Мартин подружился с рыбаками и часто выходил с ними в море на рассвете. Он привык к запаху рыбы и гнили. Любовался тем, как сверкает на солнце улов, вынимаемый из сетей и укладываемый в огромные плетеные корзины, и как женщины в сари, кольцах и браслетах чистят серебристых пленниц, чтобы тут же отправиться с ними на местный рынок.
Он привык к карканью ворон на рассвете и к тому, что они воровали у него кусочки папайи за завтраком.
Гостиничный номер, в котором жил Мартин, вскоре превратился в склад стихов — для самого Мартина в комнате почти не оставалось места.
Иногда он появлялся на рынке хиппи, где практиковался в хинди, — как-то само собой получилось, что Мартин начал изучать этот язык. Однажды он познакомился на рынке с молодым американцем, который, по его словам, сбежал от той судьбы, что уготовили ему родители, — встать во главе семейного бизнеса, основанного его дедушкой, в былые годы бродячим торговцем Библиями.
Они были единственными здесь людьми с Запада. Часто пили вместе чай на закате и скоро сдружились. Новый друг Мартина принял буддизм — он принял бы любую религию, лишь бы не возвращаться домой, пока родители не изменят своего решения. Слушая его, Мартин думал, что этот молодой человек, которому не исполнилось еще тридцати, мог бы быть его сыном, и впервые пожалел, что у него нет детей.
В один прекрасный день Мартин признался новому другу, что пишет стихи, хотя и скрыл, что источником его вдохновения стала разбитая любовь. Он прочел ему некоторые из них, и молодой человек, которому они очень понравились, вдруг сообщил, что его родителям принадлежит издательство, и предложил попробовать опубликовать там сочинения Мартина. -
Несколько дней они обдумывали, как сделать это, и наконец нашли решение, устраивающее обоих.
Мартин не хотел печататься под собственным именем, но ему нужны были деньги, американцу же нужно было оправдание его затянувшегося пребывания в Индии. Решено было, что друг Мартина выдаст стихи за свои и опубликует их под псевдонимом "Смотритель маяка".
"Морские стихи", как был назван сборник стихов Мартина, пролились на мир дождем чувств и нашли отклик во многих сердцах. Добрались они и до Гармендии-дель-Вьенто, появившись во всех книжных магазинах и киосках. Загадка "Смотрителя маяка" заинтриговала всех в городе и породила много слухов. Говорили, что это неизданные стихи знаменитого чилийского поэта, хотя стиль неизвестного автора был несколько иной. Гармендийцы дышали воздухом любви, казалось, что невесомые слова порхают вокруг влюбленных, наполняя красотой и чувством самые обычные фразы. Люди жили этими рифмами, этими одами и сонетами, находя их прекрасными и очень грустными. Никто не мог читать их без слез: каждый оплакивал собственные печали проникновенными словами удивительного поэта.
Однажды в полнолуние по улицам Гармендии потекли серебряные реки слез: они вытекали из-под дверей, капали с балконов, из окон, стекали по лестницам, пока не собрались в одну широкую реку, кото-рая влилась в море. Соленые волны чувств, преодолев семь морей, добрались до Мартина, который в приливе вдохновения обратил их в новые строки и послал эти строки миру, снова заставив его плакать, на этот раз — от радости.
Его одиночество переплавлялось в полные жизни книги, в чувства, которые живительным эликсиром проливались на тысячи страдающих душ. Всем не тер-пелось узнать, кто был тот неведомый певец, заставлявший биться сердца, оживлявший давно забытое — любовь.
Благодаря стихам Мартина расставшиеся влюбленные снова начинали встречаться, люди, утратившие любовь, вновь находили ее. Многие женщины, которые давно уже не верили ни во что, обрели веру. Мужчины, не владевшие даром слова, обрели возможность выразить свои чувства словами поэта.
Со временем многие стихи стали песнями, которые были у всех на устах. В ночи снова зазвучали серенады под аккомпанемент аккордеонов и гитар. Одна за другой следовали помолвки, свадьбы и крестины. Эпидемия разводов и расставаний, которую принесли ветра нового тысячелетия, отступила перед чудесными стихами "Смотрителя маяка".
Любовь снова вошла в моду.
На телевидении появились передачи, в которых люди в прямом эфире рассказывали о том, как "морские стихи" повлияли на их души. На улицах можно было видеть восьмидесятилетних старичков и старушек, которые шли, взявшись за руки, как подростки, и смотрели друг на друга так, словно только вчера встретились и полюбили друг друга. И ясно было, что они не расстанутся до гробовой доски. Колокола, уже много лет не извещавшие о свадьбах, сейчас радостно заливались каждый день.
