Мы сидели рядышком на тахте за небольшим столиком, покрытым цветастой скатертью. В центре горел подсвечник, около стояли бокалы, бутылка « Цинандали» и раскрытая коробка конфет.
– Ну, за взаимопонимание, – предложила она короткий тост. – Подожди, может ты голоден?
– Есть немного, – улыбнулся я, рассматривая необычную девушку сквозь стекло бокала. – Только он скорее интимного характера.
– Тогда поспешим? – чокнулась Вера, пригубила вино и аккуратно отщипнула краешек шоколадки жемчужными зубами.
– Хорошее вино, – похвалил я. – У тебя неплохой вкус. Правда, кисловато немного. Давай – ка его подсластим и выпьем на брудершафт.
– А что, идея не оригинальна, но вполне приемлема, – согласилась женщина, и я почувствовал её волнение.
Мы осушили бокалы, слегка соприкоснулись губами, потом ещё, ещё и взасос. Общее возбуждение толкнуло нас в объятья, и хозяин моей промежности категорически потребовал немедленного освобождения. «Свободу Манолису Глезосу!», возник и канул в вечность в подсознании партийный лозунг тех времён и народов.
Я лихорадочно расстёгивал пуговицы на её кофте, а она трепетными пальцами освобождала меня от рубашки. Предметы мужской и женской одежды падали к ногам, с сухим коротким треском отскочили пуговички Вериного лифчика, бежевая тряпочка с затейливыми кружевами упала, и в мерцающем свете свечей, показались полные, налитые желанием белые груди с тугими сосками.
Не переставая осыпать женщину ласками, я наощупь нашёл на холме пупырышек и нежно, как только мог, покрутил его между пальцами. Вера застонала от наслаждения и провела ладонью по моему хозяйству. Призывный запах желания исходил от её открытого тела, и это было последним искушением, против которого не помогло бы никакое противоядие. Я с силой приподнял её за ягодицы, и она мгновенно, как живая лиана, обвила мою талию длинными ногами. Губы жадно ловили губы, и Верин язык, жёсткий, как хрящ, вторгся в мой рот, как только я ворвался в её пышущую страстью огненную розу.
Это был танец наслаждения, я, словно глухарь на токовище, ничего не видел, ничего не слышал в эксклюзивном парении. Новизна любовной позы покоряла. Я чувствовал себя настоящим мужчиной – сильным, мощным и властным. В исступлении Вера откинула голову далеко назад, обнажив свою длинную лебединую шею, плотно сомкнула веки и наслаждалась, слегка постанывая и ритмично работая животом и попкой. Эта безумная пляска между столом и тахтой продолжалась не более двух минут, но казалась бесконечно долгой и сладкой. Я почувствовал, что через мгновение кончу, приостановил возвратно – поступательные движения, но она этого не позволила и, целуя мою грудь, с силой нанизывала себя на обалдевшего от восторга хозяина. Её губы нежно, ритмично и властно сжимали его в объятиях, выгоняя семя наружу, словно доярка, выдаивающая корову. Сдерживаться дальше не хватило сил. Я успел выдернуть своего верного друга, и из него, словно из огнемёта, полыхнуло пламя блаженства, обжигая и шею, и груди и живот распластанной женщины.
– Вот за эти божественные моменты и стоит жить, – сыто промурлыкала Вера, уже лёжа на тахте и ласково поигрывая с моим шанцевым инструментом – беспомощным и вялым, как новорождённый младенец. – Ты удовлетворён?
Вместо ответа я лизнул её ухо и с силой прижал к себе.
– Вот сумасшедший, – довольно улыбнулась Вера. – Отпусти, раздавишь
Она помолчала, а потом, как о чём – то давно решённым, произнесла:
– Ты мне понравился. Останешься до утра. Только не рассчитывай, что приобрёл на меня какое – то право. Никаких обязательств – вот условие, при котором наши отношения могут иметь продолжение. Переспать с женщиной – это еще не повод для близкого знакомства.
«Странно, – подумал я. – Девушки, как правило, преследуют прямо противоположные цели». Однако меня это устраивало.
– Свободные художники интима? Не правда ли, звучит интригующе, – сказал я, поднялся, подошёл к столу и жадно выпил из бутылки остатки «Цинандали»…
Полёты в облаках, вне видимости земли, всегда относились к категории повышенного риска, а уж взлёт при ограниченных условиях погоды, заход на посадку и сама посадка по сложности своего выполнения превосходили любую фигуру высшего пилотажа. Именно такое задание я получил от командира звена капитана Кулявцева.
