– Саша… Саш… Ты слышишь меня? Ну очнись, пожалуйста… – испуганно попросила она.
– Да чего «очнись»! – тоже пришла в себя и вскочила со своего стула Ветка. – Тут действовать надо, а не причитать. Где-то у меня нашатырь был, дай бог памяти…
Она закрутилась, засуетилась бестолково, потом начала довольно быстро шуровать по кухонным ящичкам и вскоре сунула Саше в лицо пузырек с нашатырем, помахала им резко перед самым его носом. Голова его тут же дернулась в Надиных руках и ожила, лицо сморщилось страдальчески. Открыв глаза узкими щелочками, он долго смотрел на Надю сквозь густые ресницы, будто не узнавая.
– Саш, ну что? – жалобно потянула она, виновато улыбаясь. – Лучше тебе?
Он ничего не ответил, высвободил из ее рук свою голову, сел на полу. Оглядел вокруг себя пространство, потом улыбнулся им, сидящим около него на корточках, тихо и грустно:
– Что ж вы, ребята, все по голове моей стучать норовите, а? Вот же взяли моду – по голове стучать… Других мест нету вам, что ли?
– Саш, ну зачем ты к нему полез… Не надо было! – сквозь слезы проговорила Надя. – Мы бы сами разобрались… Дела наши, семейные…
– Да какие, к черту, семейные! – вдруг сердито проговорил Саша, пытаясь подняться с пола. – Он же унижает тебя с садистским удовольствием, а ты сидишь, извиняешься неизвестно за что, будто и впрямь в чем виновата.
– А что, что он мог еще подумать, тебя увидев? Он и решил, что мы… что я…
– Да ну, слушать тебя противно, – махнул он в ее сторону рукой и побрел в ванную, осторожно держась за стеночку.
– А ведь он прав, Надька, – проводив его взглядом в спину, тихо произнесла Ветка. – И в самом деле – слушать тебя противно.
– Да почему?
– Ну не дурак же он, твой Витя, в самом-то деле! Застал он нас на месте прелюбодеяния, видишь ли! Честный обманутый муж! Что он, очевидных вещей не замечает? Здесь же сыростью пахнет, и дверь открыта, и дети у тебя спать уложены… Все он увидел прекрасно, что к чему и как! Да и вообще… Это же он тебя сам бросил! Если б ты и в самом деле развлекалась на всю катушку – имела бы право! А он пришел тут проверять, видишь ли, соблюдает ли ему брошенная жена верность… Это неправильно, Надь, это действительно унижение, Саша прав…
– Прав, конечно, – подал голос из коридора Саша. Зайдя на кухню и усевшись на свое прежнее место, помотал мокрой головой из стороны в сторону, потом в упор уставился на Надю, помолчал немного. – Ты и сама понимаешь, что я прав. Нельзя так себя унижать. Надо выдирать себя из собственного рабства, а не искать ему всяческие оправдания. Иначе прорастешь в нем корнями, потом не выберешься.
– Ну почему – рабство? – тихо-виновато возразила ему Надежда. – Это не рабство, это семья. Это терпение, это мудрость, в конце концов. Многие так живут. Да все почти!
– Ага. Многие вот так и убеждают себя, попадая в рабство. Еще и алиби себе для успокоения придумывают – любовь, мол. Если, мол, любишь – все вытерпишь. А только любовью в таких отношениях и не пахнет. Нету ее. Кураж власти есть, унижение есть, а любви – нету. Хотя внешне все красиво бывает – ни к чему не придерешься. Заботятся о тебе усиленно, целуют-обнимают, милым-дорогим через каждое слово называют.
– …Птичьи перышки себе, идеально трезвому, милостиво почистить разрешают… – вставила свое ироничное слово и Ветка, стрельнув хитрым глазом в Надю. – А почему бы и нет? Почему бы и не потешиться, не полюбоваться своими сомнительными достоинствами? Очень же удобно! Да и приятно, наверное, когда по твоей дурацкой прихоти женщина себя голодовкой изводит, по салонам бегает, чтоб сделать из себя глупую куклу Барби. А когда захочется – и пнуть ее можно, к другой уйти. Но так, чтоб обратно ждала, чтоб волновалась: придет, не придет…
– Ну хватит! – рассердилась Надежда, стукнув ладошкой об стол. – Чего ты несешь такое, Ветка? Хватит!
– Чего-чего… Правду тебе несу, вот чего. А самое противное, Надя, знаешь в чем? Он ведь к тебе действительно вернется скоро. Вот увидишь – обязательно вернется. Потому что он слабый и злой, ему рабыня нужна. Кураж нужен. Саша прав…
Они замолчали неловко, сидели, уставившись в столешницу. Надя изо всех сил сдерживала слезы, проглатывала их в себя большими порциями, шмыгала изредка носом. Не хотелось ей при Саше плакать. И с Веткой спорить не хотелось. Хороша же подруга – разнесло вдруг ее на откровенность! При Саше-то зачем…
– Ладно, девчонки, поеду я домой. Там костюм мой подсох уже. Спасибо, – поднялся из-за стола Саша, – мне утром вставать рано. Поспать хоть немного надо.