В больницах заметно снизился процент неизлечимых больных, а приемные психиатров и психоаналитиков опустели.
Мартин Амадор ничего об этом не знал. Он жил тем, что воскрешал на бумаге свою любовь.
И однажды он не выдержал: набрал номер телефона Антонио, чтобы спросить его о Фьямме.
За последние годы Долина храпа превратилась в сад, полный красных объемных фигур. Вместо кактусов и низкорослых пальм теперь здесь росли овальные лица и округлые тела, напоминавшие знаменитые яйца Бранкузи. Фьямме даже не верилось, что это ее руки изменили окружающий пейзаж. Из Гармендии сюда долетали крики чаек, но только их крики. А еще Фьямма постоянно слышала здесь шепот и свист ветра, который всегда ее вдохновлял. Иногда налетали песчаные бури, которые обессиливали Фьямму, но не могли заставить ее прекратить работу. Она привязывала к поясу тяжелые инструменты и крепко вцеплялась в железные леса, так что ветер, как ни старался, не мог унести ее с собой. Без работы она уже физически не могла жить. По вечерам она долго смотрела на кусок лазурита — единственный синий камень, порожденный землей в этих местах, и представляла себе, что она могла бы из него сделать. Но так ни разу и не коснулась его резцом — боялась, что если испортит, то навсегда потеряет свое голубое сокровище. Однажды, когда Фьямма так же смотрела на него, она вдруг с нежностью вспомнила свою голубую любовь — Мартина... И с того дня уже не могла перестать думать о нем.
Она попросила Эпифанио приготовить ей "Маргариту" (Фьямма всегда просила его об этом, когда ей хотелось вспомнить былую любовь) и, отпивая маленькими глотками из бокала, погрузилась в воспоминания об одном из самых прекрасных дней в ее жизни.
С тех пор прошло уже тридцать лет, но воспоминание об этом было свежо, как розовый бутон. Это случилось во время их медового месяца. Они с Мартином попали под дождь и, чтобы обсушиться, заскочили в первый попавшийся бар. Бар назывался "Мексиканский бычок", и там они впервые попробовали коктейль с цветочным названием и играли, под аккомпанемент мексиканских мелодий, в новую игру: рассказывали друг другу все, что знали о любви. Это было прелестное местечко: зеленые стены были разрисованы яркими смеющимися солнцами, маленькие столики застланы ярко-розовыми скатертями и усыпаны лепестками роз, на каждом из которых Мартин и Фьямма написали по одному слову любви — от самого нежного до самого страстного. А потом весь вечер они дули на эти лепестки, посылая их друг другу, как воздушные поцелуи, и лепестки ласково опускались им на губы, щеки и плечи. И еще они все время касались друг друга, над столом и под столом.
Они вышли тогда из бара, сгорая от желания. Шагали под дождем и целовались на каждом углу. В отеле Мартин завязал Фьямме глаза черным платком и раздевал зубами. А она дрожала от удовольствия.
В то утро в маленькой лавочке японца-антиквара Мартин купил набор колонковых кисточек в изящном футляре — хотел красными ароматическими маслами написать на теле Фьяммы сочиненные им очень откровенные стихи о любви.
Послушная желаниям Мартина, Фьямма позволила ему писать все, что он хотел, угадывая по движению кисти, какое именно слово он пишет. Мартин начал с шеи. Влажным кончиком кисти выводил гласные, которые пылающая желанием Фьямма никак не могла угадать. С трудом ей удалось расшифровать: "...давай опьянеем от ласк..." и дальше (по мере того, как кисточка опускалась ниже, стихи становились откровеннее): "...в неистовстве жаждущей похоти..."; на грудь падали и таяли от страсти слова: "...припасть губами, как к лучшему из яств..." Из-за ее неровного дыхания капли стекали по телу и собирались в маленькие лужицы, по которым тело Мартина соскальзывало все ниже и ниже... Слова перемешивались с ласками, и Фьямма думала, что больше не выдержит, но ее тело просило еще. Она пыталась читать то, что Мартин писал на "живой странице": "...подняв ураган простыней и подушек..." Кисточка опустилась еще ниже, Фьямма уже почти теряла сознание, а Мартин все продолжал: "... и пусть желания поглотят все тревоги..." Влажная кисточка спускалась по бедрам... И когда она дошла до стоп, Фьямме показалось, что мир разлетелся на тысячу цветных осколков.