— Князь, — я отвел Бережкова в сторону, — может, княгине лучше уйти в дом? Мы наткнулись на казаков, и наш кучер мертв, а мы захватили пленного. Может, княгине не стоит видеть одновременно и мертвеца, и казака?
Лицо у князя стало бесстрастным, как и тогда, когда он упоминал об угрозе казацкого бунта. Но когда он повернулся, я готов был поклясться, что в глазах у него мелькнуло лукавое выражение.
— А почему бы и нет? Пусть посмотрит.
— Ладно, как знаете. — Я тронул за плечо лакея и указал ему на крышу саней.
Он залез туда, а князь что-то приказал нескольким слугам, и они подошли к саням, вероятно, готовые принять обычный багаж.
Лакей взглянул на меня, потом на дам, щебечущих на крыльце, а затем снова на меня. Я кивнул и жестом показал, чтобы он скатил багаж вниз. Лакей кивнул, и с крыши в снег тяжело ухнул заледеневший, как колода, труп кучера. Слуги невозмутимо приняли этот «багаж», неторопливо отнесли его к парадному входу, положили у ног княгини и вернулись к саням за следующим грузом. Бережкова, занятая беседой, мельком взглянула на труп, потом пригляделась внимательнее и пронзительно вскрикнула. Дамы немедленно взяли ее за руки, наперебой успокаивая княгиню.
Слуги совершенно равнодушно отнеслись и к трупу, и к воплям своей госпожи. Они просто стояли у саней, вытянув руки, пока лакей не скатил им с крыши пленного казака. Но тот, в отличие от трупа, открыл глаза, и все четверо мгновенно отпрянули.
— Казаки! — крикнул кто-то, и, несмотря на то что пленник был связан, ранен и очень замерз, четверо носильщиков поспешно смешались с толпой слуг, которая тоже попятилась.
Но княгиня Бережкова перещеголяла их всех. Она вырвалась из рук успокаивающих ее дам и ринулась в дом, по пути споткнувшись о труп кучера. Дико взвизгнув, княгиня вскочила на ноги, ворвалась в дом и упала в обморок посреди гостиной.
Князь поглядел на меня.
— Я вовсе не хочу убеждать вас, что сельская жизнь совсем лишена волнений, — мягко заметил он. — Но сама ее безмятежность только усиливает эффект от небольших приключений, которые иногда здесь случаются.
Он сделал знак слугам вернуться и пошел было к лежавшему на снегу казаку, но на полпути его перехватила княжна Мицкая.
— Мой дорогой дядюшка, мы с удовольствием снова воспользуемся вашим гостеприимством, прежде чем завтра отбыть в Санкт-Петербург. А пока прошу вас запереть и взять под стражу этого пленного казака, которого мы захватили во славу императрицы Екатерины, государыни всея Руси, — с этими словами княжна пнула лежавшего казака и направилась к саням, где приказала Беатриче не мешкая принести ночные халаты и рубашки для каждой из дам.
Я подошел к князю и со всевозможной почтительностью попросил его позаботиться о наших лошадях, починить сани, найти надежное место для пленника и, самое главное, оказать медицинскую помощь Горлову.
Врач оказался немцем. Он пришел заспанный, в помятой одежде, но принес с собой безукоризненно чистый тазик для крови и сверкающий скальпель. Глядя, как он уверенно закрепил тазик у локтя Горлова и привычно развернул его руку, я преисполнился надеждой, что все будет в порядке.
— Вы уверены, что это именно то, что нужно? — шепотом спросила Беатриче, стоя в ногах кровати Горлова.
— Разумеется, — заверил я. — И Горлов тоже это знает.
Тут я несколько преувеличивал. За тот час, пока мы ожидали появления врача, за которым послал князь, у Горлова было два сильнейших приступа, и ему вообще ни до чего не было дела, поскольку он лежал без сознания и даже не почувствовал, когда врач вскрыл ему вену.
Беатриче, как зачарованная, смотрела на кровь, а я отвернулся. Меня немного мутило. Одно дело — кровь на поле боя, а другое дело — в спальне, да еще когда ее выпускают из тела твоего лучшего друга. Не знаю, сколько выпустили крови из Горлова, но врач, наконец, туго перетянул его руку и повернулся ко мне.
