С лёгкой руки Никиты Сергеевича пошла под пресс ставшая ненужной фронтовая авиация. С какой стати держать старые вещи про запас, если приобретены новые. Только себе и стране в убыток.
С точки зрения логики – решение верное. Но вот американцы – дурачьё – до сих пор хранят в штате Невада законсервированными самолёты времён Второй мировой войны. Да полно те, какое нам было дело до потенциального врага, если пошёл слушок о сокращении численности войск и боевой техники. Нас пока Бог миловал, но мы точно знали, что и в ВВС, и в ПВО лётные полки расформировывались, а личный состав беспощадно увольнялся в народное хозяйство.
Не знаю, как другие, но я с беспокойством думал о том, что ни на что не гожусь, кроме как управлять истребителем, да и то с большой натяжкой. Возможное увольнение воспринималось мной как трагедия с летальным исходом. В самом деле, если уволят, как я смогу достойно содержать семью? Да и не в этом даже дело. Я люблю летать, люблю небо, люблю людей к нему приближённых. Для меня нет приятнее запаха, чем запах отработанных газов, исходящих из чрева турбины. Я уже стал частицей, молекулой, электроном в теле авиации, и никакие силы не могли оторвать меня от неё, предварительно не уничтожив.
Было и ещё одно важное обстоятельство, заставляющее крепко призадуматься о своей судьбе. Всё началось с того, что через месяц нам выделили прекрасную двадцатиметровую комнату в коммунальной квартире. Две другие занимала семья майора Фридмана, еврея по национальности и снабженца по призванию. Жена его, женщина миловидная, но неряшливая, с первых минут общения свалила меня наповал. На вопрос, есть ли у неё тряпка с ведром для помывки полов, она, с чисто одесским прононсом вежливо ответила:
– У нас всё есть, но мы никому ничего не даём…
Через три дня мы обставили свои хоромы необходимым набором мебели, отпраздновали новоселье и улеглись на новенькую, с панцирной сеткой, кровать. Присмотрели её давненько, полагая, что спальное ложе – важнейшая деталь, укрепляющая взаимоотношения полов.
Довольная и счастливая Светка лежала у меня под боком, удобно положив головку на моё плечо. От её светлых волос исходил тонкий аромат ландышей и манящий, возбуждающий запах желания.
– Тебе не кажется, что наступило время испытаний кровати на прочность, – прижимаясь к ней, ласково спросил я.
– Кажется, дорогой, – прошептала она в ухо, и я немедленно загорелся, поспешно освобождая её от остатков одежды. Затяжной поцелуй сопровождался ласками груди и более интимных частей тела, а когда стало уже невтерпёж, мой торчащий, как на крыле самолёта, « солдатик», с удовольствием нырнул в недра моей богини.
– Тише, тише, – успокаивала Светка, охлаждая не в меру разбушевавшуюся стихию, – раздавишь. А это теперь, мне кажется, противопоказано.
Времени на ответ не было, но когда страсти улеглись, и я отдышался, вернулся к оброненной ею фразе:
– Что значит «противопоказано»?
С полминуты Светка молчала, а потом, словно извиняясь, жалобно произнесла:
– Кажется, я беременна…
– Ты уверена? – повернулся я к ней лицом с вспыхнувшей радостью.
– Мне кажется – да. Ну, ты знаешь, если месячные прекратились…
Я не дал ей договорить и осыпал в темноте благодарными поцелуями:
– Ай, да молодец, Светка! Ай, да гигант! Значит, скоро мы будем жить втроём?
– Да.
– И у нас будет сын?
– Да, я тоже хочу мальчика.
Я быстро поднялся с постели и начал одеваться.
– Ты это куда? – с подозрением спросила жена, приподнявшись.
– Не опоздать бы на первый поезд. В Ленинград, конечно. За коляской.
– Вот дурачок, – довольная шуткой, рассмеялась Светлана. – Ложись спать. Утро вечера мудренее.
…Дыма без огня не бывает. И это правильно. Волна сокращений личного состава ВВС докатилась и до нашего полка. Прежде всего, она обрушилась на молодые кадры. Нас выдёргивали по одному, проводили оздоровительную профилактическую беседу об укреплении обороноспособности страны и без лишних разговоров предлагали два варианта: увольнение в запас или альтернативную службу в Ракетных войсках. Всякое инакомыслие отслеживалось как поверхностное понимание текущего момента и политическая близорукость. Столь жёсткие условия диктовались крайним дефицитом времени на проводимую акцию, вошедшую в историю под ёмким названием «миллион двести».
