Хью только что признался Джеймсу, что все эти дни тот был для него спасательным кругом, а Джеймс возразил, что как раз наоборот.
— Сейчас просто жуть берет, как близко я подошел к потере любимой жены и детей… почти принял это как неизбежность.
— А у меня дело обстоит иначе. Образно выражаясь, я потерял жену, зато обрел дочь.
— Знаешь, ты кто? — Хью улыбнулся, вспомнив, как Джулия однажды назвала близнецов. — Ты самодостаточная структура.
— Правда?
— Специалист по выживанию. Потому нас всех к тебе и тянет как магнитом. Втайне мы верим, что у тебя есть какое-то оружие против ударов судьбы, какой-то дар, который можно перенять, если долго находиться рядом с тобой.
— Вот уж нет. — Джеймс приложился к стакану с пивом. — Когда ушла Кейт, я думал, что умру. Хотел этого.
— Ты мне ничего не говорил!
— А зачем? Говорить об этом стоило разве что с Кейт. Только она могла помочь, если бы захотела.
— Это и сейчас так?
Взгляд Джеймса стал рассеянным, ушел вдаль, к громаде Шелдонианского театра, перед которым под взрывы смеха группа подростков пыталась выстроиться в пирамиду для фотографии на память.
— Все течет, все меняется, — наконец ответил он, — хотя процесс выздоровления долог и труден. Чтобы выжить, человек наступает на горло своим чувствам, а когда они умирают, бывает неприятно этим поражен.
— Ты хочешь сказать, что можно отучить себя от любви?
— Я хочу сказать, что не вечна даже мученическая мука безответной любви. Когда источник перекрыт, она понемногу себя изживает. Я вот что думаю, Хью: упорно настаивать на любви к человеку, который не может ответить взаимностью, — это чистой воды эгоизм. Если знаешь наверняка (если это сказано тебе чуть ли не открыто), что твоя упорная любовь мучает и ранит, то наивысшее великодушие как раз в том, чтобы ее обуздать. К сожалению, если это удается, начинаешь подозревать себя в бессердечии.
— Джеймс! — Хью придвинулся ближе. — Я хочу быть уверен (не только ради тебя, но и ради собственного душевного покоя), что с тобой все в порядке. То есть ты так выглядишь, но…
— Не только выгляжу, — ровно перебил тот. — Со мной в самом деле все в порядке. Кажется странным, что временами я могу быть счастлив совсем как прежде, и даже когда это не так, по большому счету я… — он помедлил, глядя на Хью, — я здоров, понимаешь? Возможно, моя самодостаточность — просто независимость души, которую женщины называют отчужденностью и которая их бесит.
— Уж эти мне женщины!
Обменявшись понимающей улыбкой, они дружно, со скрежетом отодвинули металлические стулья, сняли со спинок пиджаки, перекинули через плечо и не спеша двинулись туда, где была припаркована машина Хью. Молодая женщина на противоположном тротуаре, тоже за столиком, проводила их взглядом.
— Видишь вон ту пару?
— Ну вижу, — сказала ее подруга, приподняв очки. — И что?
— Какое-то время я за ними наблюдала. Просто глаз не могла оторвать, до того это было странно. Знаешь, они не просто трепались ни о чем, а по-настоящему общались — как мы, женщины! И притом непохоже, чтобы были голубые!
— Пфф! Что на тебя нашло — наблюдать за такими стариками?
Отправляясь в гости к Беатрис Бачелор, Кейт купила букет ярко-синих ирисов и коробку рассыпчатого песочного печенья. Цветы были благосклонно приняты и поставлены в глазированный цилиндрический кувшин из тех, в которых во времена детства Кейт сбивали заварной крем.
— Когда мне в последний раз дарили цветы, это были гиацинты, — задумчиво заметила Беатрис. — В горшочке. Их принес Джеймс.
— Да, я знаю.
Кейт устроилась в предложенном кресле (в самом деле на редкость неудобном, как и утверждал Джеймс), а кошка уселась перед ней и смотрела неотрывно, как бы прикидывая: если прыгнуть на колени, прогонят или нет?
— В самом деле всюду Дева Мария… — начала Кейт. Кошка сделала прыжок. — Ай! Ну и когти!
— Спихните ее. Крайне избалованное создание.
— Нет, пусть сидит. Я люблю кошек, а вскрикнула просто от неожиданности.
Беатрис неторопливо заваривала чай (электрический чайник с кипятком был заранее принесен с кухни).
— Да уж, неожиданной она быть умеет. Вкладывает много сил и энергии в то, чтобы как можно чаше и неприятнее удивлять мою невестку. Если бы существовала премия за зловредность, Кэт бы ее уже не раз заработала.