– Ты не волнуйся, – ободрял меня он, усаживая в кабину. – В крайнем случае, всегда приду на помощь. Делай, как учили, и не пытайся изобрести колесо.
«Как учили»… В авиации, пожалуй, это самая расхожая фраза. В ней заложена концентрированная мудрость всех поколений лётчиков. Она выступает гарантом безопасности полётов и сохранения твоей драгоценной жизни. Любой шаг в сторону от последовательности действий, заученных и выработанных на предварительной подготовке, может стать началом твоего конца, если ты не научен исправлять допускаемые ошибки хладнокровно и грамотно.
«Лётчик должен быть чисто выбрит, слегка пьян и немножко нахален». Это одно из шутливых наставлений первоклассных асов, эквилибристов и канатоходцев, выполняющих свою работу на грани фола, цена которому – жизнь. Но оно сугубо земное, и совершенно неприемлемо там, где опорой является воздух. Здесь нет обочины, у которой можно было бы остановиться, подумать и проанализировать логику своих действий, а потом, сообразуясь с обстановкой, двинуться дальше. Здесь кругом пустота.
Говорят, естественным дефицитом на свете являются деньги. Может быть это и так. Но для лётчика, находящегося в воздухе, есть своё понятие дефицита – времени, высоты и скорости. Провожая в последний путь погибших товарищей, мы с сожалением думаем о том, что будь у него в запасе доля секунды, пара лишних метров, – не пришлось бы идти за его гробом в скорбном молчании.
Я привычно скользнул в кабину, пристегнул привязные ремни и осмотрелся. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что все тумблеры и переключатели находились в исходном положении, приборные стрелки – в норме, и рычаги управления готовые к действию. Связь с руководителем полётов была отменной, и я, захлопнув фонарь, вырулил на взлётную полосу, запросил разрешение на взлёт и благополучно отделился от земли. Через минуту она исчезла.
За бортом ничего не просматривалось, словно я попал к негру в задницу. И только показания приборов, с которых я скачивал информацию о поведении самолёта в пространстве и работе силовой установки, подтверждали, что отклонений от схемы полёта нет. В крайнем случае, у меня был инструктор, готовый в любой момент оказать необходимую помощь. Но уже приобретённый опыт выработал условный рефлекс – в любой ситуации рассчитывай только на свои силы.
Я отрабатывал метод захода на посадку отворотом на расчётный угол, где важнейшими элементами полёта было чёткое выдерживание скорости, высоты, времени и курса.
Воздушная масса возмущёнными потоками бросала самолёт из стороны в сторону, и непредсказуемую турбулентность я инстинктивно компенсировал с помощью рулей управления.
С РП мы перебрасывались короткими дежурными фразами, и по его спокойному голосу я догадывался, что полёт происходит нормально.
На расчётном развороте я выпустил шасси и перевёл машину на снижение. Скорость и показания авиагоризонта оставались в норме и после четвёртого разворота. А потом началась такая свистопляска, словно меня взяли в оборот боксёры – профессионалы. Самолёт, будто загнанную в угол мышь, кидало из стороны в сторону, вверх и вниз, стрелки приборов взбесились, ручка управления дёргалась и плохо реагировала на мои усилия.
– Выше глиссады на двадцать метров, – предупредил меня РП.
– Понял, – подтвердил я полученную информацию, отжимая от себя ручку и прибирая обороты турбины.
– Следи за скоростью, идёшь ниже глиссады, следи за высотой. До полосы тысяча метров. Не снижайся! – теперь в голосе руководителя прослушивались явно беспокойные нотки.
Я покрылся испариной и отдал сектор газа вперёд до максимума. Но опоздал: потерявший скорость истребитель катастрофически падал…
И вдруг наступила оглушительная тишина.
– Всё, вылезай, пилот, – с сарказмом прозвучал голос Кулявцева. – Полёт окончен.
Я откинул фонарь кабины, стянул с головы шлемофон и спустился на пол тренажёрного класса.
– Вот, смотри, – показал он схему моего полёта, аккуратно вычерченную осциллографами.
– Упал за триста метров до полосы. Это не есть хорошо.
За окнами назойливо моросил дождь, и тёмные тяжёлые облака цеплялись за кровлю домов.