По мере того как они объезжали табун, Бенедикт показывал Джулитте коней, которых планировалось оставить на развод в Улвертоне, и тех, что были предназначены для продажи. Джулитта мигом забыла об обидах и на лету ловила каждое его слово. Ее глаза горели от любопытства.
— Именно так я и собираюсь поступить с табуном, — увлеченно продолжал Бенедикт, делясь самым сокровенным. — Я хочу влить в его жилы горячую кровь знаменитых иберийских скакунов, у которых словно огонь горит в копытах. О, эти лошади даже и без того великолепны! Дойди хоть до самой Испании, лучше не найдешь. Но я хочу, чтобы имя Бриз-сюр-Рисл засияло еще ярче и затмило своей славой всех. Но для этого нужно ехать в дальние страны и покупать лошадей у язычников и неверных. Так что в настоящее время это для меня не более чем мечта. Заставить мавра расстаться с лошадью почти невозможно. Если только у нее нет какого-нибудь скрытого дефекта, такого, например, как у коня твоего соседа из Саутуорка. Так что пока я только мечтаю о заморских поездках и делаю все возможное, чтобы как можно лучше зарекомендовать себя в глазах твоего отца.
Густо покраснев, Джулитта покосилась на молодого человека.
— Но рано или поздно ты все равно отправишься в чужие страны, да? — В ожидании ответа она затаила дыхание. — Когда?
— Непременно отправлюсь, — не колеблясь, ответил Бенедикт. — Наверное, тогда, когда научусь у твоего отца всему, что он знает, когда женюсь на Жизели и до конца исполню свой долг перед Бризом, произведя на свет продолжателя рода.
Побледнев, Джулитта резко натянула поводья, развернула кобылу и погнала ее в обратном направлении.
Поначалу Бенедикт опешил и хотел нагнать всадницу, но, поразмыслив, решил на время предоставить ее самой себе. От него не могло укрыться то, как стремительно превращалась она из ребенка в молодую женщину. За последние месяцы ее груди из едва выступающих бугорков преобразились в пухлые полушария, а бедра приобрели изящный изгиб. Она вытянулась и, судя по всему, собиралась расти еще дальше и впоследствии нагнать его, Бенедикта. Изменения, происходящие в теле Джулитты, сопровождались резкими перепадами в ее настроении. Что-то подобное переживал и он сам, когда в четырнадцать заметил, что его звонкий голосок вдруг стал хриплым и звучал так, словно металлическим бруском со скрежетом водили по лезвию меча Метаморфозы же, происходящие с самыми интимными частями его тела, вызвали тогда у Бенедикта удивление, растерянность и… удовольствие. Конечно, с девушками все обстояло по-другому Он понимал это и потому решил дать Джулитте немного свободы и не навязывать ей свое общество. Впрочем, в свободе он сам нуждался не меньше, чем она.
ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ
Бриз-сюр-Рисл, сентябрь, 1084 г.
— Сегодня он женится на моей сестре, — сообщила Джулитта пчелам, с деловитым жужжанием кружившим у окошечка улья. Даже сейчас, в ясное осеннее утро, они все еще продолжали прилежно собирать пыльцу. — Я знаю, что следовало рассказать вам обо всем раньше, но мне никак не хотелось верить в эту свадьбу. — Джулитта протянула руку и осторожно провела пальцем по ребру улья. — Ах, как бы я хотела оказаться на месте Жизели, — прошептала она, глотая слезы.
Сегодня утром Джулитта помогла сводной сестре облачиться в свадебное платье из нежно-голубого шелка. Сшитое по последней моде, оно безупречно облегало стройную фигуру Жизели, своим цветом прекрасно гармонируя с ее ясными серыми глазами. Вымытые в настое ромашки, роскошные серебристо-каштановые волосы невесты тяжелыми прядями ниспадали на бедра, подчеркивая ее девственность и чистоту. И без того хорошенькая, в свадебном наряде Жизель выглядела потрясающе. Она была настолько хороша, что Джулитту охватила черная зависть. Наконец, боясь потерять самообладание и лишиться чувств, она незаметно выскользнула из спальни, заполненной без умолку болтающими служанками, и поспешила к своим пчелам в поисках успокоения.
