Рэнделл Уоллес - Любовь и честь

Горлов сплюнул, прислушался — не зазвенит ли ледышка, и добавил:

— Но я слышал о ней не из-за ее знахарского искусства. Она любовница какого-то иностранца, вот только не могу припомнить его имя.

— Откуда ты знаешь?

— В Санкт-Петербурге можно узнать о многом, если понимаешь по-русски. Я слышал разговоры на балу и даже в «Белом гусе». Когда у нас шепчутся по-русски, то говорят либо о Боге, либо об адюльтере. Я видел Никановскую на балу, когда танцевал с одной пышногрудой особой. Особа была от меня без ума, — а ты знаешь, что они все от меня без ума, — и поэтому сказала пару ласковых слов, когда заметила, что я смотрю на Никановскую. Ты обращал внимание на то, что одна женщина обязательно обольет грязью другую, если ей покажется, что этим она умалит достоинства соперницы? Неужели не обращал?

Горлов, прищурясь, взглянул на солнце.

— Однако пора двигаться дальше. Пойдем.

— Подожди. Ты знаешь, что такое прувер?

— Никогда не слышал. А к чему это относится?

— Не знаю.

— А где слышал?

— Неважно, потом расскажу. Это не срочно, пойдем.

Кучер уже оседлал лошадей и ожидал нас. Но едва я взялся за поводья, как Горлов остановил меня.

— Погоди. Нет смысла мерзнуть на морозе обоим сразу. Давай первый час верхом поеду я, а потом ты меня сменишь.

— Если что-то случится, лучше нам обоим быть в седлах.

— Да что случится? Я отъеду на четверть версты вперед и, если что-то замечу, легко смогу вернуться. А если, не дай Бог, мы попадем в засаду, то неужели ты думаешь, что мы вдвоем сможем отбиться? Не смеши меня. В крайнем случае эти барышни нарожают дюжину казаков.

Он коротко рассмеялся, но тут же сморщился и взялся за живот.

— Ты чего, Сергей?

— Видать, Тихон с утра принес несвежие пироги. Пустяки, пройдет. Ты лучше полезай в карету, а я буду целый час утешаться мыслью, как тепло мне будет в мехах, в которых сидишь ты, думая о том, что скоро тебе самому придется выходить на мороз.

Дамы уже пили вино и заедали его всевозможными бутербродами. Запах вина, яств и парфюмерии чуть не сбил меня с ног после чистого морозного воздуха. Едва я устроился на шкурах, как меня немедленно принялись угощать.

— Скажите, капитан, — вскинула острый подбородок графиня Бельфлер, — а вы не из тех американских пуритан, которые не пьют крепких напитков и вообще все делают не так, как остальные?

Мне пришло в голову, что дамы, вероятно, обсуждали меня, пока мы с Горловым отсутствовали. И поскольку я протянул руку за бокалом бордо, который предложила мне Анна Шеттфилд, то улыбнулся в ответ и поднял бокал.

— Почему же? Я пью вино.

— Да, разумеется, но все пуритане пьют вино, — усмехнулась Шарлотта Дюбуа.

— Если вы хотите спросить, какой религии я придерживаюсь… — начал я.

— Именно это мы и хотели узнать, — перебила меня княжна.

— Что ж, я воспитывался по пресвитерианским канонам, но потом, когда я изучал теологию, мои убеждения претерпели множество изменений. Но вряд ли это интересно.

— Их больше интересуют ваши моральные устои, капитан, — заметила Анна Шеттфилд.

— Особенно те, которые отличаются от наших, — подмигнула графиня и рассмеялась.

— Ой, смотрите, он даже бутерброд уронил!

— И покраснел! — захихикали все вокруг.

— Беатриче, сделай ему еще один бутерброд, — велела княжна.

Служанка, сидевшая у печи, опустилась на колени и стала водить руками по шкурам в поисках упавшего сыра. Я тоже машинально потянулся вниз, и наши руки случайно соприкоснулись. Она испуганно вскинула глаза, и я замер, когда увидел ее лицо. Дело было даже не в том, что она, хоть и безо всяких косметических ухищрений, была красивей всех остальных девушек, сидевших в санях. У нее было простое и чистое лицо, а глаза… глаза и не зеленые и не карие, а какого-то неопределенного цвета. Взглянув в них, я почувствовал себя так, словно снова после душных саней оказался на чистом морозном воздухе… Как назвала ее княжна? Беатриче…

Служанка выхватила сыр из моей руки и поспешно ушла обратно к печи.

