Рэнделл Уоллес - Любовь и честь

Кто-то тронул меня за локоть, и, повернувшись, я увидел улыбающихся мне Шарлотту и маркиза Дюбуа.

— Маркиз Дюбуа! Мадемуазель! Очень рад… — начал было я, но Шарлотта взяла меня за руку и подставила щеку для поцелуя.

Я чуть коснулся губами ее нежной кожи, и Шарлотта, одарив меня еще одной ослепительной улыбкой, взяла меня под руку и заявила:

— Капитан Селкерк, сегодня вечером вы будете моим кавалером. Только моим! Как вы покраснели! Вы, наверное, подумали о чем-то неприличном? Я, собственно говоря, имела в виду, что вы будете моим кавалером на время ужина, — она рассмеялась и сильнее сжала мою руку — на нас уже поглядывали.

Я оглянулся на Горлова и обнаружил, что тот уже занят разговором с графиней Бельфлер.

Шарлотта повела меня по залу, представляя множеству гостей.

Зазвенел колокольчик, и все сразу стихли, повернувшись к огромным позолоченным дверям, которые медленно открылись, и в зал вошла императрица Екатерина Великая, царица всея Руси.

Первое, что бросилось мне в глаза, — это ее изящные точеные ручки, хотя сама она была довольно крупной женщиной. У императрицы было узкое вытянутое лицо и высокий лоб. Я сразу же обратил внимание на ее глаза и волосы. Волосы были густые, щедро посеребренные сединой, что прекрасно гармонировало с голубизной ее глаз. Я знал, что Екатерина родилась в 1729 году, значит, сейчас ей было сорок пять лет. Но выглядела она гораздо моложе своего возраста, и хотя я и не назвал бы ее красивой, она, безусловно, была привлекательна. Правда, женщина, которая вся усыпана бриллиантами, сверкающими у нее на шее, на груди, на руках, на платье и в волосах, поневоле привлекает к себе внимание.

Позади нее шел человек в мундире генерал-адъютанта, увешанный многочисленными орденами и лентами. Он не был красив — скорее, наоборот: у него была слишком большая голова, крупный нос и грузная фигура. Он шел уверенной походкой человека, привыкшего повелевать, и шагал за царицей скорее как покровитель, чем как слуга. Я подумал, что он на несколько лет старше Екатерины, но потом узнал, что он на десять лет ее моложе. И, тем не менее, я сразу понял, кто это. Это был Григорий Александрович Потемкин, фаворит царицы.

Императрица и Потемкин прошли вдоль стола, и в то время как Екатерина улыбалась всем и награждала каждого благосклонным взглядом, Потемкин шел, вздернув вверх подбородок и ни на кого не глядя.

Императрица села во главе стола, и он тут же занял место справа от нее. И только после того как сел он, гости приступили к трапезе.

Не зная, какое место выбрать, я держался возле Шарлотты, но в зале вдруг появилось множество лакеев, и один из них отвел меня на мое место, которое, собственно, оказалось рядом с Шарлоттой, как раз напротив Горлова и графини Бельфлер, но довольно далеко от царицы.

Я заметил Анну Шеттфилд, сидевшую между отцом и Монтрозом, напротив госпожи Никановской, рядом с которой сидел седовласый генерал, увешанный орденами, которых у него было не меньше, чем у Потемкина. Генерал, не таясь, гладил Никановскую по ноге и что-то шептал ей на ухо. Он оторвался от своего занятия только после того, как кто-то крикнул: «Здоровье императрицы!» и все встали, чтобы выпить шампанского из бокалов, уже наполненных предупредительными лакеями.

Мы с Горловым посмотрели друг на друга, и я видел, что он был так же взволнован, как и я.

Едва мы поставили бокалы, как двери в зал снова распахнулись, и вошел отряд солдат-великанов. Все они были ростом выше двух метров, в зеленых мундирах, огромных ботфортах и высоких меховых шапках. Они выстроились вокруг стола и застыли. Некоторые дамы испуганно вскрикнули при их появлении, но мужчин эта реакция только позабавила.

— Великанский полк! — восторженно заворковала мне на ухо Шарлотта.

Я сразу обратил внимание на то, что каждый из солдат держит в руке маленькое блюдце, которое они по команде поставили рядом с гостями. На блюдцах была черная икра. Потом солдаты повернулись и, так же четко печатая шаг по блестящему паркету, вышли из зала.

