— Да, они ходили в кино на фильм Антониони.
— Все верно. А помнишь, какой фильм смотрел Майо в день своего исчезновения?
— Ну конечно, Лео, я же сама тебе и говорила, «Предзнаменование», фильм ужасов, но при чем тут это?
Где–то вдалеке слышна сирена полицейской машины. Наверное, это за Лео. А он так ничего и не рассказал. Мое беспокойство нарастает.
— Ты знаешь, Тони, о чем фильм «Предзнаменование»?
Лео сжимает мою руку, глядя мне в глаза.
— Нет, не знаю.
— О смене идентичности. По сюжету рожденный мертвым ребенок подменяется другим, чья мать умерла во время родов, — говорит он порывисто.
— Да?! И что?
— А о чем фильм Антониони, который смотрели Альма и Майо в тот день?
— Не помню, хотела пересмотреть, но не было времени.
— Там речь идет о журналисте, который находит труп человека, похожего на него самого, инсценирует свою смерть и присваивает себе не только имя, но и личность умершего. Еще одна смена идентичности.
Кажется, я начинаю понимать, куда клонит Лео. Сердце подкатывает к горлу.
— Ты хочешь сказать, что Майо… решил выдать себя за кого–то другого? — шепчу я.
Лео вздыхает и смотрит на часы.
— Машина подъехала.
— Значит, ты думаешь, что Майо порвал с прошлой жизнью, решив выдать себя за другого человека?
Лео встает, берет свой чемоданчик и плащ, в это время в ресторан заходит полицейский в штатском, которого я видела раньше, но не могу вспомнить его имя. Лео знаком показывает, что сейчас идет, и, обращаясь ко мне, говорит:
— Пойдем, я отвезу тебя в гостиницу.
— Лео, ответь мне, пожалуйста!
Я тоже встаю.
Пусть это только догадка Лео, я чувствую, что он прав. Что он действительно все понял. Я уверена, всей кожей ощущаю это, так явственно, так напряженно, как можно почувствовать только правду.
Правда открывается всегда неожиданно, непонятно как, но ты узнаешь ее, даже если у тебя нет доказательств. У нее есть свой голос.
Только я хочу услышать это от Лео.
И он произносит, без тени улыбки:
— Да, Тони. Я думаю, что Майо жив.
Мы сидим с Лео на заднем сиденье служебной машины, мне больше не хочется показывать ему Алмазный дворец или вид площади, открывающийся от замка. У нас очень мало времени. Я так ждала его, и вот он уезжает.
— И что бы ты сделал? — спрашиваю я.
Я чувствую, что он прав, но мне трудно в этом признаться.
— Поговорил бы с людьми, которые их знали. — Лео с силой сжимает мою руку.
Приехали. Лео открывает дверцу машины, помогает мне выйти, целует в губы.
— Я так хотел сегодня спать с тобой.
— Я тоже.
Мы обнимаемся крепко и чуть–чуть неуклюже, мой живот упирается в его.
На башне замка горят огни. Поднялся ветер, впервые за все время, что я здесь. Феррара казалась мне городом, где не бывает ветра, где все неподвижно.
— Я тебе позвоню.
Лео целует меня в губы, гладит по лицу. Садится в машину рядом с водителем, но тут же опускает окно и зовет меня. Он явно что–то забыл, шарит по карманам. Достает связку ключей и протягивает мне.
— Ключи от дома Альмы. Надеюсь, что смогу вернуться завтра, мы сходим туда вместе.
Машина отъезжает, я продолжаю стоять на тротуаре. Рассматриваю связку: три потертых ключа на цепочке и старая серебряная монетка. Ключи Альмы. Крепко сжимаю их в кулаке и опускаю в карман.
Половина десятого, мне совсем не хочется возвращаться в номер гостиницы. Чувствую тянущую боль в нижней части спины, впервые за мою беременность, наверное, надо прилечь отдохнуть, но я не хочу. Не сейчас, по крайней мере.
Очень странный вечер, не только потому, что поднялся ветер, а потому, что все пошло не так, как я предполагала. Я снова одна, лицом к лицу с загадкой исчезновения Майо и тайнами Феррары, но сейчас мне кажется, что ответ где–то рядом. Ведь Лео прав, и я знала это с самого начала: Майо жив.
Прогуляюсь наугад по центру.
На пьяцца Савонарола та же шумная компания — пьют пиво, громко болтают. Я бы тоже выпила, будь я с друзьями. Как же я забыла, у меня есть номер Изабеллы, дочери Микелы! Интересно, что ей известно о Майо?
