— По субботам здесь готовят угря, — сообщает мне Луиджи.

— Всегда мечтала его не попробовать! — отшучиваюсь я.

— Летом здесь хорошо, — продолжает он.

— Да, да, — соглашаюсь. Лето скоро наступит, но не для нас, и мы оба это знаем.

— Думаешь, история с братьями–калабрийцами может быть как–то связана с тем, что случилось вчера вечером? — спрашиваю я, чтобы отогнать ненужные мысли.

— Не исключено. — И добавляет: — Ты собираешься и дальше искать Майо?

Не хочу рассказывать о моих подозрениях, не сейчас, по крайней мере.

— Давно хочу тебя спросить, что ты делаешь в Ферраре?

Я действительно давно задаю себе этот вопрос, что делает здесь, в Ферраре, такой человек, как он.

— Обычное дело: полицейских с юга отправляют поработать на север. И Россане здешняя больница понравилась, но мы не останемся тут навсегда.

— А куда бы ты хотел поехать?

— Не знаю. Не важно. Преступники есть везде.

— И много таких полицейских, как ты?

— Таких красивых, как я? — в его глазах загорается насмешливый огонек.

— Таких умных, как ты. Я, к примеру, еще не встречала.

— Если ты читаешь книжки, это еще не значит, что ты умный. Вообще–то, нет, немного. Лео читает?

— Детективы. Мемуары. Специальную литературу. Романы — никогда. Он говорит, что жизнь интереснее.

— Нет в людях совершенства! — улыбается Луиджи. Подносит руку к моему лицу, как будто хочет погладить, но останавливается и медленно опускает руку в карман.

— Мне надо закончить одно дело, — говорю я. — Отвезешь меня в гостиницу?

— Может, выпьешь кофе?

— Судя по заведению, он будет ужасным.

— Да, ужасным, но надо выпить, не то Отелло обидится.

— Это твой друг?

— Он помогает нам вытаскивать трупы, которые течением прибивает к плотине. Может, что–то поешь?

— Нет, спасибо, лучше не буду.

Ловец трупов приносит кофе, Луиджи кладет в мою чашку две ложечки сахара и размешивает, улыбаясь и глядя мне прямо в глаза.

— Пей, — подвигает ко мне чашку.

Кофе — вполне, совсем не противный.

Я смотрю на Луиджи.

Он смотрит на меня.

Ничего говорить не нужно.

Я убрала компьютер в рюкзак и попрощалась с каждым жильцом гостиной Бонапарта. Теперь я поняла, что это не только Наполеон и Жозефина, но как минимум еще два персонажа. Было бы здорово познакомить с ними Лео! В моем кармане лежат ключи от дома на виа Виньятальята, но сейчас я туда не пойду. Сейчас главная задача — убедить Микелу сказать мне правду.

Жду в холле гостиницы. Мой план — заставить Микелу поверить, что Альма при смерти: возможно, она читала в газетах, а если нет — я покажу. Если она скрывает что–то, касающееся Майо, настал момент рассказать мне все.

Не люблю врать, но такой уж сегодня день. И потом, это не ложь, я просто сыграю роль Эммы Альберичи, инспектора полиции, детектива — свое «альтер эго». А может, наоборот, ее двойник — это я, со всеми человеческими слабостями и недостатками. Конечно, она справилась бы с задачей лучше меня, но сегодня мой день. Времени осталось совсем мало, нужно закончить начатое дело.

Микела входит в вестибюль гостиницы ровно в три, в руке у нее ключ.

— Хочешь пристегнуть велосипед во дворе? — спрашиваю я.

— Молодец, — отвечает она, целуя меня в щеку. Впервые за все наше знакомство. Сегодня на ней зеленая «аляска», подбитая светлым искусственным мехом, наверное, такие куртки они с Альмой носили в школе, я заметила, что мода на них возвращается. Со спины она кажется совсем девчонкой.

Дождь прекратился.

— Хочешь посмотреть гробницу Лукреции Борджиа? — предлагает Микела.

Нет, не хочу, я хочу только поговорить с Микелой. Но соглашаюсь.

Мы идем по проспекту Джовекка в противоположную от замка сторону, потом Микела сворачивает на какую–то незнакомую мне улицу.

Вид у Микелы усталый.

— Это в монастыре Корпус Домини, где сейчас монахини, сестры Клариссы. Увидишь, какое красивое место.

У меня нет никакого желания идти в монастырь Кларисс, я хочу поговорить, сейчас же, немедленно. Проходим мимо ворот какого–то парка, обнесенного высокой стеной из красного кирпича.

— А это что? — спрашиваю у Микелы.

