Рэнделл Уоллес - Любовь и честь

— В России, кажется, даже время теряет свою власть, — задумчиво сказала она. — В любой момент может произойти что угодно. Я как-то видела, как рабочие построили дворец за один день специально для ужина, вроде этого.

— За один день?

— Представьте себе. И вот все здесь так.

— Но если дерево не высушить как следует, то оно рассохнется и потрескается.

— Конечно, но никто и не строил надолго.

— Ох, уж эта Россия, — вздохнул я. — Великие замыслы с вечера и похмелье с утра.

— Вижу, вы начинаете понимать русских.

Внизу, где грелась у костров дожидающаяся хозяев челядь — лакеи, кучера, служанки (где-то среди них была и Беатриче), кто-то затянул песню, и все внизу подхватили ее.

— Это русская баллада, — пояснила Анна. — Они поют о том, что лучше быть живым один день, чем мертвым всю жизнь… Знаете, а я завидую им.

Я внимательно взглянул на нее.

— Вы счастливы, мисс Шеттфилд?

— Была… пока не встретила вас.

Я чуть не задохнулся от изумления, но в этот момент в дверном проеме возник Потемкин.

— Капитан… э-э… я хотел сказать, полковник Селкерк, мы поговорим о делах завтра, здесь во дворце. Приходите один.

Едва он ушел, как появился лорд Шеттфилд и произнес:

— Анна, нам пора.

Она покорно пошла за отцом и ни разу не оглянулась, зато лорд Шеттфилд уже в дверях бросил взгляд в мою сторону.

Я снова посмотрел во двор, где пели слуги, не подозревая о том, что Беатриче стояла прямо под балконом и поэтому слышала все, о чем мы говорили.

После полудня меня разбудил Горлов.

— Одевайся, Петр уже ждет в санях.

— Куда мы едем? — спросил я, когда мы выходили из «Белого гуся», но он не ответил.

Выпавший за день снег затруднял дорогу. Мы проехали через весь город, пересекая каналы, мимо прекрасных дворцов и скелетов будущих зданий, а то и пустых мест, где сотни рабочих осушали болота, чтобы построить на этом месте новые дворцы.

Сани остановились у большого мрачного дома, выходившего окнами на Зимний дворец. Видимо, это был один из первых роскошных домов в Санкт-Петербурге, построенных еще в петровские времена. Дом был большой, старый, но с колоннами, и походил на богатого, но старомодно одетого вельможу среди современных щеголей. Но выглядел он довольно мрачно — ни огонька, ни дыма из трубы, а стекла были кое-где разбиты.

Горлов, не обращая внимания на все это, вошел в дом. Я последовал за ним, и первое, что бросилось мне в глаза, это груда запыленной мебели в огромном холле. Горлов уверенно переходил из комнаты в комнату, нигде не задерживаясь, пока, наконец, мы не вошли в одну из комнат на третьем этаже.

— Ну вот, Светлячок, — он неожиданно повернулся ко мне. — Это дом моего отца. Здесь я вырос.

Я не знал, что сказать, когда позади нас на лестнице раздался пронзительный крик. Я обернулся и увидел седую женщину, которая, кутаясь в красную шаль, удивленно уставилась на Горлова, словно не верила своим глазам. Одной рукой незнакомка схватилась за сердце, а другой рукой за распятие, висевшее у нее на шее. Она снова вскрикнула, но теперь я понял, что это крик радости. Даже Второе Пришествие не способно вызвать такой восторг и обожание, с какими она смотрела на Горлова. Женщина перекрестилась и повалилась ему в ноги.

Горлов широко улыбнулся.

— Маша, — сказал он и попытался поднять ее, но она вцепилась ему в колени, орошая слезами сапоги.

В дверях я заметил Петра, посасывающего погасшую трубку. Горлову, наконец, удалось поднять женщину, и она пустилась в пляс от охвативших ее чувств.

— Это Маша, жена Петра, — пояснил Горлов и представил меня этой достойной женщине, которая тут же покрыла мою руку благодарными поцелуями.

Она отвела нас всех в другое крыло дома, на кухню, где приветливо пылал огонь, и напоила чаем с вареньем. Она без конца то говорила, то смеялась, то плакала, то крестилась.

