– Заходи, только тихо… – встретила она Надежду у двери. – Иди на кухню. Чайник сама ставь, мне некогда, зашиваюсь. И в прямом, и в переносном смысле. Завтра утром клиентка на примерку придет, а мне еще все собрать-наживулить надо.

– Я не хочу чаю, Вет, – хриплым шепотом проговорила Надежда, пробираясь осторожно среди разбросанных по прихожей игрушек.

– Зато я хочу! Давай-давай, подсуетись, и бутерброд мне какой-нибудь изладь потолще. Я поужинать не успела.

– А кормить я тебя им с рук буду? Ты же шьешь.

– Можешь и с рук. Рассказывай давай, что у тебя произошло. Почему Витя с чемоданом выскочил?

– А догадайся с трех раз…

– Свалил, что ли?

– Ага. Какая ты умная, прям спасу нет.

– Вот козел! А чем мотивировал?

– Да ничем особенным. Вроде как не поверил мне, что тот, вчерашний, случайно в нашу дверь забрел. Вроде как оскорбила я его мужское достоинство тем, что в его отсутствие в доме чужой мужик ночевал.

– Вот козел!

– Ну почему козел-то? Ты что, других эпитетов не знаешь, что ли? Заладила – козел да козел.

– Нет, не знаю я других эпитетов для таких вот сволочей! У самого рыло в пуху, а жену надо виноватой сделать! Повод найти для своего же блуда!

– Ну почему – повод? Может, он и правда оскорбился?

– На-а-а-адь… Ну не будь ты такой наивной, господи… Ты же такой ему подарок сделала – пальчики оближешь! Он же явно свалить хотел, к разговору неприятному готовился, к объяснениям, к слезам твоим. А тут на тебе – ничего и не надо такого! Мы и сами, как говорится, хорошо оскорбились! И не виноватые мы ни в чем! Мой Генка вот также мучился, причины все придумывал. Ему, знаешь, потруднее было, чем Вите твоему. Сама подумай: в чем таком можно обвинить жену на сносях практически? Вроде как ни в чем таком, правда? Вот он и придумал себе оправдание, что Машка якобы не от него. Козел…

– А с чего ты взяла, что Витя свалить хотел? Может, загулял просто? У мужчин, знаешь, это случается иногда. А семья, она и есть семья.

– Нет, Надь. Не обольщайся. Не хотела тебе говорить, да придется. Видела я тут его на днях с дамочкой.

– С какой дамочкой? – с трудом выдавила из себя Надежда.

– А с такой! С упакованной, вот какой. Вся из себя такая, за рулем, машина иномарка. У нее и квартира, наверное, не однокомнатная. Витя-то твой тот еще бухгалтер, все рассчитал как надо. Ты у него была первой ступенькой на пути к благополучию, теперь пора на следующую подниматься.

– Ты думаешь, он меня просто использовал, да?

– Ну да… Ты ж сама рассказывала, что, когда вы познакомились, у него даже прописки не было! Ты же маму свою и уговорила прописать его временно в вашей квартире. Не помнишь, что ли? А потом мама твоя негласное условие выставила. Женись, мол, Витя, на моей дочке, тогда и разменяемся, и будет у тебя свое законное жилье. Как будто ты уродина какая или дура набитая, чтоб тебя пристраивать за непьющего-положительного надо было.

– Так он и в самом деле непьющий, Вет. И положительный. Сейчас таких днем с огнем…

– Да, Надь. Наверное. Ты права – ни днем, ни с огнем. Только мне иногда кажется, что нормальных счастливых баб на свете уже не осталось. Все какие-то… пришибленные. Или страхом припыленные. На иную посмотришь – вроде вся из себя гордо-самостоятельная, а внутри все равно пришибленная. Одних, как тебя вот, с детства сломали, других, как меня, потом предали. Третьим просто не везет. Четвертые счастливыми притворяются, чтоб выскочить из этого нехорошего фона. А счастливых, просто так любимых и любящих, нет! Просто нет, и все!

– Нет, Ветка, не права ты. Каждая из нас по-своему счастлива. Просто женское счастье – оно такое всегда хрупкое, ранимое. Ради него все время чем-то жертвовать приходится.

– Чем это? Собой, что ли?

Ну да… Может, и собой.

– А не слишком ли дорого это – собой жертвовать? Вот Витя твой принял твою жертву, сломал тебя, подстроил под себя полностью, и дальше что?

– А что дальше?

– А ничего! Неинтересно ему стало, вот что! Пока ломал-переделывал, увлекался процессом, а потом просто неинтересно стало. Не влюбляются в жизни Пигмалионы в Галатей, неправда все это. Они просто их бросают, и все. Неинтересно им.

