– Наташ, не надо, я тебе вечером…
– Да я сдохну от любопытства до вечера!
– Каришка пошла по твоим стопам и пыталась меня пристроить к папаше своего жениха.
– Это ж прямо суицид какой-то, – озадачилась Наталья, пытаясь распутать гипотетически возможные родственные связи.
– Что ты мелешь! Какой суицид?
– Ой, ну инцест! Какая разница?
– Ведеркина, у тебя мозг затопило молоком. С тобой скоро вообще будет невозможно разговаривать.
– Подумаешь, что я такого сказала? А что с Крыжовниковым-то? Он был?
– Не был.
– Вот! – Наталья удовлетворенно всхрапнула. – Я же говорила!
– Да плевать на него, – отмахнулась Татьяна и вдруг осознала, что и в самом деле – плевать.
– О как! – заржала Ведеркина. – Это вы съели что-нибудь!
– Отстань, мне этот Юра абсолютно неинтересен.
– Угу.
– У меня другие цели в жизни.
– Ага.
– Я уже столько раз обжигалась, что ходить по граблям больше не намерена.
– Угу.
– Обычный мужик, ничего особенного, никакой. Поет, кстати, безобразно.
– Кха!
– Что? Хватит там кряхтеть! – Татьяна раздраженно прервала описание «неинтересного» Юрия Михайловича. – Что я такого сказала?
Ведеркина сопела, как бегемот, которого щекочут.
– Да! – мрачно подытожила Таня. – Он мне сто лет не нужен. И ничего смешного!
– Разумеется, – отмерла Наташка. – На фига такой мужик, который петь не умеет. Что хоть пел-то?
– Издеваешься?
– Да так, интересуюсь. У меня Егор только по пьяни поет. И в основном песни советских композиторов из пионерского прошлого. Никакого разнообразия.
– Я не буду ему звонить.
– Не звони, – согласилась Ведеркина. – Он же петь не может. Мужик, который плохо поет, все остальное тоже делает плохо.
– Почему?
– Да просто так сказала. Надо же как-то тебе поддакнуть. Просто других аргументов у меня нет, – хмыкнула Наташка.
– Но я не могу звонить первая. Это как-то… А! Я телефон выбросила! – она даже обрадовалась. – Наталья! У меня нет телефона!
– У Карины можно взять.
– Вечно ты осложняешь мне жизнь своими глупостями, – приуныла Таня, размышляя, хочется ли ей брать телефон. Нет. Не хотелось. Зато хотелось, чтобы Носков позвонил сам.
Верный своему слову, Юрий Михайлович не позвонил ни в этот день, ни на следующий. Мужчина-кремень не меняет своих решений.
– Не звонил и звонить не буду, – твердо решил он.
Умный человек всегда найдет выход из положения. Через несколько дней Носков купил коробку конфет и передал через Карину.
– Это для мамы. Мне тут подарили, а мы сладкое не едим.
– Чего это? – встрял Веник, алчно уставившийся на шоколад. – Давно не едим-то?
– Давно, – тут же сориентировалась Карина. – У вас аллергия на шоколад.
– Ладно, – пожал полными плечами Вениамин. – Обойдусь, хотя, конечно, печально.
Юрий Михайлович рассчитал все правильно: интеллигентная женщина, а Татьяна, безусловно, являлась таковой, обязательно позвонит, чтобы поблагодарить. Если она не захочет общаться, то передаст свое «спасибо» через дочь. Таким образом станет ясно, как действовать дальше, и действовать ли вообще.
– Он же меня вынуждает, Наташка! Я должна позвонить, иначе невежливо! – Татьяна нервно расхаживала по кухне, прислушиваясь, не шуршит ли под дверью любопытная дочь.
– А ты не хочешь? – уточнила Ведеркина таким возмутительным тоном, что Таня едва не повесила трубку. Если бы были еще кандидатуры, с которыми можно было бы посоветоваться, то она бы обиделась. Но сейчас такая роскошь была непозволительна, так как мадам Аникеева сомневалась в собственной адекватности. Требовалась «помощь зала».
– Не хочу!
– Тогда купи ему какую-нибудь дрянь и передай в виде благодарности. И звонить не придется.
– Ну, не знаю. Как-то это не очень…
– Какая ты дура, Танька! Ну, хочешь позвонить же! Так позвони!
– Да не хочу я…
– Говорю же – неумная ты баба. Умная давно бы позвонила, а ты все телепаешься. – У Ведеркиной на заднем плане дурным голосом завопил Тема, призывно затрубил муж, и Наталья быстро закруглила неконструктивный разговор: – Каринка у тебя молодец, а ты ворона.
На этой позитивной ноте беседа завершилась короткими гудками.
