Мануэль Гонзалес - Любовь и чума

Комнин стоял несколько минут, окаменевший перед ним, до такой степени удивило его это внезапное, неожиданное превращение кроткого ягненка в кровожадного тигра с железными когтями. Императору стало даже крайне неуютно оттого, что его обманули таким образом.

— Ты такой негодяй, — произнес он, наконец, — что я даже затрудняюсь придумать тебе достойное наказание. Приказать моим невольникам высечь тебя, как собаку? Велеть ли повесить, как изменника, на зубцах башни? Или не будет ли лучше, если тебя затопчут ногами как ядовитую змею?

— Я не могу давать советов своему властелину, — отозвался с дерзким видом Иоаннис, — но я считаю тем не менее долгом сказать вам, что очень неблагоразумно сечь человека, знающего все ваши тайны. Зачем вешать сообщника, который перед смертью может рассказать многое? Зачем давить ногами змею, укус которой влечет за собою смерть? Кроме того, позволю себе заметить следующее: я знаю, что вы еще нуждаетесь в моих услугах, и пришел с целью предложить вам их.

Комнин злобно расхохотался.

— Не тревожься, раб! — воскликнул он. — Если мне поможет Бог, то я через несколько часов уже не буду больше нуждаться ни в тебе, ни в твоих собратьях по ремеслу.

— Может быть, — отозвался насмешливо Азан.

— Что ты хочешь сказать этим?

— Да, например, то, что лотосы Бланкервальского сада так же нескромны, как и мрачные воды наших венецианских каналов.

— Я опять-таки не понимаю тебя.

— Вчера вечером вы прогуливались с великим логофетом в саду.

— А тебе известно даже это?

— Вы говорили своему спутнику: завтра, в этот самый час венецианские купцы, посланники и матросы будут все в нашей власти.

— Берегись! — проговорил Комнин, грозя далмату своим массивным кулаком. — Есть не только яды, которые сильны настолько, что разрывают содержащие их сосуды, но и тайны до того ужасные, что убивают владеющего ими!

— Примите к сведению, — продолжал Иоаннис совершенно спокойно, — что венецианцы предупреждены обо всем. Они ускользнут все от первого до последнего, один за другим, из ваших сетей.

— От первого до последнего? — повторил Мануил с каким-то демоническим смехом. — Значит, ты лгал мне раньше? Ну, тебе не придется же выйти отсюда живому!

— Это не помешает моему предсказанию сбыться… Я уже имел честь доложить вашему величеству, что я не венецианец, а далмат.

— Клянусь тебе, что никто не ускользнет от меня! — воскликнул император громким голосом. — Я готов дать сейчас же приказ об аресте венецианцев, которые пируют теперь в моем дворце… Готов задушить их собственными руками.

Комнин приложил к губам хрустальный свисток, на резкий звук которого прибежал невольник.

— Привести сюда Сиани и Молипиери, венецианских посланников, и запереть все выходы дворца! — приказал император.

Невольник поспешил удалиться.

Иоаннис посмотрел ему вслед с загадочной улыбкой, затем он пошел отворить узкое окно, откуда, несмотря на ночной мрак, можно было видеть все галатское предместье, контуры которого резко отделялись от голубого неба.

— Цезарь, — сказал он, указывая в окно, — видите ли вы это темное здание, возвышающееся по ту сторону залива?

— Да, это дворец венецианских посланников, — ответил Мануил нетерпеливо. — Что дальше, говори?

— На террасе этого дворца сейчас вспыхнут красноватые огоньки.

— А что Же означают эти огоньки?

— Что все готово к отъезду.

— Ну, пока еще ничего не вспыхнуло, я могу быть уверенным, что венецианцы попались! — воскликнул Мануил.

— Но они пока не в ваших руках, — отозвался далмат.

— Если ты сомневаешься, то можешь удостовериться собственными глазами, — сказал император, схватив его за одежду.

— Поздно, ваше величество, — заметил далмат, цепляясь за оконную решетку. — Соблаговолите взглянуть — огни зажигаются.

Оба, волнуемые совершенно противоположными чувствами, смотрели на то, как терраса освещалась мало-помалу пылающими факелами.

Мануил Комнин зарычал, словно попавшийся в плен лев, и потрясал своими сильными руками железную решетку.

Далмат же между тем любовался с дикой радостью освещенными верхушками деревьев, казавшимися издали охваченными со всех сторон пламенем.