— Джосс мне рассказывала о вашей кошке. И не только о ней. Насколько я поняла, вы с невесткой не ладите?
— В самом деле это так. Полагаю, Джосс не догадывается, что эта маленькая междоусобица придает смысл жизни как моей, так и Грейс. В каком-то смысле между нами царит равенство сил: у нее в руках вся полнота финансовой мощи, а у нас с Кэт вся мощь интеллекта. — Беатрис уселась в кресло напротив. — Со всей прямотой могу заверить, что у вас на лице больше нет и следа синяков.
Кейт невольно коснулась щеки. Кэт тут же вскочила и (словно из сочувствия) положила ей на грудь обе широкие полосатые лапы, заглядывая в лицо.
— Какая прелесть!
— Вот уж нет, — хмыкнула Беатрис. — Ею движет чистой воды расчет. Не советую поддаваться на эти происки.
— Хочу вам что-то показать.
Перегнувшись через кошку, Кейт сунула руку в брошенную у ножки кресла сумку, достала газетную вырезку и протянула Беатрис.
— Колледж Сент-Эдмунд-Холл подыскивает помощницу директрисы для надзора за крылом младших классов. С проживанием.
Развернув вырезку, Беатрис начала читать.
— Для разнообразия я с радостью побуду среди детей, — сказала Кейт. — В каникулы у меня будет отпуск, и хотя жалованье невелико, мне это не в новинку. Я, знаете ли, в этом смысле никогда не шиковала. В возрастные рамки я вхожу, не хватает только… — она поколебалась, — не хватает только рекомендации. Может, вы согласитесь мне ее дать?
Аккуратно сложив вырезку, Беатрис устремила на Кейт внимательный взгляд.
— С удовольствием. Не думаю, чтобы вашу кандидатуру отвергли даже в отсутствии рекомендаций, но в любом случае буду рада помочь. Помнится, однако, у вас были другие намерения.
— Они не изменились, — с легким вздохом ответила Кейт. — Это всего лишь так называемый «план Б», на случай если… — она запнулась, но заставила себя продолжать, — если «план А» с треском провалится.
— Понимаю. — Беатрис посмотрела на часы, кивнула и поднялась, чтобы налить чаю. — И думаю, это разумно.
Наконец-то Блуи удалось заполучить Джеймса к себе. Рэндольф снова был в отъезде (на этот раз на двухдневном семинаре в Лондоне); Гарт, неожиданно сдружившийся с сыном одного из его коллег, отправился на первый в жизни урок рил-тенниса, на закрытый корт по Мертон-стрит; Леонард ни за что не пропустил бы «вторничный бридж» с Беатрис; Джосс помогала Энжи заново обустроить комнату. На этот вечер намечалась окраска стен клеевой краской — по словам Гарта, жуткое мероприятие, состоявшее в том, чтобы нашлепывать свежеразбавленную краску гигантскими кистями. («Воображаю, что из этого выйдет», — сказал Гарт в заключение, но без насмешки, с нежностью и грустью.)
К приходу дорогого гостя Блуи охладила бутылку калифорнийского шардонне, купила большую упаковку мексиканских чипсов и приготовила к ним гуакамоле. Стол в саду она застелила свежей розовой скатертью, хорошо оттенявшей соломенный оттенок вина и бледную зелень соуса из авокадо, не говоря уже о белизне фарфора, тонком лучистом стекле бокалов и сливочном бархате розовых лепестков в букете, собранном на решетке возле дома (ваза тоже была подобрана со всем тщанием — настоящий викторианский антиквариат, по счастливому случаю купленный в лавке старьевщика).
— Приглашаю тебя на бокал вина, — так сказала Блуи Джеймсу. — Ты не можешь отказать мне в этой невинной просьбе.
— Мне бы такое и в голову не пришло, — был ответ.
Ей стоило больших усилий не возлагать больших надежд и не анализировать эту фразу до бесконечности: разделять на слова, взвешивать и оценивать каждое, потом соединять снова в надежде, что вместе они каким-то чудом окажутся более весомыми и значительными (ведь если Джеймсу даже в голову не пришло отказать, значит, он желает встречи, может быть, даже очень желает, а из этого логически следует, что он жаждет быть с ней наедине, из чего опять же вытекает, что… и так далее). Смысл мог быть и прост: «Я не хочу обижать тебя, потому что вижу, что для тебя это много значит» — из чего логически вытекало, что для него самого это значит куда меньше (а может, даже и ничего). «Нет, — подумала Блуи, — я не стану заниматься таким анализом, чтобы не сойти с ума».