Геннадий Ильин - Любовь и небо

– А что, – отшутился я. – Погода– то нелётная …

С Еленой происходило что – то неладное. Прошло уже три недели с того памятного разговора, а от неё не было ни слуху, ни духу. Я понимал, что чистосердечное признание в несовершённом грехе далось ей нелегко. Напуганная собственной откровенностью, влюблённая девочка в смятении ожидала развязки из щекотливого положения, в которое попала по неопытности. Ну почему бы ей не промолчать? Я – то был неуверен, что она имела какие – то отношения с мужчинами, спросил наугад, а, выходит, попал в точку.

Противоречивые чувства раздирали мою душу. С одной стороны, мне льстило, что такая юная красавица среди множества молодых людей предпочла меня, зрелого и уже имеющего определённый опыт в любовных приключениях парня. С другой, меня не покидала мысль о предстоящей встрече со Светланой. Чем она закончится, я не знал, но твёрдо решил поставить все точки над «и». И если получу отказ выйти за меня замуж, возьму в жёны Леночку.

Признаться, я впервые ощутил себя порядочной сволочью.

В разгар знойного засушливого лета, одетый по сезону и во всё модное, с традиционными подарками в фибровом чемодане и приличной суммой денег в карманах я подъезжал к городу, где прошла моя юность. С детства знакомые высоченные трубы заводов и фабрик курились вечным дымком, знакомые здания ничуть не постарели, и маршрутный трамвай, содрогаясь, как в былые времена, на стыках изношенных рельсов, лениво бежал по нескончаемому замкнутому кругу. Обстановка за время моего отсутствия в барачном мире заметно изменилась. Вдоль трамвайных путей выстроились новостройки, и жилой массив пятиэтажных домов уверенно наступал на обветшавшие постройки военного времени.

Предупреждённые телеграммой о моём приезде, все домочадцы были в сборе. Располневшая мать по обычаю первой заключила меня в объятья и, как всегда, всплакнула на радостях. Отец, заметно постаревший, но ещё жилистый и сильный, троекратно расцеловал и отступил в сторону, давая возможность младшему сыну с любовью ткнуть меня кулаком в грудь. Юрка заметно подрос и походил на стройного тополька, ещё худощавого, но уже раздавшегося в плечах. «Десять к одному, – подумал я, – что он засматривается на девчонок».

– Какой ты стал! – удивлённо проговорила сестрица Маша, отстраняясь от меня в сторону и рассматривая как диковинку.

– А других в авиации не держат, – перебил её мой шуряк, обнимая и по-солдатски похлопывая по плечу.

– Постойте, – искренне удивился я, разглядывая племянницу, – а это что за красавица? Неужели Люська так вымахала за полгода? Ну, вы и даёте…

Стол уже был накрыт, и всё семейство дружно уселось в предвкушении сытого обеда, в ходе которого у меня брали интервью.

Соблюдая обычаи семьи, я преподнёс каждому подарки, принятыми с явным удовольствием.

Ближе к вечеру, когда все порядком устали от разговоров, мать, поджав губы, сообщила, что Светлана закончила институт и уж как месяц приехала. Лучшего известия для меня не было. Радость и тревога разом вспыхнули в груди, и я, слегка подвыпивший, стал просчитывать, что лучше: нанести визит немедленно или отложить его до завтрашнего дня.

– Утро вечера мудренее, – словно угадав мои мысли, посоветовала мать. – Отдохни с дороги, никуда она не денется.

В самом деле, куда торопиться? Чтобы получить от ворот – поворот?

– Ямщик, не гони лошадей, – затянул отец любимую песню.

Да что они, сговорились?

Наутро, наскоро позавтракав, я надел костюмную пару, повязал галстук и пошёл навстречу будущему. Провожая, мать наставляла:

– Веди себя скромно и больше слушай. И не спорь со старшими, это неприлично.

Занятый своими мыслями, я озабоченно спросил:

– Цветов, где бы достать…

– Осподи, – всплеснула мама руками, – да у нас в палисаднике.

– Мне нужны розы, обязательно розы, мам, а у тебя их, конечно, нет.

– Денег, что ли, девать некуда? – недовольно проворчала она. – Твой – то отец и полевыми обходился. Да и когда это было, – прозвучала грустная нотка в её голосе. – Розы можно купить только на КБСе.

Через час, взведённый как курок пистолета, с роскошным букетом алых роз, тортом и коньяком, палец робко постучал в дверь, за которой жила моя судьба. Я стоял на краю пропасти, и шанса на спасение практически не было.

