных его, что можно было не сомневаться — Кейт тоже будет оправдана, чего бы она ни совершила.
— Хочешь, угадаю твои мысли? — усмехнулся Хью.
— Не стоит.
— «Кейт безответственная — это раз! Эгоистичная — это два!» — Он говорил высоким негодующим голосом, имитируя праведный гнев добропорядочной матери семейства. — «Как она могла?! Как могла бросить ребенка на произвол судьбы? Вот до чего доводит эмансипация! Я бы в доску расшиблась, лишь бы моей кровиночке было хорошо!»
— Хватит уже! — со смехом запротестовала Джулия.
— Я вот что подумал… — Хью поставил бокал и улегся головой к ней на колени. — Я подумал, а не устроить ли нам вечеринку?
— Вечеринку!
— Ну да, как в старые добрые времена. Помнишь еще, что это такое? Это когда в дом набивается куча народу, а нализавшись до поросячьего визга, выкатывается.
— Вечеринок у нас не бывало с… даже не помню, с каких пор!
— Потому что с тех самых пор мы не знавали таких успехов в работе и в личной жизни.
— Верно. Да здравствует вечеринка!
— Со всеми прибамбасами?
— Ни в коем случае! Никто не будет с треском прокалывать шарики и садиться на пукающие подушки!
— Мы так глупо себя ведем, с чего вдруг? Потому что счастливы?
Джулия склонилась к Хью для поцелуя. Ощутив щекочущее, волнующее прикосновение ее волос, он засунул ей в рот язык.
— Бесстыдник!
— Уж какой есть. Не забудь пригласить Джеймса.
— Джеймса? — Джулия выпрямилась, неприятно пораженная.
— Ну, было бы свинством его исключить. Бедняге не мешает чуточку развлечься, забыть свои беды и все такое прочее.
Джеймс проживал каждый новый день так, словно это был тест на выносливость, который необходимо было пройти, чтобы получить короткую ночную передышку. Дело было не только в самом отсутствии Кейт, но и в добавочной нагрузке, свалившейся на него в результате этого отсутствия. Чтобы дом жил дальше, кто-то должен был заняться хозяйством, и Джеймс, с его восьмилетней привычкой к отдельным легким поручениям, с ужасом открыл для себя остальные, весьма многочисленные домашние обязанности, всю эту нескончаемую, беспросветную череду готовок, уборок и стирок, не говоря уже о походах в магазин. Дневная жизнь превращала его сны в кошмары, невзирая на любое снотворное.
Кейт как будто вычеркнула его из списка живых. За месяц так и не дала о себе знать. Однажды, чисто случайно, Джеймс заметил ее машину в потоке транспорта на Хай-стрит — судя по всему, она возвращалась из супермаркета. Окошко было приопущено. Даже на расстоянии Кейт выглядела свежее и как-то моложе: с непривычной для него беспечной улыбкой, в светлой куртке, которую он прежде не видел, и целым каскадом бижутерии на груди. Такая очевидная перемена к лучшему поразила Джеймса до глубины души.
Джосс, один раз за все это время побывавшая у матери, ни словом не обмолвилась о том, как выглядит Кейт, хотя и многословно обругала и комнаты, и весь Осни, вместе взятые. Она оставила Джеймса в неведении и насчет своего знакомства с Марком Хатауэем, которого тоже невзлюбила с первого взгляда, чисто из принципа. Вообще клятвы быть хорошей забылись уже на другой день, и если бы не благотворное влияние Гарта и его упорный, хотя и не совсем понятный интерес к Джосс, Джеймс бы, наверное, уже придушил ее.
В доме, лишенном женской руки, она стала (а скорее всего продолжала быть) инертным телом, источником всяческого беспорядка и потребителем съестного не только за общим столом, но и просто когда заблагорассудится. По уши влюбленная, она фактически захватила ванную комнату, проводила там целые часы за каким-нибудь священным ритуалом вроде окраски волос в фиолетовый цвет, после чего весь пол, стены, полотенца и даже зубная щетка Джеймса были покрыты фиолетовыми брызгами. Гарт, понятно, в восторг не пришел, и на другой день процесс повторился с той разницей, что брызги оказались коричневые — от хны, а вид у ванной стал такой, словно там взорвался котел с крепким чаем. Джеймс не выдержал и накричал на Джосс, а она в ответ надулась и со свидания явилась только к полуночи, что было строжайше запрещено.
Вытягивая из стиральной машины клубок носков, намертво переплетенных с колготками, Джеймс утешал себя тем, что месяц уже позади, осталось всего два, а два он уж как-нибудь продержится. Всего-то восемь недель. Зато потом самый вид Джосс выветрится из памяти.
К сожалению, с Леонардом таких перспектив не было. Как если бы Кейт была буфером между ними. Когда буфер исчез, дядя сделался совсем неуправляем: ворчал и препирался по малейшему поводу, особенно насчет еды.
— Что это за мерзость?
— Курица.
— Да неужто! А я, дурак, не понял.
— Та самая курица, которую я время от времени готовлю с того дня, когда ты сюда переехал.
— Тогда почему у нее не тот же самый вид?
— И запах не тот, — поддержала Джосс.
— Провалитесь вы оба! — крикнул Джеймс, теряя терпение.
Две пары одинаково изумленных глаз уставились на него.
— Можно полить это кетчупом… — неуверенно предложила Джосс.
— Хоть дерьмом, мне все равно!
С урчанием выдавив кетчуп на свой кусок, она попробовала и скривилась:
— Фу! Совсем не подходит.
— Дай сюда. — Леонард протянул руку за бутылкой.
Джеймс ушел в кабинет, сел в кресло и устало смежил веки. «Кейт! Где ты, Кейт, где ты?!» Снова открыв глаза, он долго смотрел на вращающееся кресло, то самое, в котором она сидела как в самый первый свой визит на виллу Ричмонд, так и в последний день своего пребывания здесь. В день, когда призналась в желании покинуть эти стены. Разумеется, это было ее правом, но как она могла, как могла бросить его одного среди этого жалкого, безнадежного запустения, без смысла и цели, без намека на радость?