Три четверти офицеров нашего выпуска из Прибылово, Смуравьёво и других авиационных гарнизонов с лётной работой расстались навсегда. В нашем полку строю осталось только девять. Я недоумевал, почему основной удар пришёлся по молодёжи, а руководящий состав остался нетронутым. Видимо, не созрел для осознания государственных интересов?
Но более всего было обидно за тех, кому до пенсии оставалось дослужить год – полтора, а то и несколько месяцев. Этих тоже выгоняли, не считаясь с обстоятельствами. Чтобы уцелеть, остаться в седле, люди шли на всякие ухищрения, вплоть до подсиживаний, оговоров, анонимных доносов. Никогда раньше в авиации не расцветал так пышно и не давал столь обильных плодов принцип « ЧЧВ», человек человеку – волк. Принцип – самый гнусный, мерзкий и чрезвычайно опасный. Как будто какая – то сторонняя вражеская сила специально всколыхнула дерьмо с самого дна аморальных отходов. Меня, как других, на «ковёр» не вызывали, может быть потому, что имел красный диплом, но, как и все остальные, я жил, как будто попал под бомбёжку, уцелеть под которой можно только по воле случая.
В частях стали происходить кадровые перестановки. Вместо исключённых из списков личного состава стали приходить лётчики из других расформированных полков, люди постарше в званиях, и повыше в классной квалификации. Наш знаменитый гвардейский истребительный полк переименовали в истребительно – бомбардировочный, а меня понизили в должности.
В принципе я не возражал. Обидно только, что всё произошло за моей спиной, и о том, что я стал рядовым лётчиком, мне сообщили в финчасти при получении денежного содержания.
В поисках лучшей доли рузья покидали Сиверскую. Володя Романов подался в гражданскую авиацию, Олифиренко завербовали в кадры КГБ, навсегда исчез с горизонта Саша Балабриков.
Натянутые до предела нервы стали сдавать. Взвинченный и раздражённый, я приходил домой, пытаясь обрести покой с любимой. Но Светка меня не понимала. Занятая заботой о будущем ребёнке, она скептически относилась к моим сомнениям и легкомысленно судила о ближайшем будущем. Я злился на это, и наши отношения впервые попали на оселок отчуждения.
Интимные дела тоже не годились ни к чёрту. Светка всё реже и неохотней шла на контакт, агрессия её против моих поползновений всё более обострялась. Теоретически я её понимал, но потребность в женщине не давала покоя. Мне её катастрофически не хватало.
Как – то раз после полётов мой неугомонный техник Витька Шапорнёв, тонко реагируя на моё состояние, плеснул в солдатские кружки неразбавленного спирта, используемого на самолётах для чистки приборного оборудования, без обиняков пригласил:
– Давай, командир, хлопнем, чтобы дома не журились.
Впереди ожидались выходные, и я, поколебавшись секунду, проглотил обжигающую, почти не пахнущую алкоголем, жидкость. Тёплая волна разлилась по всему телу, ударила в голову и отодвинула все проблемы на задний план. Мне действительно стало легче дышать, и жизнь показалась намного проще.
Вечерело. Я неторопливо шагал домой, когда почти у входа в жилую зону меня остановил знакомый женский голос:
– Эй, ковбой, в какую сторону скачешь?
Старая подружка Вера стояла в сторонке и с улыбкой смотрела в мою сторону.
– О, сколько лет, – обрадовался я, шагнув ей навстречу. – Ты что, на перехвате работаешь?
– За что ты мне нравишься, ковбой, так это за прямоту. Верно, тебя поджидала.
– Что, приспичило?
– Тоже верно. Пойдём, ковбой, пришла пора освежить наши добрые отношения. У меня для такого события и бутылочка припасена.
– Предусмотрительная, – одобрил я. – А как на счёт нравственности? Я ведь, как ты наверняка знаешь, женат.
– А одно другому не помеха. Я же не покушаюсь на твоё семейное счастье. Так, баловство, каприз, если хочешь.
Почти не колеблясь, я решительно произнёс:
– Тогда вперёд!
И мы бодро зашагали к дому Верочки.
Двухчасовое отсутствие мужа Светкой зафиксировано не было. Нас часто задерживали на всякого рода мероприятия, и она стала привыкать к не лимитируемому рабочему времени офицера. К тому же дома я её не застал, была у подруги.