— С понедельника по пятницу, я дам тебе свой номер сотового. Макаронные запеканки уже оплатил комиссар Д’Авалос. Он заходил сегодня утром и попросил записывать на него все запеканки, которые ты будешь брать. Только их.
Я в растерянности, но Изабелла, кажется, не видит ничего странного в инициативе Д’Авалоса.
— Вы — друзья? — спрашиваю я.
— Он просто супер. — Лицо Изабеллы серьезно. Сегодня у нее распущенные волосы, и она выглядит еще более привлекательно.
— Все, я пошла, на кассе уже очередь, зайди потом показать, что купила.
Изабелла напоминает мне одну девушку, у которой отец был индиец, а мать — шотландка, мы познакомились в Америке. Мне тогда было тринадцать лет, а Тишани — пятнадцать, она учила меня подкрашивать глаза, драпировать настоящее сари и флиртовать с мальчиками. Ее техника действовала безотказно.
Вот и улица Берсальери дель По — я была здесь утром, когда шла к маминому дому. Прохожу мимо магазинчика с индийской одеждой, она кажется мне слишком яркой. Главное, не потерять вдохновение: у меня редко возникает желание обновить гардероб, но зато потом я могу долго носить то, что было куплено в один день, если меня озаряет, как сегодня. Обычно приступы шопинга случаются со мной в состоянии влюбленности. Последний раз это было, когда я познакомилась с Лео.
Перед нашим первым свиданием я обшарила всю Болонью в поисках черных облегающих кожаных брюк. Это был совершенно немыслимый наряд, но я чувствовала, что ему понравится.
«Ты восхитительна», — сказал он, когда я появилась в кафе, где мы назначили встречу, в этих штанах, белой рубашке и босоножках на высоком каблуке. С тех пор я стала носить темные облегающие джинсы, но каблуки надеваю редко, лишь в исключительных случаях.
Сейчас людей на улицах больше, но все они, и пешеходы, и велосипедисты, двигаются медленно, рассматривают витрины. В первом магазине винтажной одежды выбор небольшой, а вот во втором — две прекрасные витрины, оформленные с исключительным вкусом: сумочки из потертой крокодиловой кожи, старые платки от Gucci и Hermès, платья и бижутерия вплоть до стиля сороковых годов.
Как только я захожу туда, одна из продавщиц, густо накрашенная, берет меня в оборот, сразу переходя на «ты». На ней блузка с принтами, юбка–клеш, замшевые сабо надеты на черные чулки, волосы тщательно уложены, как у Изабеллы. Она совсем юная, и хоть и не красавица, а незамеченной не останется.
— Оригинального имперского стиля у нас нет, тебе нужно тогда в театральное ателье, может, в Болонье, но у меня есть кое–что получше: одежда от одной испанской стилистки. Хорошие дорогие ткани и модели, как ты говоришь, вот посмотри. — И она указывает на металлическую перекладину, где висит с десяток длинных платьев цвета слоновой кости. Все они разные, и я с помощью продавщицы выбираю одно: длиной почти до лодыжки, из прекрасной ткани, которая, подозреваю, когда–то была портьерой. За то время, что я переодеваюсь и размышляю, не пойти ли мне в обновке, продавщица успевает сказать, что ее зовут Бетти, восхититься моим аккуратным животиком, сделать комплимент моей фигуре, которую она называет «современной», и наговорить кучу приятных глупостей. Чтобы завершить мой новый образ, нужен какой–то плащ, и Бетти предлагает примерить английский мужской тренч без пояса, «семидесятые годы, подлинный экземпляр». Он до середины бедра и по ширине идеален для живота.
— Ты не хочешь подколоть волосы? — спрашивает Бетти. — С распущенными неплохо, но для этого имиджа я бы забрала их наверх. И еще добавила бы бежевый палантин, это эффектно и хорошо согревает.
Эффектно… Мне нравится такая непринужденность и болтовня об одежде, косметике, прическах. Кроме Тишани, я мало с кем говорила на эти темы. Подруг у меня мало, можно сказать, нет вообще. Я — как Альма. Альма неподвластна моде. У нее всегда находятся дела поважнее. Ей повезло: она высокая, и любая одежда сидит на ней хорошо. Я ростом поменьше и хорошо выгляжу лишь временами. Раньше я завидовала подружкам, которые по субботам отправлялись с мамами на шопинг. Альма всегда брала меня с собой, но только не на легкомысленные развлечения. Прогулки, выставки, фильмы, путешествия, музеи… Альме неведома легкость. Я бы не назвала ее тяжелым человеком, просто она… сильная натура. Целеустремленная, серьезная. И отдых ей неведом.