— Слишком много водки и другой дряни, — сказал он по-немецки. — Пусть хорошо выспится, и утром он будет чувствовать себя лучше, но я бы рекомендовал потом еще раз повторить процедуру.
— Спасибо, доктор. — Я дал ему золотой из выданных на дорогу денег.
— Если я буду нужен, я всегда к вашим услугам. — Он опустил золотой в карман и удалился, прихватив свои инструменты.
Я сел у камина возле постели Горлова, а Беатриче опустилась на стул напротив меня. Несколько минут царило молчание, только потрескивал огонь в камине.
— Зачем вы сказали Бережкову, что у графа Горлова инфекционное заболевание? — вдруг спросила она.
— Вы это слышали? — Я действительно имел беседу с князем у саней, когда Беатриче собирала вещи для дам.
Она кивнула, и в ее каштановых волосах заискрились отблески огня.
— Да, слышала. И потом слышала это еще раз.
— От кого же?
— От княжны Мицкой. Она объявила, что все должны держаться подальше от комнаты графа, за исключением, разумеется, меня.
— Она была расстроена?
— Еще как.
— Она тревожится за Горлова или за себя?
Беатриче не ответила, и я продолжал:
— Я просто хотел, чтобы князь поселил нас подальше от всех.
Спальня, которую нам выделили, действительно располагалась в самом дальнем конце дома. В кухне было бы, конечно, еще лучше, но кто же станет держать больного в кухне?
— Так я смогу защитить его, — пояснил я и посмотрел ей в глаза. — И еще мне хотелось бы знать, кто из дам воспринял новость о его болезни серьезно, а кто нет.
— Думаете, вашего друга отравили?
Я промолчал, но Горлов застонал во сне, и мы оба посмотрели на него.
— Сегодня его никто не кормил, — сказала Беатриче. — Но угостить пытались все, кроме Зепши. Она вообще не обращала на него внимания. Но он ничего не ел и ничего не пил. Я только смачивала ему губы водой из общего кувшина.
— Вы не сказали, что оберегаете его по моему приказу?
— Мне не пришлось этого делать: большую часть пути граф был без сознания.
Горлов снова застонал, и его тело изогнулось в конвульсиях от спазмов. Я схватил его за плечи.
— Горлов! Сергей! Ты меня слышишь?
— Слышу, — процедил он сквозь зубы, не открывая глаз, и снова скорчился от боли. — Оно жрет меня! Жрет изнутри!
Он застонал и обессиленно повалился на подушки.
— Беатриче, — прошептал я, — мне нужно ненадолго выйти. Вы справитесь тут одна?
Она кивнула, а я, заверив, что буду через пять минут, взял плащ и вышел.
У конюшен, где заперли казака, толпились крестьяне и слуги. Они говорили нарочито громко и бодро, но было ясно, что они побаиваются своего грозного пленника. Все по очереди заглядывали в щель над дверью, а кто-то даже поднял своего маленького сына, чтобы тот мог взглянуть на живого казака.
Едва я подошел, как все смолкли, расступаясь и давая мне дорогу. Я тоже заглянул в щель и увидел казака, лежавшего на устланном соломой земляном полу. Он лежал на животе, уткнувшись лицом в солому. У изголовья его «постели» была вывалена груда каких-то отвратительных объедков — кожура от фруктов и картофельная шелуха вперемешку с костями неизвестного животного. Точь-в-точь такие объедки бросают свиньям, подумалось мне.
— Кто-нибудь говорит по-французски? — спросил я у притихшей толпы, рассудив, что этот язык должен быть знаком им лучше, чем немецкий.
После долгой паузы седой старик неуверенно сказал, что немного знает этот язык.
— Спроси у казака, как он себя чувствует, — приказал я.
Старик заговорил с пленным и обменялся с ним несколькими фразами, причем у меня сложилось впечатление, что они не очень хорошо понимают друг друга.
— Говорит, что сильно болит живот.
— А что он ел? Чем его кормили?
— Н-не знаю, — прошептал старик.
— Слушай, дед. — Я отвел его в сторону. — У вас найдутся гнилые яблоки? Червивые? Принеси их в дальнюю спальню, где нас поселили, знаешь? — И, не дожидаясь его кивка, добавил: — И еще побольше теплой соленой воды, ведро и деревянный ушат, понял? Давай, живо!
Стоны Горлова я услышал еще в коридоре, а когда вошел, увидел, что Беатриче встревоженно склонилась над ним.