Ветка вздохнула горестно, склонилась над своим шитьем, быстро замелькала маленькими ловкими пальчиками. Надя не стала с ней спорить – не хотелось просто. Бесполезное это занятие. Да и зачем? Все равно она пришибленной себя не считает! И припыленной тоже. И сломанной. У нее муж есть хороший. Пусть в загул ушел, но все равно Витя ей муж! И она будет за него бороться. Потому что такие мужья и в самом деле на дороге не валяются. И ждать его будет столько, сколько надо. Ничего, от нее не отломится. Да и не одна она такая – все кругом за хороших и непьющих так же цепляются. Вот поживет он там с другой, которая «вся из себя», и поймет, что лучше Надежды нету. И вернется, обязательно вернется…

– Пойду я, Ветка. Поздно уже, – повернувшись от плиты с чайником в руках, тихо проговорила она. – Сейчас чаю тебе налью, бутерброд сделаю и пойду, пожалуй.

– Ты обиделась, да, Надь? – подняла на нее огромные прозрачные глаза Ветка. – За козла обиделась?

– Да ну тебя… Ни на что я не обиделась. Устала просто. Спать хочу. Я ведь предыдущую ночь плохо спала, все со скалкой обнималась от страху.

– Так завтра же суббота! Выспишься! Мы и не поговорили даже.

– Нет, Ветка. Пойду. Нехорошо мне что-то.

– Ладно, иди. Дверь захлопнешь, ладно? Только тихонько. Я сегодня всю ночь работать буду. Иди. Пока.

– Пока, Ветка.

Квартира встретила ее умопомрачительным мясным духом с чесноком, с лимоном и со всякими еще специями. Аж скулы свело. Надежда решительно прошагала на кухню, достала из духовки противень с дошедшей до своего гастрономического апогея свининой, шмякнула его на стол, подвинув пренебрежительно блюдо с ананасом-грудкой-овсянкой. Потом отрезала от куска свинины порядочный пласт и выложила его себе на тарелку. И начала торопливо есть, засовывая ароматное мясо в рот большими кусками. Организм тут же насторожился, не веря еще до конца своему счастью. Потом все-таки обрадовался, потом снова насторожился: зачем так много сразу-то?

А Надежда все ела и ела торопливо, не ощущая вожделенного мясного вкуса. Нет, вкус, конечно, был. Только горький почему-то. Вкус горя, вкус несчастья, вкус женской брошенности и неприкаянности. Или, может, пришибленности, как Ветка только что выразилась.

* * *

Нет хуже маетных выходных, когда девать себя некуда. Когда не можешь ничем заняться, когда все валится из рук, когда окружает тебя противное и свеженькое, кровоточащее еще отчаяние, к которому пока не привыкла душа и не приняла в себя окончательно и смиренно. И весь организм яростно сопротивляется этому отчаянию и пытается вытолкнуть его из себя то вспыхнувшей головной болью, то частым ни с того ни с сего сердцебиением, то влажным туманом перед глазами. Вроде и слез нет, а туман есть. И все время хочется бежать куда-то, или звонить, или что-то такое срочное предпринимать, спасать положение. Только некуда бежать. И звонить никому не хочется – бередить кровоточащую рану. И стыдно к тому же. Так же стыдно, как в собственной бестолковости и ненужности признаться. И так же маме, она помнит, было стыдно рассказывать подругам и родственникам о пьяных загулах отца. Вот она и вещала бодрым голосом в трубку, что все у них в семье благополучно и замечательно.

Надежда сразу решила, что не будет никому рассказывать об уходе Вити. Потому что действительно стыдно. Потому что хороших жен мужья не бросают. И еще потому, что он обязательно вернется! Не сразу, конечно. Может, через неделю. Может, даже через месяц. И пусть она будет, как Ветка выразилась, «с детства сломанная». Или та самая «пришибленная», она согласна. Лучше уж быть пришибленной, чем брошенной. Любую замужнюю женщину спросите – она подтвердит. Если у нее муж непьющий и адекватный. И если она не из бывших ярых феминисток, конечно. Хотя все эти феминистки и произрастают наверняка из обиженных-брошенных, у которых надежд на семейно-трезвую жизнь совсем не осталось. Вот как у Ветки, например…

Снова вспомнился ей вчерашний грустный разговор с подругой, и заскреблась-зашевелилась в душе обида. Тоже – поддержала в трудную минуту, называется! Сломал, говорит, ее Витя… Ничего он ее не сломал! Просто нельзя, наверное, построить свое гнездо, ничего от себя не оторвав, ничего в себе не переделав… Надо же просто уметь подстраиваться под характер другого, живущего с тобой рядом. А как же иначе? Вот она, например, уж так насобачилась в этой науке «подстраивания», уж так насобачилась… Даже по звуку открываемой Витей двери научилась угадывать его настроение. И моментально соображала, как ей себя с ним повести. Или выскакивать легкой птичкой навстречу в прихожую и с поцелуями на шею вешаться – или, наоборот, порскнуть тихонько на кухню и помалкивать в тряпочку, быть тихой да покладистой хозяюшкой, озабоченной больше всего на свете идеальной чистотой тарелок да чашек. Или вот внешний вид свой блюсти, такой, какой мужу нравится, что в этом плохого-то? Ну что делать, если нравятся ему худые блондинки? Раз так, значит, надо всего лишь быть этой худой блондинкой, и все. И неважно, что все время есть хочется. И неважно, что ты ненавидишь до смерти все эти подсчеты съеденных за день калорий. Главное, что у тебя семья есть. Муж непьющий. Гнездо… Вернее, было гнездо.