У Бетти произношение не феррарское, и я спрашиваю, откуда она.
— Из Чезены, это в Романье, сто километров отсюда, совсем другой мир. Феррара — странный город, но здесь хороший университет, я изучаю право. Работаю три дня в неделю, после обеда. Хотела стать стилистом, но мой отец считает, что сначала надо получить высшее образование, представь…
И она строит такую мину, что сразу становится понятным ее отношение к учебе.
— В каком смысле Феррара — странная?
— Не знаю, как тебе объяснить, может, все дело в феррарцах, такое ощущение, что они всегда тебя осуждают. Ты тоже не из Феррары, верно?
— Нет, я из Болоньи.
— Ну, вот.
Я не спрашиваю, что значит «Ну, вот», а интересуюсь, знает ли она Изабеллу, которая работает в баре на проспекте Джовекка, и лицо Бетти озаряется:
— Конечно! Вот она тоже другая, хоть и родилась здесь. Между прочим, у нее потрясающий вкус. Она покупала тут у нас кучу вещей, раньше, пока не схватили…
И замолкает, прикусывая нижнюю губу, совершенно как ребенок.
— А, ее парня, знаю, не волнуйся. Из–за этой истории… — блефую я и жду от Бетти продолжения.
— Прости… я не знала, что вы подруги… всегда болтаю лишнее… знаешь, Рикки — классный парень, просто не могу поверить, что он сейчас в Арджиноне, бедняга…
Делаю вид, будто я в курсе, что такое Арджиноне, и продолжаю как ни в чем не бывало:
— Да, вообще, странно… А ты как думаешь? — бросаю наживку.
Реакция следует незамедлительно.
— Слушай, за год он оставил у нас в магазине три тысячи евро, наверное, и всегда расплачивался наличными, но чтобы всучить фальшивые деньги — никогда. Я всегда проверяю даже мелкие купюры на машинке. По–моему, это ошибка. Кто–то его подставил. Он же — добряк, широкая натура.
Надо же, фальшивые деньги. Такая девушка, как Изабелла, вряд ли связалась бы с фальшивомонетчиком.
Бетти заворачивает мою старую одежду в веленевую бумагу и кладет в большой белый пакет. Палантин — отличная идея, он легкий и теплый.
— У тебя наличные?
— Карточка, можно?
— Да, да, даже лучше, проще потом закрывать кассу.
— И никаких фальшивых денег! — шучу я.
Бетти смеется в ответ на мою грустную шутку и вручает мне в подарок желтые пластмассовые серьги в виде черепа: «чтобы снизить драматизм твоего нового имиджа». Благодарю и кладу их в карман.
На улице уже темно, семь часов. Народу стало меньше, опустился легкий белый туман, но не холодно, хоть я и без пальто, в новом плаще. Непривычно холодит под юбкой коленки — неожиданно приятное ощущение. Мне хочется пройти около маминого дома, посмотреть на него вечером — это рядом. Виа Виньятальята тускло освещена уличными фонарями, сквозь туман их свет окрашивает булыжную мостовую матово–желтым. Кажется, что прошло ужасно много времени с сегодняшнего утра, когда я познакомилась с синьорой Кантони и ее белой лисичкой.
Теперь я бы спросила, что означает та фраза об ошибках, за которые надо платить. На кухне горит свет, и я представляю, что синьора сидит в кресле, а собака лежит у ее ног. Должно быть, они смотрят телевизор. Мне хочется придумать какой–то предлог и позвонить в дверь. Я подхожу к окну и слышу музыку. Кажется, это вальс Шостаковича, мне он всегда нравился. Впервые я услышала эту мелодию в фильме «С широко закрытыми глазами» — мне тогда исполнилось восемнадцать, — и Альма посоветовала посмотреть его в каком–нибудь киноклубе.
«Но он тебя разочарует», — так она заявила. И оказалась права: фильм мне не понравился, а вот саундтрек к нему — да.
Стою и слушаю вальс до конца, напевая про себя «Паппаппапарапарапаппапарааа». Музыка затихла, слышу, как залаяла лисичка, и голос хозяйки:
«Нельзя!»
Нажимаю кнопку звонка.
Альма
Ужаснее всего одиночество. Вначале, когда Антония была маленькой, мы с Франко рассказывали друг другу обо всех ее проделках, но с того момента, как Майо начал колоться, у меня больше не было потребности разделять с кем–то каждый миг, каждый день, каждое событие. У меня пропало желание найти кого–то, чтобы поговорить, рассказать о себе все.