Эвелин Энтони - Любовь кардинала

Маленькие зеленые глазки Марии перебегали от одного танцора к другому, в то время как толстые пальцы играли жемчужинами ожерелья. Она непрерывно ерзала на месте, время от времени пробуя сладости или виноград и сплевывая зернышки на пол. И при этом ни на секунду не прерывала своих реплик и жалоб.

Ее сын Гастон прошел мимо, ведя за руку племянницу герцога Ла Валетты. Сын был юноша приятной наружности, занятый только собой и своей внешностью. Все его капризы и взбалмошные выходки всегда поощрялись безответственной матерью. Проходя вблизи от нее, он улыбнулся, и лицо Марии Медичи смягчилось в ласковой улыбке.

– Как хорошо он танцует, – заметила через плечо королева-мать.

Ришелье стоял рядом, слушая ее непрерывную болтовню и следя за танцами, в которых он не мог принять участие. Он видел, как Гастон и его мать демонстрировали привязанность друг к другу. Они обожали делать это на глазах у других. Оба были эксгибиционистами по натуре и получали огромное удовольствие от досады, которую они вызывали своим поведением у короля. Последнему королева-мать никогда не улыбалась и не махала рукой, когда тот проходил мимо. Для Людовика у нее была только злобная гримаса.

Делая в танце грациозный поворот, Гастон низко поклонился матери, и та послала ему воздушный поцелуй.

– Какое мастерство! – сказала она. – Какая изящная нога. В нем столько от отца!

– Несомненно, Мадам, – согласился Ришелье. Невозможно было вообразить, чтобы кто-либо другой еще менее походил на шумного, смелого Генриха IV с его фразой «Париж стоит мессы», произнесенной ради получения Короны Франции, чем капризный, слабый Гастон Орлеанский, – разве только меланхоличный гомосексуалист Людовик.

Впрочем, Гастон имел привлекательную наружность и потому пользовался популярностью. Он обожал хорошеньких женщин и в отличие от брата не страдал сексуальной неполноценностью. Его мать не уставала намекать, каким прекрасным королем он мог бы быть. В результате братья ненавидели друг друга, а Мария Медичи помыкала ими обоими.

Ришелье заметил, что король подвинулся к ним. Ему все надоело и было невыносимо скучно, о чем говорило мрачное выражение болезненного лица. Ришелье своими маневрами вернул власть Марии Медичи, но в душе считал, что она чудовищно ведет себя со старшим сыном. Изобретательный и непростой в обращении Ришелье искренне жалел Людовика.

– Королева попала в немилость, – неожиданно заявила Мария Медичи. – Король возмущен ее поведением.

– Полагаю, что да, Мадам. Мне очень неприятно это слышать.

– Тогда вам, должно быть, будет также неприятно услышать, что вас считают ответственным за это, – сделала выпад старая королева. – Позвольте дать вам совет, дорогой друг: не приобретайте слишком быстро слишком много врагов. И не доверяйте моему сыну. Со временем он отворачивается от любого человека, которому выказывал свое расположение. Сегодня – королева, ранее – я. Это свидетельство слабости духа. Он ненавидит силу характера в других, мой дорогой Ришелье. Если хотите иметь успех, не показывайте, что у вас вообще есть характер.

Кардинал молча выслушал эту материнскую оценку собственного сына.

– Нет нужды ссорить Анну и Людовика, – продолжала Мария. – Он и без этого ее ненавидит. И только ищет предлог, чтобы сделать жизнь жены несчастной. – Она склонилась над ручкой кресла и выплюнула на пол кучку зернышек. Снова взглянув на Ришелье, старая королева прищурилась, как бы размышляя. Затем вдруг подтолкнула его в бок и рассмеялась.

– Чем она вам так насолила, мой друг, что пробудила в вас дьявола? Она – дура, если так поступила. Я хорошо знаю вас, дорогой Арман, и охотнее наступлю на гремучую змею, нежели рискну вас разозлить.

– Мадам, – мягко ответил кардинал, – заверяю вас, что я только пытался служить королеве. И буду продолжать это делать. Завтра я заступлюсь за нее перед королем.

На следующий день Анна получила официальное распоряжение короля о том, что она не должна присутствовать ни на одном приеме в Лувре или Люксембургском дворце без специального приглашения и равным образом не должна устраивать приемы у себя. Он предпочитает, – гласили ледяные строки записки, – чтобы она не покидала стен дворца, не испросив предварительного разрешения у него, королевы-матери или его верного министра, кардинала Ришелье.