По – казённому сухо щёлкнул замок, дверь распахнулась, и в проёме появилась она. Знакомый разрез чуть прищуренных серых близоруких глаз, воздушный разлёт длиннокрылых бровей, высокий лоб, прикрытый завитушками русых волос и её растерянная от неожиданности улыбка, – такой осталась она в моей памяти.

– О, какие люди! Что ж ты стоишь, заходи, – пригласила Светлана мягким голосом с украинским акцентом, приветливо улыбаясь.

– Здравствуй, это я, – представился я осевшим голосом.

– Не может быть, – пошутила она, принимая цветы. – Спасибо. Какая прелесть.

Я огляделся. В небольшой прихожей под вешалкой на четыре крючка властно обосновался внушительных размеров широкий сундук Напротив висело овальное зеркало, отражающее соломенную шляпу Егора Петровича, а под ним небольшая полочка с парфюмерией.

– Мама, – крикнула Светка вглубь коридорчика, – у нас гости.

На зов из глубины квартиры выплыла седоватая женщина лет пятидесяти, сразу меня узнала, блеснула золотом зубов и приветливо пригласила:

– Проходить. Гостям всегда рады.

Хозяин дома сидел за столом, при моём появлении отложил в сторону газету, снял очки и откровенно обрадовался.

– Давно не виделись, – пожимая руку костяшками сухих пальцев и оглядывая с ног до головы, негромким голосом говорил он.– Славный парубок вырос.

Щуплый на вид, невысокий и поджарый, отец Светы располагал к себе мягкой доброжелательностью и простотой.

– Богатым будешь: только вчера о тебе говорили, и ты смотри – лёгок на помине.

– Папа, – с укором взглянула на него дочь, устанавливая вазу с цветами на середину стола, – ну к чему эти подробности?

– А что здесь запретного? – искренне удивился Егор Петрович. – Вспоминали. Но ведь гарным словом.

Брови его опустились, он придвинул ко мне стул, сам сел на диванчик:

– Давай, рассказывай, как живётся военным.

Первоклассный слесарь широкого профиля, он, как и мой отец в мартене, так и не попал на фронт, имея броню от оборонного завода, хотя, как член партии, писал заявление с просьбой отправить его на передовую.

Светлана присела рядом, лёгким движением руки поправила причёску и тоже навострилась слушать. Мать возилась на небольшой кухоньке, но дверь не прикрыла, прислушиваясь к разговору.

Я коротко обрисовал круг моих занятий, дислокацию своей части, и как – то получалось, что лучшего места, чем Сиверская, на земле не было.

Светлана, устремив взгляд в пустоту, о чём – то думала. Я пытался угадать, о чём, но лицо было непроницаемым.

– Выходит, всё у тебя в ажуре, – с одобрением подвёл итоги моего рассказа Егор Петрович. – А у нас всё по – прежнему: дом – работа, работа – дом.

– Тебя послушать – будто сирота казанская, – выглянула из кухни Фаина Дмитриевна. – С неба звёзд, конечно, не хватаем, а живём не хуже других.

По тону, которым она произнесла фразу, стало ясно, что командующим в семье была хозяйка. Кроме того, я знал, что Фаина работает шеф – поваром в заводской столовой, так что по части снабжения продуктами проблем в доме не было.

– Ну, что ж, – когда стол накрыли, поднялся Егор Петрович, – выпьем за встречу и за успехи нашего гостя.

Я зарделся, как непорочная девушка, бросил взгляд на Светлану и встретил её поощрительную улыбку.

– Диплом – то покажи, – попросил я. – Интересно.

– Да что в нём интересного, – пренебрежительно ответила девушка, но поднялась, открыла секретер и протянула мне синюю книжку в коленкоровом переплёте. Внутри, после графы «профессия» каллиграфическим почерком было выведено: «учёный зоотехник». Подлинность документа подтверждалась тремя росписями – закорючками и гербовой печатью на украинском языке.

– И куда ты теперь? – поинтересовался я, возвращая диплом.

– А никуда, – беспечно ответила Светка. – Заведу поросят на балконе, кур на кухне и овечек в прихожей. То – то соседи обрадуются…, – и она засмеялась.

– Да ты ешь, ешь, – перебил дочь Егор Петрович. – Во, грибочки в сметане. Люди из леса корзинами тащат, а мы на рынке покупаем. Взяли бы и съездили по грибы. А что, – предупредил он протестующий жест жены, – отдых должен быть активным.