В конце концов, она все-таки отпустила нас, и мы с Горловым прошлись по дому, заваленному мебелью, и уселись на диван в одном из залов.

— Ну, как тебе дом? — спросил он.

— Отличный дом… и, вижу, с мебелью проблем нет.

— Жена часто покупала мебель.

— И часто переезжала.

— Кто тебе сказал? — покраснел Горлов.

— Да кто бы на такое осмелился? И кого я стал бы слушать?

— Тогда откуда ты знаешь, что она часто переезжала?

— Я догадался об этом, взглянув на мебель. Один диван новый, другой старый, третий давно пора выбросить. И стили не сочетаются, поэтому я подумал, что она каждый раз покупала себе мебель там, где жила, а потом перевозила ее сюда, как в кладовку.

Сергей несколько секунд смотрел на меня, а потом печально улыбнулся.

— Иногда ты изумляешь меня, Светлячок. Ты бываешь довольно сообразителен. Да, моя жена часто переезжала. От мужчины к мужчине. Она не хотела жить со мной в этом доме.

Он пнул ногой одно из кресел.

— Маша была мне вместо матери. Конечно, у меня были и учителя, и гувернеры, но она убаюкивала меня в детстве, утешала, когда мне было больно, и это она молилась за меня ночами.

— А твоя мать умерла, когда ты был маленьким?

— Наверное, — задумчиво ответил Горлов и пояснил свой загадочный ответ: — Мой отец тоже был кавалеристом в Преображенском полку. Это один из самых элитных гвардейских полков. Он отослал мою мать в монастырь, и я никогда не видел ее. Как-то, лет в двенадцать, я застал Машу рыдающей на кухне, но когда я спросил, почему она плачет, она вдруг принялась утешать меня, хотя так и не объяснила, чем вызваны ее слезы. Может, в тот день умерла моя мать?

— Горлов! — не выдержал я. — Что ты несешь? Как можно отослать жену в монастырь?

— В России можно, — мрачно ответил он. — В наказание за неверность.

— Прости…

— Да откуда ты мог знать? — махнул он рукой. — И это еще удел дворянских жен. Крестьянин запросто может забить неверную жену до смерти. Монастырь же является уделом и неудачливых претендентов на престол, которым удалось избежать казни или яда. Им милостиво позволяют гнить в монастыре. — Сергей помолчал, но потом продолжил:

— Маша говорила мне, чтобы я не думал плохо о матери. Она, мол, всего-навсего только переписывалась с одним офицером из отцовского полка. Так это или нет, мне никогда не узнать, потому что когда отец нашел письма, он немедленно отправил ее в монастырь, чтобы больше никогда не видеть, а офицера вызвал на дуэль и убил.

И с тех пор все покатилось по наклонной плоскости. Мать была в родстве с Меншиковыми, и у отца под различными предлогами отобрали почти все земли. Но он и глазом не моргнул. Кремень человек был. Я всего два раза видел, как он улыбается. Первый раз мой отец улыбнулся, когда я стал офицером, а второй раз, когда его назначили командиром в одну из частей во время кампании против турок. Он умер от воспаления легких, здесь, в этом доме, в комнате наверху. — Горлов прошелся по залу и повернулся ко мне. — Когда я женился, то, как и положено солдату, часто уезжал, оставляя жене все, что мне досталось от отца: вот этот дом и еще один в Москве. Там она сейчас и живет. Во всяком случае, она живет в Москве, а дом использует под склад, как и этот.

Я тоже поднялся, слишком взволнованный, чтобы говорить, и мы с Горловым бесцельно бродили по дому, пока не забрели в кабинет. Горлов взял с полки какую-то коробку со стеклянной крышкой, вытер рукавом пыль, и я увидел множество орденов и медалей на красном бархате.

— Награды отца, — пояснил Горлов. — Он был полковником. А я теперь генерал. Полагаю, что сейчас он улыбнулся бы в третий раз…

Сергей помолчал, а потом вдруг заторопился.

— Пора уходить. Я вообще-то не должен был появляться здесь.

— Это почему? Ведь это твой дом!

— Нет, брат, не мой. Он принадлежит моей жене. Он перешел к ней после того, как она стала любовницей одного вельможи. — Он сдвинул брови и взглянул на меня. — Помни, что царица милует, но она же и казнит.

Горлов достал из кармана часы и щелкнул крышкой.