— Я горжусь тобой.
— Пожалуйста, Хью!
— Нет, правда. Это отличная новость.
— Пожалуйста!
— Каждому овощу — свое время.
Со своей стороны Джулия была само понимание и нежность — как умела, а умела она это в совершенстве. В этом не было ни грамма притворства, именно так она и чувствовала. Ей хотелось обнять его и утешить, сказать, что она по-прежнему им восхищается и будет восхищаться всегда. Но Хью не был расположен ни к чему из того, что она могла предложить. Он не прикоснулся к ней сам и не желал прикосновений, только курил сигарету за сигаретой и смотрел в пространство, а когда Джулия начала разбирать мотивы Кевина Маккинли, чтобы доказать, что вины Хью тут нет, что он пал жертвой личной неприязни и происков, он сделал отметающий жест.
— Но это в самом деле ненормально! У тебя одиннадцать миллионов почитателей, а «Ночную жизнь» никто еще даже и не видел!
— Хватит, милая.
— Ты должен бороться! Оспорить эту фундаментальную несправедливость! Сейчас же позвони Морису, пусть он!..
— Джулия, Джулия! — Хью наконец посмотрел на жену. — Ничего тут не поделаешь, пойми. Случилось то, чего я ждал все последние годы.
— Ну… в любом случае у тебя останутся твои супермаркеты и гольф-клубы.
— Да, конечно.
Он отвернулся, дернув щекой. Была это улыбка или гримаса боли?
— Я ведь люблю тебя! Люблю! — повторила Джулия, должно быть, сотню раз. — Кем бы ты ни был, чем бы ни занимался, я буду любить тебя всегда! И еще — ты мне необходим. Без тебя я просто пропаду! Когда я думала, что близнецы потерялись, первым моим порывом было позвонить тебе!..
— Тсс! — остановил ее Хью тоном, не лишенным мягкости. — Между нами двоими все останется как прежде. Этого они не смогут у нас отнять.
Он умолк, но продолжал смотреть на нее. Взгляд был теплый, ласковый, но и оценивающий. Внезапно Джулия почувствовала себя очень юной, нерешительной и глупенькой.
— Хью!
Она потянулась к нему, и он взял ее руку в свои. Коснулся губами. Выпустил и поднялся.
— Пойду взгляну на мальчиков.
— Я с тобой!
— Нет, я пойду один.
Он ушел, а Джулия осталась, глядя на кресло, где на подушке сохранился отпечаток его тела, и на полную окурков пепельницу. Ее переполняли любовь и боль. Она на цыпочках прошла в холл и устремила взгляд наверх, куда вела красивая лестница. Дверь в комнату близнецов была приоткрыта. Ждать пришлось долго, но в конце концов Хью вышел и увидел ее, стоящую внизу с устремленным на него взглядом.
— Я не нуждаюсь в присмотре, — произнес он тихо.
— Но я беспокоюсь…
— Не стоит. Со мной все в порядке.
— Как может быть все в порядке, Хью?! — Она начала подниматься к нему. — Не может, никак не может, и поэтому…
— Пожалуйста, — попросил он ровно. — Я хочу принять ванну… один. Мне нужно сейчас побыть одному.
— Конечно-конечно! — сказала Джулия, счастливая тем, что может сделать для него хоть что-нибудь, пусть даже оставить в покое.
В ванной Хью сразу повернул ключ. Джулия поднялась наверх, механически считая ступеньки, и заглянула к близнецам. Они спали, как обычно, лицом друг к другу. Эдвард сбросил одеяло на пол, как бы желая продемонстрировать, что пижамные штанишки и рубашка на нем из разных комплектов. Джулия подумала, что ей это безразлично — заметить заметила, но не бросилась выяснять, где коротают время недостающие части. Присев между кроватками, она по очереди смотрела на свои спящие сокровища.
— Бедный ваш папочка… — прошептала она тихонько, чтобы не потревожить их сон. — Бедный, бедный…
Хью оставался в ванной около получаса, а когда вышел, сразу улегся. Джулия бросилась следом, спрашивая, не хочет ли он на ночь чаю или, может быть, виски. Отрицательно покачав головой, он укрылся и выключил настольную лампу, показывая, что просит его более не беспокоить. Пришлось самой обходить дом, закрывая окна и запирая двери (кроме задней, через которую возвращалась Сэнди). Выбросив окурки, поправив подушки, смахнув крошки и выключив всюду свет, Джулия направилась в ванную.
