Обедала она обычно одна в своей гостиной. Иногда после обеда Вероника шла в библиотеку и выбирала несколько книг для чтения, в том числе одну какую-нибудь по истории Донкастер-Холла и династии Фэрфаксов.
Они оказывались вместе только ночью, и их взаимная страсть не переставала удивлять ее.
Вероника выяснила, что ей нравится, когда к ней прикасаются. Особенно если прикасался Монтгомери. Его руки были опытными и талантливыми, поцелуи опьяняющими и страстными, и она постоянно жаждала их.
Прошлой ночью муж не пришел к ней, и это было в первый раз, когда он оказался не с ней целых две ночи подряд не во время ее месячных. Вероника хотела сама пойти к нему. Даже встала с постели и вышла в гостиную, но остановилась, не сводя глаз с двери, соединявшей их покои.
Если бы между ними было нечто большее, чем физическая близость, она бы постучала в дверь, чтобы узнать, не нужна ли ему.
Шли дни, и Вероника все больше приходила в отчаяние, потому что ей было нечем их заполнить. Она решила посвятить себя добрым делам, ну, хотя бы навестить ближайшие деревни, чтобы узнать, не нуждается ли кто-нибудь в помощи семьи Фэрфакс. Когда-то однажды она написала стихотворение.
Не пора ли было вернуться к этим занятиям? Она могла бы даже навестить в Лоллиброхе тех людей, кто был к ней добр несколько лет назад. Или заняться рукоделием.
Она могла бы составить каталог ценных предметов из Голубой или Овальной гостиной и позаботиться о том, чтобы опись всех этих вещей была бы такой же детальной и точной, как описание оружия в Оружейной. Разумеется, она могла найти для себя занятия, не заботясь об одобрении Монтгомери, не требуя ни его присутствия, ни помощи.
Это утро было точно таким же, как каждое предыдущее, в последние три недели. Вероника встретилась с миссис Броуди, чтобы обсудить все вопросы, требовавшие вмешательства хозяйки дома. Миссис Броуди была в своем роде экспертом. Она прекрасно со всем справлялась и без Вероники. Ухитрялась всех очень недурно накормить. Причем даже лучше, как подозревала Вероника, чем во многих аристократических домах. Горничные работали прилежно. Припасы для Донкастер-Холла закупались вовремя и умело.
Иными словами, вмешательство Вероники в домашние дела не требовалось.
Она постояла на лестнице, ощущая ладонями тепло нагретых солнцем деревянных перил. Сколько времени ей пришлось бы терпеть все это? Неужели всю оставшуюся жизнь? При мысли о том, что она обречена проводить долгие часы, пытаясь найти цель в жизни, в Веронике проснулся мятежный дух. Ей следовало найти собственную цель и свой интерес. Она будет обращаться с Монтгомери точно так же, как он с ней. Как с украшением. Страсть станет наградой, сладким блюдом, пряником. А мясом, основным блюдом, в ее жизни будет цель, найденная ею самой.
Монтгомери уставился на Эдмунда Керра, раздраженный тем, что тот оторвал его от работы.
Плотники сделали шесть необходимых ему столов с непостижимой скоростью и составили их в форме латинской буквы U посреди помещения винокурни. Теперь Эдмунд стоял перед одним из столов, глядя на Монтгомери, будто нашел что-то важное.
– Вы не желаете совершить поездку в Глазго, ваша милость, и проинспектировать там фабрики?
– Не могу себе представить большего расточительства своего времени, – ответил Монтгомери, не отрывая взгляда от своих бумаг.
Он хотел присоединить пропеллер к движущимся стропам, а это требовало полной концентрации внимания. И теперь ему приходилось ждать, пока Эдмунд уйдет.
– А как насчет рыбных промыслов? – спросил Эдмунд.
– Они тоже требуют моего присутствия?
Сегодня Монтгомери провел долгие часы, склонившись над лопастями пропеллера, стараясь придать им нужную форму. Разрабатывать и совершенствовать чертежи движущего механизма оказалось легче, чем он предполагал. Да и как же иначе, ведь он в течение долгих лет работал над своими чертежами.
То, что ему удалось построить двигатель и водрузить его наверх оболочки, было поводом для настоящего торжества.
Но он не обязан никому об этом рассказывать.
Никогда Монтгомери не делился своими планами по управлению движением воздушного шара ни с кем, кроме старших по званию офицеров в Военном департаменте. Это давало возможность лавировать между воздушными потоками, а не зависеть от них.