Расшитые золотой нитью тонкие кожаные туфли промокли в утренней росе и покрылись темными пятнами. Подол платья тоже намок. Джулитта знала, что леди Арлетт не одобрила бы подобной неряшливости, но сейчас ей было все равно. Девочка ненавидела мачеху лютой ненавистью, ведь именно она выбирала для нее это платье, которое следовало надеть на свадебную церемонию Его покрой отличался от наряда новобрачной простотой и более широким фасоном, скрывавшим округлые формы Джулитты. На длинный жилет пошел не роскошный шелк, как у Жизели, но дорогостоящая тканая материя превосходного качества — Арлетт не поскупилась на наряд для падчерицы. Джулитте никогда не доводилось носить такого дорогого платья. Однако яркий ядовито-желтый цвет ткани совершенно не гармонировал с ее внешностью, невыгодно подчеркивая бледность кожи. Ее лицо, окруженное прядями темно-гранатовых волос, выглядело так, будто девочка страдала переизбытком желчи. Взглянув на себя в зеркало, Джулитта чуть не расплакалась. Ее так и подмывало достать из сундука нож, когда-то напугавший Арлетт, и изрезать оскорбительный наряд в клочья.
Не кокетка по натуре, Джулитта обычно не обращала особого внимания на одежду — Бенедикт и все остальные мужчины и без того смотрели на нее с восхищением, — но сегодня она поняла, что все их внимание поглотит Жизель.
— Это несправедливо, — шмыгнув носом, пожаловалась она пчелам… — Бен должен быть моим.
— Наконец-то я тебя нашел, — раздался за спиной нетерпеливый голос Моджера. — Все сбились с ног, разыскивая тебя. Пора ехать в церковь.
Виновато потупив взор, Джулитта нехотя повернулась к Моджеру. На нем красовалась нарядная темно-синяя рубашка, подпоясанная алой лентой. Густые волосы, судя по всему, были тщательно вымыты, а на одном из пальцев сверкало золотое кольцо. Джулитта настолько привыкла видеть Моджера в простых потрепанных рубашках и запыленных штанах, что совсем забыла о его происхождении. Но сегодня, облаченный в одеяния, соответствующие положению землевладельца и господина, он выглядел как истинный хозяин Фоввиля и держался с важностью и достоинством.
— Леди Арлетт догадалась, что ты, скорее всего, убежала сюда, — добавил Моджер, так и не дождавшись от неподвижно стоящей перед ним Джулитты ни слова в ответ. Появление молодого человека застало ее врасплох, вызвав одновременно и досаду и удивление. — Она сказала, что ты всегда уходишь к ульям, когда злишься или обижаешься.
— Я не злюсь, — фыркнула девочка.
Моджер молча протянул ей накидку. Темно-оранжевая, она так же, как и платье, совершенно не шла Джулитте. Небрежно выхватив накидку из рук Моджера, она набросила ее на плечи.
Молодой человек смерил ее строгим взглядом.
— Леди Арлетт сказала, чтобы ты не отходила от меня до тех пор, пока мы не доберемся до церкви, — грубовато заметил он и, взяв ее за руку, повел к лошади. — Тебе придется сесть рядом. — Схватив поводья, Моджер ловко вскочил в седло и усадил Джулитту позади себя. Когда лошадь тронулась, девочка, чтобы удержаться, прижалась к всаднику и ухватилась обеими руками за его ремень. Шея Моджера тут же покраснела Он беспокойно заерзал в седле так, словно в ягодицы впились колючки. Близость юной, но вполне созревшей господской дочки взволновала его.
За всю дорогу они не обмолвились ни словом. У Джулитты не было никакого настроения завязывать беседу, а Моджер, и без того не слишком разговорчивый, погрузился в честолюбивые мечтания, определенным образом связанные с голосом его растревоженной плоти.
Наконец они добрались до церкви. Моджер слез с коня и помог Джулитте спешиться. Его руки обвили ее тело и невольно сжались еще до того, как девочка коснулась ногами земли. Господи! Это больше, чем способен вынести мужчина!
Джулитта резко отпрянула в сторону. Влажные ладони Моджера и его голодный взгляд выводили ее из себя. Он напомнил ей одного из клиентов Мериели в бане госпожи Агаты. Оглянувшись вокруг, она увидела Фелицию и Оберта де Реми и с облегченным вздохом поспешила к ним. По-бычьи склонив голову и беспомощно засунув руки в карманы, Моджер последовал за ней.
Фелиция поприветствовала девочку теплыми объятиями и звонкими поцелуями в обе щеки.
— Дай-ка мне посмотреть на тебя, милое дитя. Боже, как ты выросла!
Поморщившись, Джулитта резко приподняла край платья.
— Ненавижу эти мерзкие тряпки. Она подстроила все специально. Я бы с большим удовольствием надела старое голубое платье, то, что вы подарили мне в Лондоне.