Эмилия Остен - Любовь и предрассудки

Несчастная Анна, воображение которой уже успело нарисовать стаи волков и толпы разбойников, побледнела и схватилась покрепче за свой чемоданчик, будто собираясь отбиваться им от любых обидчиков.

– Знаете что, – задумчиво произнес лорд, – я прекрасно умею управлять лошадьми. Поэтому довезу мисс Смит сам. А вы зато сможете неплохо прогуляться по утренней прохладе.

И пока опешивший кучер слезал на землю и осознавал происшедшее, лорд Райт успел ловко закинуть в двуколку чемоданы и запрыгнуть сам.

Коляска уже скрылась за поворотом, оставив кучера столбом стоять на дороге, когда Анна тихо спросила:

– Зачем же вы так? Теперь он будет на нас обижен…

– Вы же знаете, я стараюсь не унижать людей, – слова лорда Райта звучали горько, но твердо, – но вас или меня поодиночке оставить на дороге неприлично. Кроме того, вы непривычны к нашему климату и можете простудиться. А я бы очень хотел, чтобы вы смогли в ближайшее время приступить к своим обязанностям в Грэммхерст-холле. Моя крестница Луиза должна была уже из той крошки, что я помню, превратиться в юную девушку. И она очень нуждается в ласке, уходе и заботе. В письме я обещал ее матери, что привезу для Луизы лучшую горничную на свете.

Июнь 1853 года в Уэльсе выдался на удивление жарким. Непривычный для англичан зной лишал желания не только совершать какие-либо движения, но даже разговаривать. Пассажиры дилижанса угрюмо молчали. Дама в темно-зеленом платье вяло обмахивалась веером, пытаясь создать подобие ветерка, но безуспешно. Усугубляло ситуацию то, что окно не открывалось. Казалось, лишь одна – самая юная – пассажирка ничуть не страдала: вертя головой направо и налево, она старалась хотя бы краешком глаза взглянуть на лужайки и холмы, остававшиеся сзади.

Раздался свист кнута, резкое «тпру!», и, подпрыгнув на очередном ухабе, дилижанс остановился.

– Гостиница «Золотая арфа», Р…

– Ой, я, кажется, приехала! – Молодая девушка встрепенулась и, тщательно подобрав юбки синего платья с кружевной оторочкой, вышла из полутемной повозки. Лишь мельком взглянув на снимавшего с верха кареты ее багаж кучера, она медленно пошла по песчаной дорожке к дверям гостиницы. И обернулась на внезапно прозвучавший из-за спины крик:

– Бланш! Наконец-то!

Со стороны аллеи, ведущей к парку, к ней торопилась высокая блондинка в светлом платье. Она размахивала сорванной с головы соломенной шляпкой. Голубые ленты вились на ветру, заслоняя лицо, но, кроме Луизы, никто другой встречать Бланш не мог.

Четырехлетней разлуки как не бывало – уже через пару минут девушки обнимались и со слезами на глазах разглядывали друг друга.

– Бланш, да тебя не узнать, ты стала вылитая итальянка, – критическим тоном вынесла вердикт подруга. – В Англии нынче смуглый цвет лица не в моде, как ты покажешься в обществе? – Не выдержав серьезности собственного тона, она прыснула, и Бланш поддержала веселый смех: ей и в голову не приходило стесняться своего сходства с отцом.

– Но ты ведь погостишь у нас подольше, правда? – отсмеявшись, спросила Луиза. – Пойдем, там ждет коляска, – махнула она шляпкой, которую все еще продолжала держать в руке.

– Насчет подольше, право, не знаю, – мягко ответила Бланш, усаживаясь вслед за подругой на зеленые подушки. – Я приехала для оформления наследства тети Шарлотты… и отец не позже чем через пару месяцев ждет меня обратно. Хотя, сказать честно, я не так уж сильно рвусь вернуться… несмотря ни на что, мой дом в Англии, и хотелось бы здесь и остаться. Однако… – Она запнулась.

– Ну же, продолжай! – взволнованно поторопила ее Луиза.

И Бланш медленно, запинаясь, начала рассказывать обо всем том, о чем умалчивала в письмах.

Жизнь Бланш в Неаполе разительно отличалась от того, к чему привыкла и что могла представить себе ее подруга. Для шестнадцатилетней воспитанницы английского пансиона смерть матери и отъезд в чужую страну стали очень серьезным испытанием, но девушка выдержала его с честью, хотя поначалу каждое открытие было для нее почти шокирующим.