Успех даже без понимания и одобрения других все-таки оставался успехом.
Если бы Монтгомери смог одновременно открыть заглушку порта и правого борта корабля, положительный воздушный поток, достаточный для его контроля над высотой, был бы обеспечен. Он сделал запись о наклонном положении лопастей и их смещении на несколько градусов, прежде чем посмотреть на Эдмунда.
– Это все?
– Вам совсем безразличен Донкастер-Холл, ваша милость? Верно? – спросил Эдмунд. В голосе прозвучало недоумение и изумление, лишившие его язвительности.
Монтгомери поднял глаза от своих заметок и пристально посмотрел на собеседника.
– Верно, безразличен.
– Могу я спросить, почему, сэр?
Монтгомери усмехнулся:
– Нет, не можете.
– Это потому, что вы не имеете намерения оставаться в Шотландии, ваша милость?
Монтгомери так долго и пристально смотрел на Эдмунда, что тот понял намек, повернулся и вышел из винокурни.
– Кто имеет дело с кошками, не может избежать царапин, сэр, – послышался голос Рэлстона за его спиной.
Монтгомери повернулся посмотреть на своего мажордома, в котором заметил зарождение интереса к изготовлению воздушных шаров по тому, как тот буравил взглядом спину Эдмунда.
– Я так понимаю, Рэлстон, что вы не жалуете моего поверенного?
– Я не вижу в нем особых недостатков, сэр. Он мыслит, как и положено законнику. Если чего-то нельзя постичь, следует с этим смириться.
Монтгомери решил не говорить Рэлстону, что и сам изучал право и даже имел намерение практиковаться. Но жизнь внесла свои коррективы.
– У него наилучшие намерения, сэр, – сказал Рэлстон. – Но все его мысли о благополучии имения. Он не думает о людях.
Монтгомери сомневался в том, что Эдмунд думает именно так. С момента, когда он познакомился с поверенным, было очевидно: Эдмунд предан Донкастер-Холлу, да и ему тоже, но только потому, что он одиннадцатый лорд Фэрфакс-Донкастер. Он питал почтение к титулу, а не к личности.
Проклятие! Его внимание рассеялось. Монтгомери уставился на лежащие перед ним чертежи и мысленно проклинал поверенного.
– Я почти готов создать шар, Рэлстон, – сказал он, – и испытать воздушные потоки. Хотите сопровождать меня?
Рэлстон покачал головой.
– Все не так страшно, как кажется.
– Лучше быть трусом, чем трупом, сэр, – ответил Рэлстон, усмехаясь.
– Мне придется переубедить вас, – сказал Монтгомери, решив завершить сегодняшнюю работу.
– Конечно, вы можете попытаться, сэр, – ответил Рэлстон, стараясь попасть в ногу с ним, когда они покидали винокурню. – Предупредить вас, только справедливо, сэр. Упрямство в крови у шотландцев.
Монтгомери знал это слишком хорошо, будучи мужем упрямой шотландки. Однако тотчас же забыл обо всем, что собирался сказать, пораженный открывшимся перед ним зрелищем.
В Донкастер-Холле было сорок человек прислуги. Равное число мужчин и женщин. Большинство мужчин выстроились на газоне на склоне холма перед фасадом Донкастер-Холла, образовав три ряда. Во главе этого построения стояла его жена. Перед каждым из рядов находилось по ведру воды.
Вероника подняла руку, и первый из мужчин схватил ведро, передал его следующему в ряду, и так до тех пор, пока оно не дошло до последнего мужчины, опрокинувшего его на гору горящей соломы.
Должно быть, Вероника засекала время их действий, потому что, когда объявили победителя, мужчины в центральном ряду подняли руки, празднуя свою победу.
– Что она делает?
– Это пожарная команда, сэр, – ответил Рэлстон. – Леди Фэрфакс настояла на том, чтобы ее создали.
– Настояла? Почему?
– Прошу прощения, сэр, но такова была ее воля. Ребята здесь с полудня.
На Веронике было платье, которого он раньше не видел, – в зеленую полоску, и оно ему понравилось.
Монтгомери зашагал вверх по склону холма, направляясь к жене. Вероника увидела его приближение и обратилась с речью к своим людям:
– Вы все сделали очень хорошо. Запомните свои цвета, и попрактикуемся на следующей неделе.
– Цвета?
Она ему не ответила. Только обернулась посмотреть на него и принялась собирать ведра.
– Ты возвращаешься в Америку?