Пока все аплодировали милой шутке царицы, я спросил Шарлотту:

— Значит, у царицы есть Великанский полк?

— У всех королевских семей Европы есть такие полки, глупенький, — ответила она под звуки заигравших скрипок. — Время от времени монархи меняются между собой, дарят друг другу таких солдат, как табакерки. В России самые лучшие. Это придумал еще царь Петр, он ведь и сам был великаном, — она кивнула на портрет, висевший на стене напротив.

Царь был изображен в гавани, глядящим на корабли. Он был неправдоподобно высок, с лицом скорее добродушным, чем героическим. Царь Петр Великий, легенда России. Я невольно посмотрел на царицу, пытаясь найти сходство, и… встретился с ней взглядом. Секунду мы смотрели друг на друга, и я, смутившись, отвел взгляд, а когда снова поднял глаза. Екатерина уже с кем-то разговаривала, не глядя в мою сторону.

Я не очень-то запомнил этот ужин, хотя следовало бы, учитывая важность этого события. Блюда были великолепны, но помню, что я был слегка разочарован. Мне всегда представлялось, что даже простое яблоко, поданное на королевский стол, должно быть вкуснее яблока на столе пресвитерианина.

Помню разговоры между вспотевшим Горловым и улыбающейся графиней Бельфлер, повышенное внимание седого генерала к госпоже Никановской, грустное лицо Анны, которая делала вид, что слушает разглагольствования Монтроза, обращавшегося не только к ней, но и ко всем окружающим. Он надменно восседал на стуле и, ни на кого не глядя, что-то вещал, упиваясь своим мнимым превосходством и не допуская даже мысли, что его могут перебить. Время от времени Монтроз касался руки Анны, словно приглашая ее отдать должное его красноречию. Я понял, что Анна только делает вид, что слушает, а едва он отворачивался, обращала взор в мою сторону.

Лорд Шеттфилд, казалось, не замечал откровенной скуки дочери. Его, как ни странно, почему-то очень занимали ухаживания генерала за госпожой Никановской, сидевшей напротив. И чем дольше Шеттфилд делал вид, что его это нисколько не интересует, тем очевиднее становилось, что он ничего не пропускает. Я просто диву давался, вспоминая о том, какой недотрогой была Никановская во время путешествия, и наблюдая за тем, как вульгарно она ведет себя сейчас, благосклонно принимая не совсем приличные ухаживания.

Я вдруг понял, что Никановская прекрасно знает о том, что Шеттфилд не сводит с нее глаз, но делает это нарочно, чтобы поставить лорда в неловкое положение, так как тот ничего не мог сказать.

Значит… значит, Никановская любовница Шеттфилда?

Еще неделю назад я был так наивен, что мне и в голову бы не пришло подобное, но теперь, понимая ее истинные отношения с моими врагами, я начинал догадываться, кто был отравителем и что на самом деле целью был я, а не Горлов.

Они были осторожны и хотели убить меня подальше от города, чтобы никто не задавал лишних вопросов. Когда яд подействовал, Никановская попыталась закончить дело, пока Горлов не сообразил, что его отравили, но все равно я был убежден, что главной целью был я. И они, безусловно, еще раз попытаются это сделать, но чем выше поднимался я в свете, тем труднее им было осуществить задуманное. Я оглядел жужжащую за столом толпу гостей, где в каждом сердце таились самые разнообразные мечты — разбогатеть, сделать карьеру, попасть в ближайшее окружение Екатерины. В этот вечер они так близко находились к самой могущественной императрице на континенте, что их мечты вполне могли осуществиться. Достаточно только угодить царице — смехом, комплиментом, вовремя сказанным словом — и мечты могут стать явью.

Гости избегали смотреть на Екатерину, но все, включая меня, ни на секунду не забывали о присутствии императрицы.

Екатерина прекрасно сознавала, что присутствующие ловят каждый ее жест и каждое слово. Она негромко хлопнула в ладоши, и за столом мгновенно воцарилась тишина.

— Дорогие гости, я хочу показать вам кое-что. Это будет особенно интересно нашим министрам, поскольку этой весной мы начинаем целый ряд важных государственных проектов. И больше всего это должно заинтересовать нового министра сельского хозяйства[3].

Повинуясь ее кивку, несколько солдат охраны вышли из зала, но вскоре вернулись и внесли в зал привязанного к стулу человека. То, что это человек, а не груда костей и не мумия, говорили только глаза, блестевшие на иссушенном лице с торчащими зубами.