Я натянуто улыбнулся.

— Что ж, сударыни, если вы желаете знать кодекс солдата…

— Лучше говори по-английски, — каркнула Зепша. — Если кто тебя и не поймет, то я переведу. Твой французский просто ужасен, — она сверкнула на меня глазами. Ей явно не понравилось, что вся компания позабыла про нее.

— Ладно, — медленно произнес я по-английски. — Тогда позвольте сказать вам следующее. Когда в университете я изучал французский, на котором так плохо изъясняюсь, я также изучал и религию, надеясь когда-нибудь поступить в семинарию. Но поскольку меня всегда учили, что тело должно быть достойной обителью для Бога, то я почувствовал, что не готов к этому, и Господь, если вдруг он решит поселиться в моей душе, просто перестанет быть им. Я с детства привык заботиться сам о себе. Поэтому не пью крепких напитков — не имею желания. Не курю табак, хотя нахожу приятным аромат табачного дыма. Военная дисциплина вполне меня устраивает.

— Ну, а остальное? — настаивала графиня Бельфлер.

— Остальное? — То, что со мной разговаривали как с мальчишкой, только подзадоривало меня вести себя по-мальчишески.

— Ну, вы понимаете, о чем я. Все эти рассказы о женщинах, которые повсюду следуют за армией…

— Со всякими болячками, — вставила Шарлотта, и княжна Наташа брезгливо поджала губы.

— Говорите, говорите, капитан, — подбодрила графиня, и остальные подались вперед в ожидании.

— Что же вы колеблетесь, капитан? Вы и с ними были таким же робким? Ой, посмотрите, как он смутился! Да еще и покраснел! — ее голос стал тихим и грудным. — А заразиться не боялись? Или, может, вы… э-э… девственник?

Все женщины затаили дыхание.

— Я не девственник.

— Нет? — графиня подняла бровь.

— Нет. Я вдовец.

Графиня побледнела, и в санях стало так тихо, что слышно было, как скрипят полозья по снегу.

Никто не произнес ни слова, пока в сани не влез Горлов, а я не отправился сменить его.

Скакать на коне было истинным удовольствием, особенно в том состоянии, в котором находился я. Я еще раз подивился тому, как быстро едут сани. Временами мне приходилось пускать коня галопом, чтобы держать дистанцию.

Кучер в тулупе мастерски правил лошадьми, на большой скорости пролетая по лесной дороге, где возможны были засады, и давая лошадям немного отдохнуть на открытых безопасных участках.

Мы пересекли множество рек и ручьев, скованных льдом. Первый же деревянный мост, на который я въехал, настолько обледенел, что мне пришлось спешиться и вести лошадь в поводу. Я уже повернулся, чтобы предупредить кучера, и увидел, как он свернул на лед и лихо проскочил реку рядом с мостом. После этого и я стал пересекать реки по льду, не доверяя мостам.

На дороге изредка попадались крестьяне, кланявшиеся мне в пояс и опускающиеся на колени при виде роскошных саней.

Потом люди стали встречаться чаще, и я уже ехал рядом с санями, пока мы, наконец, не доехали до Бережков, — большого имения, окруженного голыми фруктовыми деревьями, среди которых возвышалась огромная деревянная усадьба с резным фронтоном.

В тот вечер нас принимали хозяева усадьбы, которые приходились Наташе дядей и тетей.

Княгиня Бережкова по этому случаю надела лучшее платье, но разве могло оно сравниться с великолепием нарядов приехавших дам? Княгиня явно злилась и во всем, как видно, винила мужа, потому что слова не давала ему вставить, если он вообще брал на себя смелость высказаться по какому-либо поводу. Доставалось и слугам, которые то и дело доливали вино в и без того полные бокалы. Но больше всех все-таки перепадало князю Бережкову.

Он терпеливо сносил замечания о своем невежестве во всем, что «дальше двух верст от дома», и только улыбался, словно его хвалили.

Я думал, что он, наконец, перестанет улыбаться, когда его супруга увела женщин к себе в будуар, а мы перешли в кабинет, но князь только еще шире улыбнулся и спросил: