Он казался беззаботным, но Майсгрейву бросились в глаза тени усталости на лице короля, покрасневшие словно от бессонницы, веки. Король мало походил на гордящегося своей победой полководца. Тогда он спросил напрямик, что занимает мысли старшего из Йорков.
– Я вижу, ты еще ни о чем не знаешь, – печалью проговорил король. – Ланкастерцы наконец пересекл! Британский канал. Маргарита Анжуйская с сыном в Англии. Они высадились на южном побережье, где еще сохранились силы Алой Розы. Маргарита – хитрая баба и тотчас распространила воззвания в Девоншире и Сомерсетшире. Сейчас у них уже более сорока тысяч воинов. Это больше, чем было у Уорвика под Барнетом. К ней примкнули Сомерсет и Оксфорд с остатками своих сил, и теперь она движется в Уэльс, где с отрядами Алой Розы ее поджидает граф Пемброк.
– Вы должны немедленно выступить ей наперерез, государь. Простите, что осмеливаюсь советовать…
– Все верно. Именно это я и намеревался сделать. Наш брат Глостер еще вчера с войском двинулся в этом направлении. Я выступаю завтра, едва будет предано земле тело Ричарда Невиля. Однако те силы, что есть у меня сегодня, слишком малы. Я собрал всех, кого смог, но у меня недостает людей, чтобы отправить их в Кент, где, по слухам, поднял мятеж против Белой Розы этот бешеный бастард Фокенберг.
– Ваше величество, Кент подождет. Главное сейчас – принц Уэльский и Маргарита Анжуйская. Прискорбно, что я сейчас в столь жалком состоянии и не в силах предложить вам свой меч. Но у меня наготове отряд, мои люди из Нейуорта. Примите их под свое начало, государь, и они будут биться с ланкастерцами не хуже, чем с шотландцами в Пограничье.
Эдуард поблагодарил, заметив, что сегодня каждый добрый клинок на счету. Для барона было очевидно, что не только из благих побуждений король прискакал из Лондона в это захолустье. Но что делать – носящие венец превыше всего обязаны ставить интересы державы. Многое изменилось. Когда Эдуард Йорк вознамерился жениться на красавице Элизабет Грэй, он не был таким. Таким он стал лишь после того, как Уорвик взял над ним верх, и Эдуард постиг, как легко лишиться трона и превратиться в изгоя.
Филип спросил, как в Лондоне было принято известие о победе под Барнетом. Лицо короля осветилось, и он поведал о новых пышных торжествах в городе.
Однако оживление его быстро угасло, и он заговорил об Уорвике.
– Его тело четыре дня лежало в соборе Святого Павла, и видели бы вы, какие толпы стекались туда. Люди не хотели поверить, что Делателя Королей больше не существует. Даже когда погиб мой отец, начавший эту войну, не было такой скорби. Тотчас было позабыто все плохое, что с ним связывали раньше, и Уорвик сразу стал легендой. Горожане, иомены, рыцари, духовенство – все пришли к его Гробу. Многие рыдали.
Солдаты вспоминали, что именно он приказал щадить их во время войны Роз, что он был добр к ним я ведал их нужды, горожане – что герцог закупал хлеб за морем в голодные годы, берег их свободы и привилегии, и чтил их праздники. Рыцари говорили о нем, как о последнем потомке мужской линии Невилей, ведущих свой род от Эдуарда III.
Воздух был наполнен едва сдерживаемыми рыданиями. Я объявил торжества по случаю победы, но люди облачились в траур. Я много передумал, когда стоял над его гробом в соборе Святого Павла. Потерять старого врага порой не менее тяжело, чем друга. А ведь было время, когда он был мне другом и наставником. И мне будет недоставать старого Медведя. Что греха таить – всем, чем я владею сейчас, я обязан Уорвику – да будет милостив к его многострадальной душе Господь!
Король осенил себя крестным знамением.
– Я заказал сто молебнов за упокой его души. И столько же за его брата Монтегю и Анну Невиль.
– Что?!
Филип рывком приподнялся и едва не задохнулся от боли. Эдуард с изумлением глядел на него.
– Вы не знали? Принцесса Уэльская была в Барнете, куда ее привез Ричард. Но ее нрав, барон, вам известен лучше других. Когда вы были спутниками, она нарядилась мальчишкой, затем в Лондоне ее видели в платье служанки. Все это весьма странно, и мне трудно верить, когда о ней говорят, что она была весьма сообразительна и унаследовала государственный ум своего отца. В ночь после битвы, когда мы оставили ее бодрствовать у тела Уорвика в часовне аббатства, она бежала, заколов часового у ворот, и исчезла.