Прошло четыре месяца с того дня, когда ее вернули с пути на бал в Люксембургском дворце. За это время Анна появлялась в обществе только один раз. Король не обменялся с ней и дюжиной слов на этом приеме, который был дан в честь английских посланников, лордов Карлисла и Холланда, приехавших во Францию с поручением подписать мирный договор между двумя странами и провести переговоры о предполагаемой женитьбе принца Карла Английского на маленькой сестре Людовика Генриетте Марии.

Анна сидела в своем кресле на помосте, поставленном ниже, чем кресло Марии Медичи, – унижение, к которому она давно привыкла, – и приветствовала англичан, протянув руку для поцелуя. Никакого участия в переговорах она не принимала. И все-таки это было хоть и кратковременным, но избавлением от унылого одиночества в Лувре, где дни тянулись чередой в такой невыносимой скуке и бездействии, что Анне казалось, будто она может сойти с ума, если не появится хоть раз в свете. Она не покидала своих апартаментов, не испросив позволения, и из трех людей, облеченных властью давать его, она выбрала свекровь, так как к ней было легче всего обратиться. Мария, не будучи злобной по натуре, обычно давала согласие, когда Анна просила разрешения на прогулку за городом со своими дамами. Но нередко, пребывая в плохом настроении, старая королева отказывала Анне в ее скромной просьбе, и та проводила долгие часы в своих покоях, как птица в клетке, когда снаружи светило солнце и все вокруг наслаждались жизнью.

Сначала в это верилось с трудом, и Анна и Мари де Шеврез, а также другие дамы, за исключением де Сенлис, ожидали, что король через неделю-другую снимет запрет. Один раз Анна послала ему записку, но она была так зла, когда писала ее, что это послание только усилило мстительность короля, и в своем ответе он подтвердил все запреты.

Все эти четыре месяца она была напрочь изолирована от Двора и так надежно ограждена от внешнего мира, как если бы находилась в крепости. И она знала, кто был этому виною. Анна видела его на приеме послов, выделявшегося в толпе своей ярко-красной мантией и крестом из больших бриллиантов на груди. На мгновение их взгляды встретились.

– Что ж, Мадам, – казалось, говорил его острый взгляд, – не довольно ли с вас?

В ответ Анна послала ему взгляд, полный такой ненависти, что он отвернулся. Она никогда не уступит. И если эта тоскливая изоляция должна быть ценой за ее вызов, пусть так и будет!

Все новости Двора приносила герцогиня де Шеврез. Привязанность Мари к королеве стала просто фанатичной. Одухотворенная, чрезвычайно независимая и злопамятная, Мари произвела себя в защитники Анны. И первым ее делом на этом поприще стало распространение самых зловредных и дискредитирующих историй о Ришелье. Используя свой дар имитации и лидерство в такого рода делах в самом коварном из дворов Европы, она посвящала уйму времени высмеиванию кардинала и настраивала своих друзей на то же самое.

Она сделалась любовницей лорда Холланда. Лорд был богат и обаятелен и, как поведала Мари королеве, для англичанина оказался очень неплохим любовником. И это тоже стало частью ее общей политики – каждым своим действием помогать любимой подруге. Брачный союз принца Уэльского и принцессы Генриетты Марии должен был скрепить дружбу Англии и Франции. Поэтому едва ли было бы хорошо, если бы в Англии узнали, как обращаются с королевой Франции. И Мари, соответственно, поставила своей задачей рассказать об этом англичанам.

В одну из своих редких прогулок в садах Лувра Анна и Мари вдвоем ушли вперед, обняв, как школьницы, друг друга за талии. Фамильярность, которую не одобряла мадам де Сенлис. Она не была шпионкой Людовика, как сначала подозревала Анна. Для этих целей ее завербовал Ришелье, и фрейлина ежедневно посылала ему отчет обо всем, что делала и говорила Анна, включая и желчные оскорбительные высказывания на его счет.

– Не падайте духом, Мадам, – сказала герцогиня. – Когда герцог Бекингем приедет в Париж за Генриеттой, им придется выпустить вас в свет! Мой дорогой Холланд так возьмется за короля, что у того не будет иного выхода.

– Я уже написала брату, – ответила Анна, – рассказала ему, как меня преследуют, и он пошлет протест Людовику. Но вы же знаете, что дело тут не в Людовике.