— Парк Парески, зайдем?

— Да.

Мокрые скамейки, маленький, очаровательный парк. Деревья такие высокие, что им, наверное, не одна сотня лет.

Большие магнолии с плотными глянцевыми листьями, конские каштаны, дубы, вязы, лиственницы, елки: каких только деревьев здесь нет! Напротив качелей под черепичным навесом стоит скамейка, сухая.

— Посидим здесь немного? — спрашиваю у Микелы.

— Конечно, — отвечает она, окинув взглядом мой живот.

Помолчав немного, будто бы не зная, с чего начать, Микела говорит:

— Я читала про Альму, мне очень жаль…

Я молчу.

— Как она? — спрашивает Микела.

Она стоит прямо передо мной, руки убрала в карманы. И больше не улыбается.

В парке тишина. Мокрые качели, и никого, кроме нас двоих. Интересно, почему у этого парка такое высокое каменное ограждение? Микела шевелит носком сапога опавшие листья.

— Очень плохо, — лгу я. — Нам сказали, сердце может не выдержать.

Не думала, что это так просто. Как заученная роль. Чувствую, что волнуюсь, словно все, что я сейчас сказала, — правда. Голос мой дрожит.

Микела наклоняется ко мне, покачиваясь на каблуках, берет мои руки в свои.

— Мне так жаль! — Ее маленькие ручки просто ледяные. Я смотрю ей прямо в глаза.

— Ты поняла, почему я сегодня приехала? — продолжаю я. — Майо жив, я знаю. Скажи, где он, как я могу с ним связаться? Завтра может быть поздно.

Она медленно распрямляется, опираясь ладонями о колени. Вздыхает. Опускает голову. Удивительно, как просто лгать, если это ложь во спасение.

Микела садится на скамейку рядом со мной, шарит в сумочке, достает табак и бумагу, привычным движением сворачивает сигарету. Закуривает. Выпускает дым в сторону. И, глядя куда–то в мою переносицу невидящим взглядом, произносит:

— Он умер десять лет назад.

— А знаешь, почему на этой улице нет никаких ворот, кроме монастырских? — шепчет Микела.

Мы сидим рядышком на последней скамье в маленькой церкви.

После того как Микела призналась, что Майо умер всего десять лет назад, снова пошел сильный дождь. Пришлось убегать из парка. Она потащила меня за собой по небольшой, вымощенной булыжником улочке, вдоль которой тянулась стена из красного кирпича, по всему видно — очень старого. Мы влетели в какую–то дверь и оказались в церкви. Значит, вот почему эта улица показалась мне странной: на ней нет ни ворот, ни домов, лишь высоченная стена.

Микела тихо рассказывает:

— На этой улице в Средневековье проходили дуэли. И тогда Катерина де Вигри, Святая Екатерина Болонская, которая жила в этом монастыре, придумала сделать здесь дверь, чтобы люди прекратили убивать друг друга. Перед церковной дверью они постыдятся. Тут рядом хоры Кларисс и могила Лукреции Борджиа.

— Микела, прошу тебя, мне нужно вернуться в Болонью, к Альме. Расскажи мне все. Как вышло, что он умер лишь десять лет назад? А раньше? Ты его видела? Куда он подевался? — не отступаю я.

— Однажды вечером он позвонил. Я была дома одна, смотрела телевизор. Родители работали в баре и обычно возвращались не раньше полуночи. Прошел год, как он исчез. Было плохо слышно, но я сразу узнала его голос: он сказал, не пугайся, я жив, живу в Мадриде.


Бледность Микелы приобрела пепельный оттенок. Она говорит очень тихо, монотонно, уставившись на алтарь, не глядя в мою сторону, и я непроизвольно отвечаю ей так же. Со стороны может показаться, что мы молимся.

— А ты что ему сказала?

— Сначала хотела бросить трубку, мне стало страшно, словно на том конце провода — призрак. Я была уверена, что он умер. Но в этот момент он сказал: «Я не призрак, Мики, это действительно я». Я заплакала. Мы говорили недолго, он звонил от кого–то, не знаю, от кого. Спросил о своих, пришлось сказать, что родители умерли, а Альма уехала из города. Это его как будто не удивило. Умолял меня не говорить никому о том, что он жив, обещал позвонить на следующий день. И позвонил. На этот раз было слышно лучше, сказал, что собирался мне написать и все объяснить, и что позвонит еще. Для него было очень важно, чтоб я не рассказывала никому, что он жив, потому что ни при каких обстоятельствах он не собирается возвращаться. Вернуться — означало снова сесть на иглу. Сказал, что доверяет только мне.