Разве мамы рассказывают взрослым детям о своей первой любви? Альма никогда мне не рассказывала, но Микела совсем другая. Расскажу ли я тебе, Ада, о моем мексиканском парне?
Впервые я поцеловалась с парнем много старше меня, когда мы жили в Америке. Родителям я не врала, просто ничего не рассказывала. Я скрытная, все держала в себе.
Хусто был студентом, изучал историю. Мы ходили к морю смотреть приливы и целовались на пирсе, открытом ледяному ветру. Альма ничего не замечала — она видит лишь то, что хочет видеть.
Сомневаюсь, что Микела рассказала мне все. Чем больше я об этом думаю, тем больше нахожу странным, что она ни разу не спросила меня про Альму: если они были подругами, почему она не проявляет никакого интереса? Всего лишь раз задала дежурный вопрос: «Как Альма?» Кажется странным, что она так открыта со мной, но совершенно безразлична к Альме, будто наша внезапная дружба зачеркивает их прежние отношения. Когда она сказала, что я правильно сделала, что приехала и что старые узлы нужно распутывать, мне показалось, она хочет сообщить мне что–то важное. Или скрывает что–то важное. Что–то фальшивое было в самой фразе, не в Микеле. Не в той Микеле, прямой и искренней, которую я знала.
Кстати, именно Микела в нашу первую встречу рассказала историю о предполагаемой измене моей бабушки — не иначе как хотела отвлечь меня от Майо.
С такими мыслями я дошла до собора. На площади много молодежи, но у грифона никого нет. Я прислоняюсь к нему спиной и достаю из сумки телефон, чтобы позвонить Изабелле.
— Тебе пить можно?
Изабелла ведет меня к квадратному столику рядом с книжным шкафом.
Все меня спрашивают, могу ли я пить.
— Бокал вина или пива за едой.
— Тогда закажем что–нибудь поесть.
Она поджидала меня у стойки бара, в красном пальто, идеально совпадающем по цвету с лаком на ногтях. Должно быть, она заметная особа в Ферраре, актриса Изабелла.
— Но я уже поела. Почти. Половину макаронной запеканки. И выпила полбокала вина.
— Значит, закажем вторую половину и еще полбокала. Тебе ведь надо есть за двоих?
— Я так и делаю. Ну, хорошо. Ты тоже поешь?
— Да, что–нибудь съем. Если бы ты не позвонила, я б не ужинала. Иво, принеси нам запеканку на двоих и четвертинку вина. У тебя есть нефильтрованное просекко?
Изабелла не говорит — она поет заказ. Трактир, в котором она назначила мне встречу, — огромный погреб с низким сводчатым потолком, уставленный бутылками, книжными шкафами, диванами, — находится недалеко от дома, где жили Альма и Майо. По дороге сюда я прошла мимо их дома. Из окна Лии Кантони проникал свет, но не слышалось ни звука: ни музыки, ни даже вечного «Нельзя!». Мысленно я послала им с Миной привет и побежала дальше. Начинался дождь: ветер принес непогоду, и велосипедисты спешили домой, шурша дождевиками.
Под пальто на Изабелле простой черный свитер и облегающие леггинсы, как у меня, только они заправлены у нее в черные сапоги на высоком тонком каблуке. Вся ее фигура — удлиненная, бледная, такой незаурядный образ запоминается надолго.
— Ты живешь рядом? — спрашиваю я.
— Да, здесь наверху. С Рикки, моим парнем. Но сейчас его нет.
Тот самый Рикки, с фальшивыми деньгами. Конечно, его нет, потому что он в тюрьме, но если она сама об этом не расскажет, я ни за что не признаюсь, что в курсе. Нужно быть осторожной, главное — все выведать у нее про Микелу и Майо. Что бы сделала на моем месте Эмма Альберичи?
— Давно ты ушла от родителей?
— Шесть лет назад. Я изучала театральное искусство в Риме. Вернулась сюда из–за Рикки, он учится на юридическом.
Надеюсь, Изабелла не заметила моего удивления. Вот уж не ожидала, что Рикки — студент. Юридического факультета к тому же. Но она заметила, правда, истолковала это по–своему.
— Он всего на год младше меня. Мы познакомились в поезде, когда он ехал в Феррару поступать в университет. Это было три года назад. В Риме он ничего не добился, а здесь, говорят, хороший юридический факультет.