– И меня в том числе, – прошептал Габриэль. Пенелопа удивленно взглянула ему в глаза; к ее щекам прилила кровь, а брови задумчиво изогнулись. Проклятье. Значит, когда-то давно она обидела его.

– Всех, – подтвердила она. – Даже членов моей семьи. До того дня, когда кузина Лилиан не заехала ко мне и не вытащила из дома силком, чтобы увезти к себе. – Пенелопа сухо улыбнулась. – Не знаю, помнишь ли ты ее, но с ее упорством тягаться трудно.

Габриэль припомнил высокую брюнетку, на свадебном балу не расстававшуюся с графом Стратфордом. Он также помнил, с какой любовью кузины относились друг к другу.

– Уверен, она сильно за тебя переживала.

– О да. Но даже с ее помощью мне не удавалось выбраться из топи отчаяния.

– Понимаю, – только и сказал он. Мысль о том, что горе изменило навсегда то светлое веселое создание, которое он знал прежде, сразила его. Габриэль и представить не мог такого поворота событий. – Ты очень сильно любила Майкла, – добавил он.

– Да. – Пенелопа отвела взор, попытавшись улыбнуться, но губы не поддались. – Конечно.

Габриэль насупился, словно что-то в ее словах смутило его. Дело не только в смерти Майкла? Неужели супруги жили не так уж счастливо? Но прежде чем он успел задать вопрос, Пенелопа продолжила рассказ:

– Лилиан решила, что мне любыми средствами необходимо избавиться от тоски. Она настояла, чтобы я отправилась с ней в частную лечебницу, которую Стратфорды открыли специально для исцеления душевных заболеваний ветеранов и членов их семейств. И вскоре я начала работать с изнуренными сражениями мужчинами. – Наклонив голову, Пенелопа посмотрела на Габриэля заинтересованно. – Ты никогда не задумывался о том, что твоя болезнь может быть последствием некоторых травм, полученных на поле боя?

Он с укоризной посмотрел на нее.

– Было бы глупо с моей стороны не задуматься. – Габриэль до сих пор видел во снах смерть и время от времени просыпался от кошмаров. – Вообще я склонен думать, что именно с этого и началась моя болезнь.

Эти сны приводили в отчаяние, усиливали агрессию, и так продолжалось каждый день в течение года. А последние несколько месяцев Габриэль периодические начал впадать в безумие.

– Но даже если первопричина действительно в этом, все зашло слишком далеко. И ничто теперь мне не поможет, ни твой опыт, ни твоя забота. Увы.

– Что ж, я признаю, что никогда не встречала подобного недуга, – тактично сказала Пенелопа. – Но послушай меня. Я убеждена, что мои методы принесут больше пользы, чем те, которыми тебя «лечат» здесь. Мистер Аллен рассказал мне о купаниях в холодных ваннах, о пиявках, кровопусканиях. Ужасно. – Она непроизвольно вздрогнула. – Он даже говорил что-то об ожогах. Это правда?

На этот раз дрожь пробила Габриэля. Он никогда не забудет боли от охвативших кожу горячих бинтов, наложение которых привело к огромным волдырям.

– Это просто варварство, Габриэль. Как ты позволил сотворить с собой такое?

– А как ты думаешь? – бросил он в ответ. В смятении Габриэль отошел от нее. Неужели она знает все о его пребывании в сумасшедшем доме? – Этот чертов врач обещал, что такие методы вылечат меня. Пустая болтовня о дополнительном воздействии на мои нервные окончания, которое поспособствует восстановлению организма и, как следствие, возвращению рассудка.

Хуже всего то, что Габриэль в это действительно верил. В течение нескольких прекрасных недель у него не было ни единого приступа, и он уже засобирался домой. Он мечтал вернуться к нормальной жизни. Но вскоре приступы вернулись, еще хуже прежних.

– Я сделал все, чтобы стать прежним, – добавил он, приглушив голос.

Пенелопа не желала слушать. Она была уверена: его можно вылечить. Она подошла к Габриэлю. Так близко, что он мог слышать ее приятный аромат. Слегка приподняла голову. Пенелопа не была низкой, но и высокой ее не назвать. Рост был идеален, чтобы без труда заглянуть в глаза Габриэлю и завладеть его вниманием.

– Тогда просто позволь мне остаться здесь, – сказала она. – Возможно, я случайно взялась за это дело, но за последние два года я помогла многим людям. Тяжело больным людям. Смогу помочь и тебе.