В это время вернулся невольник и доложил дрожащим голосом Комнину, что Сиани и Молипиери скрылись из дворца в неизвестном направлении.

Император произнес страшное проклятие, вытолкал ногой простершегося перед ним невольника и запер дверь.

Скрестив руки на своей широкой груди, он приблизился медленными шагами к Иоаннису и посмотрел на него долгим, испытующим взглядом, как бы желая проникнуть в глубины его души.

Далмат выдержал это испытание с невозмутимым хладнокровием.

— Тебе, разумеется, известно, куда они скрылись? — спросил коротко император.

— Да, — ответил Азан. — Они ждут меня в настоящую минуту с величайшим нетерпением.

— Так что в случае, если я задержу тебя…

— То они отправятся без меня.

— Ну а если я прикажу содрать с тебя живого кожу — неужели ты не выскажешь мне и тогда своей тайны? — вспылил император.

— Признаюсь, — произнес спокойно далмат, — что эта процедура пользовалась бы несомненным успехом при других обстоятельствах. Но со мной она будет совершенно излишней, так как венецианцы отплывут через двадцать минут, а я сомневаюсь, чтобы вам удалось в такой короткий срок развязать мне язык.

— Шутки в сторону! Можешь ли ты и хочешь ли выдать их мне?

— Могу и хочу: именно это и привело меня к вам.

— Сколько же ты требуешь за эту измену?

— Ничего. Я буду совершенно доволен, если мне представится возможность отомстить Сиани, не задевая интересов вашего величества.

— Объяснись.

— Вы недавно задали мне вопрос: что может быть общего между таким негодяем, как я, и благородным Сиани? — произнес Азан решительным тоном. — Так знайте же, что этот патриций любит ту же женщину, которую люблю я… Да, патриций Сиани, имя которого красуется в золотой книге, вздумал соперничать с бедным незаконнорожденным далматом, который был поднят прохожими На каком-то перекрестке и который провел свои детские годы в нужде и лишениях, питаясь только милостыней. Чтобы завладеть этой женщиной, на которой ему нельзя жениться, потому что она плебейка, патриций Сиани поступил в посольство в надежде одержать такую блистательную победу над греками и выполнить свою миссию с такою честью, что сенат, увидя его, покрытого славой, разрешит ему брак, запрещенный законом. Опасаясь, что мечта Валериано может осуществиться, я решился поставить преграду его честолюбию и не допустить, чтобы он завоевал себе славу, которой так домогается. Я стал его рабом, и с тех пор он находится в моей власти. Я работал без устали над его гибелью, не покидая его ни на одно мгновение, и узнал даже все его тайные мысли. Я ежечасно устилал его путь сетями, в которых он путался уже не раз. Все то, что создавалось им, я разрушал с терпением непримиримой ненависти. До сих пор старания мои были успешны, но мне мало этого: я хочу окончательной его гибели. И так как он принадлежит мне, то я и продаю его вам, ваше величество!

— Говори же, на каком условии?

— Вблизи Константинополя находится превосходная больница для пораженных чумой.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Мануил, смотря пристально на зловещее лицо Азана.

— То, что надо не далее как сегодня же завлечь туда солдат и моряков венецианской флотилии.

— Вероятно, для того, чтобы ни один из них не вернулся в Венецию, не так ли?

Далмат не ответил, но смело взглянул в лицо Мануила, между тем как губы его искривились злой улыбкой. Комнин усмехнулся: он понял смысл улыбки.

— Ты прав, Азан, — сказал он, — я ошибся. Ты хочешь сказать, что их всех потом следует отправить, пропитанных этим ужасным ядом, обратно в Венецию.

— Я еще не вполне закончил свою мысль.

— Говори же скорее: я спешу завершить это дело.

— Через час, когда во всем городе поднимется тревога, я овладею с одобрения цезаря двумя купеческими кораблями, которые прибыли вместе с флотилией и принадлежат венецианцу Бартоломео ди Понте. Я уведу их дня на три в одну малоизвестную бухту, а затем, пользуясь темнотой ночи, прокрадусь в больницу чумных и произнесу магическое слово: «Освобождение…». На этот возглас мне, разумеется, ответят тысячи дружеских голосов. Солдаты, матросы и юнги соберут свои последние силы и кинутся на приготовленные мной корабли. С этим драгоценным грузом я поплыву на всех парусах в Адриатическое море… и вернусь торжественно в Венецию в качестве освободителя моих братьев.