Мы сделали все, чтобы ее разыскать, но обнаружили только одно – ее траурную вуаль у края трясины. Опасаясь худшего, я велел обшарить болото, и, увы, солдаты наткнулись на ее обезображенный, распухший труп. Она пролежала под водою несколько дней, лицо вздулось и потемнело. Но на ней были лохмотья траурного платья, и ее опознали баронесса Шенли и герцог Кларенс. Упокой, Господи, и ее мятежную душу.
Я почти не знал ее, но она одно время была моей невестой, одной из родовитейших и знатнейших леди Англии. Я велел предать тело земле со всеми почестями, хотя так и осталось не выясненным, утонула ли она, забредя в трясину ночью, или в отчаянии покончила с собой, что суть грех.
Мне говорили, что Эд Ланкастер страстно любил Анну и торопил мать с высадкой в Англии, чтобы скорей соединиться с нею. Маргарита же медлила, ведя свою дьявольскую игру. Но вот что еще странно. Мой брат Ричард Глостер весьма сомневается в гибели Анны Невиль. Он смеется и говорит, что она, как и ее отец, сделана не из того теста, чтобы так скоро сказать «аминь». Но, по – моему, мой добрый Ричард был просто влюблен в младшую из Невилей, хотя и сам себе в этом не признавался.
Филип был ошеломлен. Вот он, их единственный с Анной шанс! Ее «смерть» открывала горизонты новой жизни. Теперь ее не станут искать, рассылая во все крепости и монастыри королевства шпионов, оглашая на всех рыночных площадях ее приметы, назначать награду тому, кто укажет, где она скрывается. Он сможет увезти ее в Нейуорт, в Пограничный край, где господствует власть кланов, где никому нет дела до королевских указов и важных чиновников, край, столь удаленный от остальной Англии, что никто их не найдет, ибо для южан Пограничье – варварская страна, край более далекий, чем Франция за морем.
Филип едва дождался, когда король уедет, и тотчас послал Оливера привести Анну. После отъезда вслед за королем отряда Майсгрейва крохотную хижину в лесу объяла тишина.
Была весна. Воздух стал наполняться ароматом цветущих трав. Меж зарослей цветущего боярышника с тихим шорохом сновали кролики. В воздухе витал острый запах трав, дикой мяты, влажного мха. Порой из лесу долетал трубный зов оленя, и вблизи хижины, как порыв ветра, проносились пятнистые лани. У подножий дубов бороздили мягкую землю вепри и барсуки, раздавался лай лисиц, натужно гудели пчелы, и из чащи долетал грудной голос кукушки. По утрам роса на кустах сверкала, как бриллианты, мир казался первозданным Эдемским садом, и не верилось, что где-то идет война, что люди с упрямой жестокостью истребляют друг друга.
Когда Филип засыпал, Анна осторожно уходила в лес, садилась на ствол поваленного дерева и долго оставалась так, впитывая окружающую ее гармонию, дивясь тому, как долго была лишена всего этого.
Для всех, кого знала Анна, она умерла. Это было странное чувство, ощущение начала новой жизни – довольно неуютное и тревожное. Анна догадывалась, как вышло, что ее признали в неизвестной утопленнице. Эд Ланкастер лишился супруги, Кларенс тотчас превратился в самого состоятельного и влиятельного вельможу в Англии – наследника Невилей, Монтегю и Бьючемов[73]. Он готов был бы душу дьяволу закладывать, лишь бы уверить всех, что труп в болоте – младшая сестра его супруги. А Дебора… Анна подозревала, что подруга попыталась таким образом отвести подозрения от Анны и позволить ей скрыться.
Когда Филип Майсгрейв поведал Анне о ее «смерти», она поняла, что все преграды пали. Оставался Эдуард Ланкастер. Анна была его венчанной женой, а значит, принадлежала ему по закону, и Филип не мог, не преступив закон, соединиться с нею. У нее были все основания желать Эду смерти, но – таково уж было свойство ее натуры – испытывала к нему только щемящую жалость. Поборов свою нерешительность, он все-таки явился в Англию, и сделал это, догадывалась она, вопреки воле матери.
Только сейчас она поняла, что всегда знала, что Эд Ланкастер любит ее, что он несчастен, и все, что он сделал с нею, – результат отчаяния и неразделенного чувства… Что ж, теперь Ланкастеры здесь, и Филип говорит, что их силы достаточно велики, чтобы расквитаться с йоркистами. Но Анну все это уже не волновало. Ее отца нет в живых, и победят ли Ланкастеры, вынуждены ли будут уступить – ей нет до них дела. Она стремилась только к одному – уехать так далеко, как только возможно, туда, где они будут вдвоем с Филипом и где родится их ребенок.