Габриэль отрицательно покачал головой. Сама мысль о том, что он предстает перед Пенелопой таким ничтожным и беспомощным, ужасала его. Какими бы, по ее мнению, варварскими методами ни лечили его здесь, как бы он ни страдал. Наивная девочка играет в доктора, однако даже не предполагает, какой кошмар ей предстоит вынести.

– Нет, – отрезал он.

Пенелопа упрямо сжала губы.

– Но я дала слово. Я обещала.

– Я освобождаю тебя от любых обещаний, данных моей семье.

– Но я ничего не обещала твоей семье. Я обещала тебе.

– Я никогда ни о чем тебя не просил, – бросил он в ответ.

– О нет, просил. – Ее нежные щеки порозовели. Пенелопа стояла так близко, что Габриэль видел жилку, пульсирующую на ее шее. – Вчера. Когда ты… Когда мы лежали на полу. Прямо там. – Она кивнула вправо.

Ах да. Когда он со страшной силой сбил ее на пол. Голый и мокрый, если верить Аллену. И, скорее всего, это правда – стоит лишь взглянуть, как пылают щеки Пенелопы.

– Вероятно, ты забыл это, Габриэль, но я помню. Ты узнал меня. И позвал по имени, несмотря на приступ безумия. Ты обнял меня и молил о помощи. И ты хочешь, чтобы я после этого просто ушла?

Господи… Габриэль приложил ладони к лицу, как в детстве, желая спрятаться за ними. Навсегда. Или по крайней мере пока она не уедет домой. Увы, это невозможно. Габриэль опустил руки и тяжело вздохнул, стараясь успокоиться. Но вздох получился похожим на злобную усмешку. После стольких лет несбыточных мечтаний Габриэль все-таки побывал в объятиях Пенелопы, обнаженным – и ничего не помнил. Среди всех ужасов последнего времени не найти ничего более жестокого.

Эта мысль вызвала у Габриэля вспышку смеха. И вовсе не веселого: да и непонятно было, уместнее сейчас плакать или смеяться.

– Габриэль?

Пенелопа выглядела напуганной, но от этого Габриэлю почему-то стало еще смешнее – и на этот раз он смеялся искренне. Скорее всего теперь он ей кажется совершенно безумным, но он ничего не мог с этим поделать. Черт, смеяться так приятно!

Губы Пенелопы изогнулись в робкой улыбке. Сейчас она улыбалась совсем как тогда, в гостиной Мантонов в Лондоне, когда смеялась над очередной шуткой Габриэля, пророненной в одной из их многочисленных бесед: они проводили вместе много времени, когда она была замужем. Благодаря этому Габриэль вновь почувствовал себя прежним, а ведь он совсем забыл, каково это.

Он уже знал, что не заставит ее уехать сегодня. Завтра – кто знает, но не сегодня. В конце концов, уже слишком поздно. Она видела, каким он стал, и нечто худшее представить себе трудно.

– Я сдаюсь, Пен. – Габриэль поднял вверх руки. – Сдаюсь. Потом разберемся, как быть дальше. – Он подошел к столу и отодвинул для нее стул. – Теперь я просто хочу поужинать с тобой. Как прежде.

Пенелопа взглянула на предложенный стул и на секунду задумалась. Однако сочла за лучшее быстро сесть, пока Габриэль не передумал. Поначалу ей казалось, что он хочет ее выгнать. Она сомневалась, что сможет помешать ему в этом – да и мистер Аллен был бы рад поскорее избавиться от непрошеной гостьи. В таком случае Пенелопе, наверное, пришлось бы просить семью Габриэля убедить его увидеться с ней, но она не сомневалась, что силой никогда не достичь положительного результата. Она сможет помочь, только если он сам захочет этого. Такой была основа ее метода лечения. Стараясь понять особенности душевных заболеваний, Пенелопа нашла много абсолютно противоположных способов лечения, и каждый с точки зрения того или иного врача являлся лучшим для пациента. Кто-то говорил, что корень этой проблемы заложен в физиологии человека, а кто-то – в душе. А между этими крайностями – мириады иных теорий.

Пенелопа не считала себя умнее или образованнее других людей, занимающихся лечением душевнобольных. Она просто нашла те методы, которые ей самой казались более действенными. Но чтобы отыскать нечто наиболее действенное, Пенелопе требовались взаимность и доверие Габриэля.

Когда он сел за стол напротив, она улыбнулась ему. Он ответил тем же, но более сдержанно. Возможно, они еще не скоро смогут общаться друг с другом так же легко и непринужденно, как прежде. Пенелопа распрямила плечи, не переставая улыбаться. Они еще чужие, ну и пусть. Нужно же с чего-то начинать? Но вот с чего?