Едва ступив на итальянскую землю, Бланш осознала, что большую часть трудов по устройству жизни в Неаполе ей придется взять на себя. Похоже, отец после смерти горячо любимой жены держался из последних сил, только чтобы добраться до родины, а выполнив задуманное, опустил руки и оказался не в состоянии принимать даже простейшие решения. Итальянские родственники отнюдь не горели желанием возобновлять связи с блудным сыном, вернувшимся спустя почти двадцать лет. Дом в предместье города, который предоставила Луиджи с дочерью его двоюродная сестра, состоял из нескольких крохотных комнат с полуразвалившейся старой мебелью. Тетя, поначалу отнесшаяся к родственникам с нарочито показной заботой, мгновенно переименовала Бланш в Бланку и посоветовала Луиджи положить его невеликое состояние в банк. Ежемесячной ренты с этих денег едва хватало на самые скромные потребности маленькой семьи. Конечно, никакой прислуги у них не было, и Бланш все по дому делала сама, с горечью вспоминая годы учебы в пансионе: не похоже, что знания, полученные там, могли бы ей когда-нибудь пригодиться.

Предоставив Луиджи с дочерью крышу над головой, семья Вернелли сочла свой родственный долг выполненным и закрыла перед ними двери своего дома. Правда, отец частенько повторял Бланш, что и за это немногое следует быть благодарными. Увы, нельзя сказать, что возвращение на родину сняло груз печали с его плеч; Бланш нередко стала находить в укромных местечках дома пустые бутылки из-под дешевого деревенского вина: Луиджи пытался глушить тоску по жене с его помощью, однако лучше ему, разумеется, не становилось.

Так что единственной отрадой Бланш долгое время оставались только письма из Англии, приходившие редко и нерегулярно, но все же приходившие. Правда… только от Луизы.

Едва успев обосноваться на новом месте, Бланш отправила по длиннейшему посланию и ей, и возлюбленному, с описанием всех дорожных перипетий и своим итальянским адресом, но ответа дождалась лишь на одно из них. Луиза, как могла, старалась поддержать подругу, ее забавные описания лондонской жизни и поместья Грэммхерст-холл словно возвращали Бланш на несколько мгновений в ту, прежнюю, счастливую пору, когда подруги были неразлучны… О своих житейских неурядицах в Италии она Луизе не писала, ограничиваясь рассказами про Неаполь и всяческий местный колорит, не желая расстраивать подругу, которая все равно ничем не сможет помочь.

Но куда с большим нетерпением Бланш ждала конверта, надписанного другой рукой… Писала сама едва ли не каждый день, греша на расстояние, почту и что угодно еще… Сначала писала часто и много, потом – реже, а спустя полгода наконец поняла, что вряд ли дождется ответа. Она все еще любила его… И не могла понять, как же можно было забыть их любовь и клятвы так быстро – едва девушка успела покинуть английскую землю… Молчание любимого разрывало ей сердце, но что она могла поделать?

«Хорошо, что никто, даже Луиза, ничего не знал о наших встречах, – думалось Бланш иногда. – По крайней мере, я не буду опозорена ни в чьих глазах, кроме своих собственных… Какая наивность, какая доверчивость. Нет, больше никогда!» – давала она себе обещание, чтобы тут же забыть его и снова и снова мечтать о том, что он вспомнит, напишет, приедет, что он любит, но какое-то злое стечение обстоятельств препятствует ему написать… А вдруг с ним что-то случилось: ранен, заболел… или вынужден был уехать куда-то… или все-таки он просто забыл о ней?

Бланш засыпала с мыслями о нем и о своей любви и просыпалась утром, чтобы вновь окунуться в холодную и суровую действительность, в заботы об отце и о доме, которые не позволяли предаваться унынию постоянно.

Лишь на четвертый год пребывания в Италии жизнь семьи Вернелли изменилась, причем как-то вдруг, внезапно.

– Понимаешь, Лу, я ведь так скучала по тебе, по Англии… что так и не смогла толком прижиться там… и подруг у меня не появилось. Общалась немножко с соседями из дома напротив, и все. И вот с полгода назад приблизительно к ним приехала родственница – почти моя тезка по второму имени, Мария, на несколько лет старше меня. Выглядит она, кстати, совершенно нетипично для неаполитанки: белокожая блондинка с голубыми глазами… Очень красивая. И, знаешь, чем-то неуловимо похожая на мою маму. Видно, это сходство отца и зацепило. А ведь он, когда хочет, может быть просто неотразимым, – улыбнулась Бланш, – и мало ли, что Мари ему в дочери годится по возрасту… В общем, через два месяца ухаживаний он женился.