Возможно, стоило тоже запереться и всласть поплакать. Пустить в ванну воду, чтобы шумела, а самой рыдать и выть, как над могилой. Она сделала честную попытку, но слезы не пришли. Для слез она была слишком взвинчена. Тогда (в слабой надежде, что привычный ритуал отвлечет) Джулия тщательно смыла косметику, наложила крем, почистила зубы и сделала сто движений щеткой по волосам. Все тщетно. У нее не было никакого опыта борьбы с беспросветным отчаянием. Выбрав сорочку поизящнее, она надела ее, прокралась в спальню и бесшумно улеглась рядом с Хью. Протянула руку. Дотронулась до его плеча. Он не шевельнулся.
— Хью… — окликнула Джулия так тихо, что сама едва расслышала.
Никакого ответа. Она выключила лампу со своей стороны и потом долго, долго лежала без сна, ощущая две боли, два страдания — свое и Хью, — как два магнитных поля, которые могут лишь отталкиваться.
Они теперь часто толклись на кухне. Когда Джосс приходила из школы, мисс Бачелор делала сандвичи, непременно классические, или приносила с собой излюбленное печенье, такое же незатейливое на вид, как она сама. Видя их с Леонардом, Джосс думала: ни дать ни взять дедушка и бабушка, терпеливо ждущие внучку из школы. Как обычные старики, они приставали к ней с вопросами типа «что вы сегодня проходили», но на том сходство и кончалось. Далее следовал подробный разбор предмета и неизбежный вывод, что она опять была не на высоте (у Леонарда это звучало как «кретинка со справкой»). Ее пытались поить противной бурдой, проходившей у них как чай, и это раздражало, но чем дальше шло время, тем больше нравилось, что они там, что они ждут, гремя посудой и роняя с ножа куски чего-нибудь гнусного, вроде рыбного паштета.
Леонард заставил Джеймса купить ему мохеровый жилет («Весны-то нынче какие… чего доброго, чахотку наживешь»!) и уже на другой день вылил на него суп. Никто не знал, как стирают мохер, — так пятно и осталось.
— Раньше ты терпеть не мог спускаться на первый этаж, — заметила как-то Джосс.
— И правильно. Днем тут не было ни одной живой души!
Мисс Бачелор приходила так часто, что у нее на вилле Ричмонд появились любимые занятия. Она драила медь дверных ручек, присматривала за садом, открывала дверь ученикам Джеймса, которые, все как один, боялись ее до дрожи в коленках. В дни ее визитов (то есть почти ежедневно) Леонард отирался на кухне или в теплые дни вытаскивал стул за двери в сад и, угнездившись на нем, метал в гостью словесные стрелы. Все попытки приставить его к какому-нибудь делу наотрез отметались (кроме тех редчайших случаев, когда это бывало выгодно ему самому). Он, как коршун, следил за Беатрис, ползавшей на коленях в междурядьях, а заметив пропущенный сорняк, осыпал ее насмешками. Однажды, не в меру расходившись, он брякнул, что зад у нее шире лошадиного. После этого она не появлялась три дня подряд. Леонард чуть не умер от одиночества и раскаяния. Он так ругал «старую кошелку», так витиевато проклинал ее, что Джосс наконец догадалась, в чем дело, и отправилась на Кардиган-стрит.
— Ну что? — полюбопытствовал Джеймс, когда она вернулась. — Когда придет Беатрис?
— Сказала, что ноги ее здесь не будет до скончания времен.
— Ну, значит, завтра.
Хью презентовал им кассету с записью передачи «Есть ли у нас право на выбор?». Леонард готов был крутить ее с утра до ночи, но когда предложил Беатрис хоть раз посмотреть ее вместе, та отказалась.
— Я прекрасно знаю, что обо всем этом думаю, и отлично помню, что говорила. Не вижу смысла в повторном просмотре, да и желания у меня тоже нет.
В этом последнем Джосс ее целиком поддерживала. Передача казалась как зловещей, так и нудной. Смотреть такую по собственной инициативе она бы просто не стала, но в тот памятный день Джеймс предложил, и она согласилась из благодарности… нет, из потребности и дальше быть с ним бок о бок, смотреть то, что хочется ему, пусть даже величайшую чушь. Хотя, конечно, чушью это не было. Джосс во многом согласилась тогда с мисс Бачелор, хотя скорее откусила бы себе язык, чем признала это.
— На что ты похожа! — высказался Леонард однажды за обедом (ну или за тем, что проходило теперь как обед). — Смотреть противно! Тощая неуклюжая неряха! — Он поджал фиолетовые губы. — Впрочем, трудно винить заброшенное дитя. Ни дома толком нет, ни семьи. Не с чем себя отождествить.