Глава 14
Иногда смертельно хочется уйти. Красиво, эффектно, хлопнув дверью так, чтобы посыпалась штукатурка, шмякнулся на пол карниз и звякнули в серванте чашки. Чтобы противоборствующая сторона вздрогнула, внезапно осознала всю тяжесть содеянного и мелкими шажками, семеня и приседая, понеслась вымаливать прощение. Без последнего пункта красивый уход теряет смысл.
У Светы задуманное не получилось, потому что она проиграла. Деньги закончились так быстро и необъяснимо, что у нее даже начали появляться мысли, не обсчиталась ли она с самого начала. Тетя Вера была в ужасе и даже не считала нужным скрывать свое недовольство:
– Девочка моя, ты спятила? Работы нет, а шкаф набила тряпьем? Это как понимать?
– Это понимать так, что сезон сменился, – великодушно пояснила Света. Нет, конечно, некоторое ощущение собственной неправоты присутствовало, но оно плюхалось где-то очень глубоко, так как аргументы в собственную защиту имелись в избытке. – Я отдаю себе отчет, что прошу слишком большую зарплату, но в таком случае я обязана соответствовать уровню. Если я приду на собеседование в прошлогодних тряпках, надо мной посмеются. Есть определенные законы этикета.
– По-моему, ты вообще ни в чем не отдаешь себе отчета, – поджала губы тетя Вера. – Думаю, работодателю глубоко плевать на твою одежду, а вот детям скоро есть будет нечего. Не пора ли напомнить мужу о его материальных обязанностях?
Это был запрещенный прием. Света никак не могла смириться с мыслью, что Крыжовников вот так легко воспринял ее уход и даже не пытается вернуть. Более того, он даже не интересуется здоровьем детей, есть ли у них крыша над головой, есть ли корочка хлеба на ужин…
– Или ты ему звонишь, или я! – сурово наседала тетя. – Это ни в какие ворота не лезет! Между прочим, если он откажется платить добровольно, придется подавать в суд, а это время. И тогда на паперти тебе очень пригодятся костюмы из последней коллекции.
– Сама позвоню, – сдалась Света. – Завтра.
– Нет, сейчас. – Тетя Вера ткнула ей в руки телефон. За ночь Светочка запросто могла передумать, а тогда расхлебывать последствия, как материальные, так и моральные, придется тете. Надеяться на сестру было бы глупо, так как в последнее время переводы от нее приходили крайне нерегулярно, а суммы были настолько скромными, что Вера только диву давалась, как сестрице не стыдно. С другой стороны, Света уже давно выросла и ни на какие алименты от родительницы рассчитывать не могла.
– Тетя, мне это неприятно! – закатила глаза Света. – Это унизительно!
– Лучше унизиться, чем уморить голодом детей, – не уступила тетя.
– Ладно, тогда выйди, а то я не смогу разговаривать.
– Да пожалуйста! Лишь бы из этого что-нибудь получилось! – Тетя удалилась из комнаты и завздыхала где-то в коридоре. Она явно собиралась подслушивать.
Света позвонила Крыжовникову на трубку.
«Увидит мой номер, соответственно – отреагирует, – размышляла она. – Если схватит сразу, значит – ждал. Если не сразу, значит, либо не хочет разговаривать, либо желает изобразить, что не хочет. Или занят. С Носковым».
У Светочки томительно и горько засосало под ложечкой. Чего она ждет? Разве в этой дикой ситуации можно что-то исправить? Нет больше ее Семена, а есть только некий средний пол, фикция, и она – рогатая лань, ошибка природы. За что боролись, на то и напоролись…
Трубку он схватил сразу. Одной проблемой стало меньше.
– Семен? – максимально официально уточнила Света, словно по его мобильнику мог ответить кто-нибудь другой.
– Здравствуй, – сухо отреагировал он. На самом деле Крыжовников даже трясся от избытка эмоций и расплескивал их, как перекипевший чайник. Но жена об этом не должна была догадаться. Быстро же у нее закончились деньги. Хотя чистое белье у него закончилось намного быстрее.
– Надо поговорить. – Светочка почему-то была уверена, что Сеня возьмет инициативу в свои руки, начнет что-нибудь лепетать, извиняться, оправдываться. Ей смертельно этого хотелось, просто до обморока, потому что, едва услышав его голос, Света тут же забыла все свои мысли про средний пол и фикцию, хотя про рогатую лань помнила. Черт бы побрал эту любовь, которой нет, а она есть! Как монстр в фильме ужасов: его победили, закопали, а перед самыми титрами могильный холмик начинает шевелиться. Крыжовникова нельзя было любить, а она любила, несмотря ни на что, и от этого было не хорошо, а очень-очень плохо, словно она была приговорена к долгой и мучительной смерти. Хотелось стереть жизнь, как неверный пример со школьной доски, и начать все заново. Но если бы такое было практически возможно, то люди только и занимались бы переписыванием собственных судеб.