– Спасибо тебе, Саш, за помощь… – подняла на него глаза Ветка.
– Да ладно, чего там… – махнул он рукой, выходя из кухни. Потом обернулся к Надежде, посмотрел на нее внимательно. И вдруг улыбнулся широко и коротко, так, что слезы ее, с трудом сдерживаемые, тут же и пропали куда-то. – Надь, мы созвонимся? – спросил как ни в чем не бывало. – Работу-то мы тебе еще не нашли.
Утром Надежда проснулась с ощущением чего-то очень хорошего, происходящего в ее жизни. Хотя чего в ней было такого хорошего? Кругом одни сплошные трагедии. Не знакомство же идиотское с Сашей – это хорошее? Да и чего ей от этого знакомства? Подумаешь – работу он ей искать помогает. Это ж он из благодарности просто. Да и вообще, на что она может рассчитывать… Она ж далеко не красавица, как жена его, Алиса неведомая. Вот посмотреть бы на нее, на эту Алису.
Хотя отчего бы и не посмотреть? Женщина она теперь свободная, на кого хочет, на того и смотрит. И опять же, частное расследование на месте стоит, которое она затеяла. Она ж нынче Даша Васильева, как это она забыла? И потому должна встретиться со всеми, так сказать, фигурантами. Надо вставать с раскладушки, кормить Артемку с Машенькой завтраком, сдавать Ветке на руки – и вперед.
Дело оставалось за малым – адресок этой Алисы узнать. Можно, конечно, у Саши спросить, только неловко как-то. Да и не скажет он ей, начнет опять пытать, зачем да почему… Хотя у нее же домашний его телефон есть! Пит, помнится, в страшном находясь раздражении, все его телефоны сгоряча выдал. Если только она бумажку ту не потеряла.
Бумажка нашлась в сумке. Надежда уселась перед телефоном, вдохнула-выдохнула резко и набрала номер, с замиранием сердца стала слушать длинные нудные гудки.
– Алё… – возник наконец в трубке милый девчачий голосок.
– Ой, здравствуйте! Вы знаете, я знакомая Алисы, Сашиной жены, я ее срочно разыскиваю… – торопливо затарахтела Надежда в трубку, не переводя дыхания и от волнения полностью проглатывая букву «р», проклятущую и коварную, делающую ее голос по-детски смешным и несерьезным. – Будьте добры, подскажите мне, пожалуйста, где она живет. Мне очень, очень нужно!
– Ой, а я не знаю… – растерянно протянул милый голосок. – Я не знаю точного адреса, если визуально только… Мы с мамой один раз всего у них дома были, давно, еще перед их свадьбой…
– Ну, хотя бы визуально расскажите. Где это?
– А это угол улиц Белинского и Красина, там дом такой, серая пятиэтажка, и кафе на углу какое-то. Я не помню названия… А этаж, по-моему, третий. Или четвертый… А вы кто? Я вроде всех Алисиных приятельниц знаю. А ваш голос мне не знаком…
– Хорошо. Я найду. Спасибо вам!
Надежда быстро положила трубку, вздохнула с облегчением. Кто бы ты ни была, обладательница милого голоска, спасибо тебе. И прости, что назвалась подругой Алисы. Так вот и приходится нам, бедным Дашам Васильевым, всячески изворачиваться. Зато теперь визуальный адрес у нас есть…
Она быстро оделась, спустилась с детьми на первый этаж, позвонила в Веткину дверь.
– Надь, а ты куда? – спросила Ветка, моргая спросонья глазами. – Тебе ж не на работу! Давай кофе попьем?
– Нет, Ветка, некогда мне. Дела ждут, – передавая ей в руки Машеньку, протараторила Надежда. – Ты их не корми, они завтракали. Все, побежала я…
– Надь, постой! – окликнула ее Ветка. – Ты на меня не обиделась за вчерашнее, нет? А то я полночи не спала.
– Да брось, ты что? Какие обиды?
– Да? Ну ладно. Иди тогда. Счастливо тебе.
– Ага, пока…
Выйдя из троллейбуса на улице Белинского, Надя медленно пошла в сторону улицы Красина, наслаждаясь теплым и нежным майским утром. Наверное, только в мае по утрам бывает так пронзительно-прозрачно небо, так нежна зеленая дымка деревьев, так неожиданно свеж и чист городской воздух. Впереди лето с его жарой, дождями, дачами, праздными отпусками… А май – радостное всего лишь предчувствие этого праздника, но что может быть лучше этого предчувствия-предвкушения? Все, все еще впереди, и до зимы еще так далеко, и, кажется, целая жизнь пройдет, пока она вновь придет со своими унылыми холодами…